каре, она остановилась, раздалась громкая команда французских офицеров, и весь
эскадрон латников, подобно бурному потоку, ринулся на небольшую толпу
бесстрашных русских воинов.
- Погодите, голубчики! - сказал Зарядьев, - мы вас шарахнем! Каре, стой!
Вполоборота налево... первый плутонг - клац-пли!
Густое облако дыма скрыло на минуту неприятельскую кавалерию; но, по-видимому,
этот первый залп не очень ее расстроил, и когда дым рассеялся, то французские
латники были уже недалее пятидесяти шагов от каре.
- Третий плутонг, - скомандовал Зарядьев, - клац-пли! Пятой плутонг -
клац-пли! Я думаю, - продолжал он, - этого будет с них довольно.
В самом деле, когда можно стало различать сквозь дым окружные предметы,
Рославлев увидел, что неприятельской эскадрон, совершенно расстроенный, принял
направо, оставив на одном месте более пятидeсяти убитыx лoшaдeй и coлдaт.
- Ну, это дело кончено! - сказал Зарядьев. - Теперь вперед. Во фрунт - марш!
- Ай да молодец! - вскричал Рославлев. - Славно отделался!
- Отделался, да не совсем, - перервал капитан с приметным неудовольствием. -
Посмотри-ка! кто это заезжает к нам в тыл?
- Еще конница?
- То-то и дело, что нет - провал бы ее взял, проклятую! Так и есть! конная
артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперед - боже
сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой!.. раз,
два!..
Три ядра, одно за другим, прогудели над головами солдат; четвертое попало в
самую средину каре.
- Не прибавляй шагу! - закричал Зарядьев. - Примкни! Передний фас,
равняйся!.. В ногу!.. Заболтали!.. Вот я вас... Стой!
Каре остановилось; еще несколько ядер выхватило человек пять из заднего
фрунта, который приметным образом начал колебаться.
- Не шевелиться! - закричал громовым голосом Зарядьев, - а не то два часа
продержу под ядрами. Унтер-офицеры, на линию! Вперед - равняйся! Стой!..
Тихим штагом - марш!
- Послушай, Зарядьев! - сказал вполголоса Рославлев, - ты, конечно, хочешь
показать свою неустрашимость: это хорошо; но заставлять идти в ногу,
выравнивать фрунт, делать почти ученье под выстрелами неприятельской
батареи!.. Я не назову это фанфаронством, потому что ты не фанфарон; но, воля
твоя, это такой бесчеловечной педантизм...
- Эх, братец! убирайся к черту с своими французскими словами! Я знаю, что
делаю. То-то, любезный, ты еще молоденек! Когда солдат думает о том, чтоб
идти в ногу да равняться, так не думает о неприятельских ядрах.
- Положим, что так; но для чего вести их тихим шагом?
- А ты бы, чай, повел скорым? Нет, душенька! от скорого шагу до беготни
недалеко; а как побегут да нагрянет конница, так тогда уже поздно будет
командовать. Однако ж взгляни-ка налево: кажется, наш приятель Зарецкой
делает то же, что мы.
В самом деле, Зарецкой, атакованный двумя эскадронами латников, после жаркой
схватки скомандовал уже: "По три налево кругом - заезжай!" - как дивизион
русских улан подоспел к нему на помощь. В несколько минут неприятельская
кавалерия была опрокинута; но в то же самое время Рославлев увидел, что один
русской офицер, убитый или раненый, упал с лошади.
- Боже мой! - вскричал он, - это, кажется, Зарецкой? Так точно, это его серая
лошадь!..
- И, братец! - перервал Зарядьев, - мало ли серых лошадей... Да постой, куда
ты? Но Рославлев, не слушая его слов, приударил нагайкою свою лошадь и
полетела ту сторону, где происходило кавалерийское дело.
Когда Рославлев стал приближаться к нашей коннице, то неприятельская,
подкрепленная свежими войсками, построилась снова в боевой порядок, и между
обеих кавалерийских колонн начали разъезжать и показывать свое удальство
фланкеры обеих сторон. Один французский конной егерь, сшибя с лошади сабельным
ударом русского гусара, подскакал шагов на десять к Рославлеву и выстрелил по
нем из пистолета. Сгоряча Рославлев едва почувствовал, что ему как будто бы
обожгло левую руку; он подъехал к гусарам, и первый офицер, его встретивший,
был Зарецкой.
- Слава богу! - вскричал Рославлев, - ты жив! А мне показалось издали...
