- Уж я обо всем с домашними условился: мундир его припрячем подале, и