- Да, Владимир! я жив и даже не ранен; но поручика моего французы отправили
на тот свет. Жаль! славный был малой. Да постой-ка: что у тебя рука? Ты
ранен.
- Ранен? неужели?
- Да, и, кажется, не на шутку; надобно скорей перевязать твою руку.
- Сейчас прискакал с приказом адъютант, - -сказал уланской ротмистр, подъехав
к гусарам. - Haм велено отретироваться за передовую нашу линию.
- Эй, Трощенко! - закричал Зарецкой, - труби аппель! (сбор! (от фр. appel.))
Да, кажется, и французы устали уж драться, - продолжал он, посматривая
вперед, - их цепь начинает очень редеть, и канонада почти совсем утихла.
- На нашем фланге утихла, - прибавил улан, - а слышите ли, на левом какая еще
идет жарня?
Гусарской эскадрон примкнул к уланам, переправился, не будучи преследуем
неприятелем, через речку в то самое время, как Зарядьев, потеряв еще несколько
солдат, присоединился благополучно к своей колонне. Зарецкой, сдав на
несколько времени команду старшему по себе, проводил Рославлева до обоза,
расположенного в полуверсте от наших резервов. На каждом шагу встречались им
раненые; все лекаря были заняты. Прождав около четверти часа подле огонька,
разложенного между фур, Зарецкой вскричал наконец с нетерпением:
- Да что ж это до сих пор не отыщут нашего полкового лекаря? Я боюсь, не
раздроблена ли у тебя кость!
- А вот увидим-с, - сказал, подходя к ним, человек небольшого роста, с
широким красным лицом и прищуренными глазами. - Позвольте-c!
- Насилу пришел! - сказал Зарецкой. - Мы с полчаса тебя дожидаемся.
- Сейчас, сударь, сейчас! Что, батюшка, Владимир Сергеевич, и вас зацепило?
Эге-ге!.. подле самого локтя!.. Постойте-ка... Ого-го!.. Навылет! Ну,
изрядно-с! Да не извольте скидать сюртука; мы лучше распорем рукав. Эй,
Швалев! - продолжал он, обращаясь к полковому фельдшеру, который стоял позади
его с перевязками, - разрежь рукав, а я меж тем приготовлю инструменты.
- А что? - спросил Зарецкой, - разве ты думаешь, что надобно будет?..
- Не могу доложить-с, - отвечал лекарь, перебирая свой хирургический
портфель, - а вряд ли дело обойдется без ампутации! Да не беспокойтесь, я
взял новые инструменты: это минутное дело.
- Помилуй, братец! - вскричал Зарецкой, - что у тебя за страсть резать руки?
Будет в тебя: я думаю, сегодня ты их с полдюжины отрезал.
- С полдюжины?.. Нет, сударь! прошу не прогневатьcя, - возразил с гордостию
обиженный хирург, - поболее будет полдюжины! Швалев! сколько мы сегодня
отпилили рук?
- Одиннадцать, ваше благородие!
- Врешь, дурак! Двенадцать рук и три ноги; всего пятнадцать операций в один
день. Нечего сказать, славная практика-с! Ну, Владимир Сергеевич, позвольте
теперь. Да не бойтесь, я хочу только зондировать вашу рану.
После минутного молчания, в продолжение которого Зарецкой не спускал глаз с
своего друга, лекарь объявил, что, по-видимому, пуля не сделала никакого
важного повреждения.
- Ну, Владимир Сергеевич, - прибавил он, - поздравляю вас! Кажется, вы
останетесь с рукою, а если б на волосок пониже, то пришлось бы пилить...
Впрочем, это было бы короче - минутное дело; да оно же и вернее.
- Спасибо, Иван Иванович! - сказал, улыбаясь, Рославлев. - Так и быть, я уж
рискну остаться с рукою.
- Как угодно-с. Только я советую вам отсюда уехать. Во всяком случае, рана
ваша требует частой перевязки, а мы двух дней не постоим на одном месте, так
трудненько будет-с наблюсти аккуратность.
- В самом деле, - сказал Зарецкой, - ступай лечиться к своей невесте. Видишь
ли, мое предсказание сбылось: ты явишься к ней с Георгиевским крестом и с
подвязанной рукою. Куда ты счастлив, разбойник! Ну, что за прибыль, если меня
ранят? К кому явлюсь с распоранным рукавом? Перед кем стану интересничать?
Перед кузинами и почтенной моей тетушкой? Большая радость!.. Но вот, кажется,
и на левом фланге угомонились. Пора: через полчаса в пяти шагах ничего не
будет видно.
Сраженье прекратилось, и наш арьергард, отступя версты две, расположился на
биваках. На другой день Рославлев получил увольнение от своего генерал и,
найдя почтовых лошадей в Вязьме, доехал благополучно до Серпухова. Но тут он
должен был поневоле остановиться: рука его так разболелась, что он не прежде
двух недель мог отправиться далее, и наконец 26 августа, в день знаменитого
Бородинского сражения, Рославлев переменил в последний раз лошадей, не доезжая
тридцати верст от села Утешина.
глава V
Размытая проливными дождями проселочная дорога, по которой ехал Рославлев
вместе со своим слугою, становилась час от часу тяжелее, и, несмотря на то,
что они ехали в легкой почтовой тележке, усталые лошади с трудом тащились
шагом. Солнце уже садилось, последние лучи его, догорая на ясных небесах,
золотили верхи холмов, покрытых желтой нивою. Позади наших путешественников и
над их головами не было заметно ни одного облачка; но душный воздух, стеснял
дыхание, и впереди, из-за густого леса, подымались черные тучи.
- Ну, сударь, будет гроза! - сказал Егор, поглядывая робко вперед. -
Посмотрите, какие оттуда лезут тучи... Ух, батюшки!.. одна другой страшнее!
- Недаром сегодня так парило, - примолвил извозчик. - Вон и ласточки низко
летают - быть грозе!
- А далеко ли еще до Утешина? - спросил Рославлев.
- Верст пятнадцать - поболе будет.
- Только-то? - сказал Егор. - Так ступай скорее: долго ли пропахнуть
пятнадцать верст.
- И рад бы ехать, да вишь дорога-то какая. Чему и быть: уж с неделю места,
дождик так ливмя и льет.
- Может быть, впереди дорога лучше.
- Куда лучше! Версты за три до села, слышь ты, так благо, что вовсе проезда
нет.
- Да нет ли другой дороги? - спросил Рославлев.
- Бают, что лесом есть объезд. Кабы было у кого поспрошать, так можно бы; а
то дело к ночи: запропастишься так, что животу не рад будешь.
- Постой! - вскричал Егор. - Вон там, подле леса, едет кто-то верхом.
Догоняй-ка его: может статься, он здешний. Ямщик приударил лошадей, и через
несколько минут, подъехал к частому сосновому бору, они догнали верхового,
который, в провожании двух борзых собак, ехал потихоньку опушкой леса.
- Владимир Сергеич! - сказал Егор, - да это никак, ловчий Николая Степановича
Ижорского? Ну, так и есть, он! Эй, Шурлов! здравствуй, любезный!
Охотник оглянулся, повернул свою лошадь и подъехав к телеге, вскрикнул:
- Что это? Ах, батюшка, Владимир Сергеич это вы?
- Как ты сюда заехал, Архипыч? Зачем? - спросил Егор.
- А вот видишь, зачем, - отвечал Шурлов показывая на двух зайцев, которые
висели у него в тороках.
- Ну что, братец, все ли у вас благополучно? - спросил с приметной робостию
Рославлев. - Все ли здоровы?..
- Все, слава богу, батюшка, то есть Прасковья Степановна и обе барышни; а об
нашем барине мы ничего не знаем. Он изволил пойти в ополчение да и все наши
соседи - кто уехал в дальние деревни кто также пошел в ополчение. Ну,
поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати.
А осень-та, кажется, будет знатная! да так-ни за копейку пропадет: и
поохотиться некому.
- Послушай, брат, - перервал Егор. - где у вас объезд лесом? А то, говорят,
дорога-то к селу больно плоха.
- Да так-то плоха, что и сказать нельзя. Объездим лучше; а все, как станете
подъезжать к селу так - не роди мать на свете!.. грязь по ступицу. Вот я
поеду подле вас да укажу, где надо своротить с дороги.
Ямщик тронул лошадей, и наши путешественники дотащились шагом вперед.
- Ну, сударь, - продолжал Шурлов - не чаяли мы так скоро вас видеть. Да что
это? никак, у вас рука подвязана?
- Да: я ранен.
- Слава богу, что еще в руку, батюшка. А, чай сколько голов легло под одним
Смоленском? Ну, сударь, прогневался на нас господь! Тяжкие времена! Вот хоть
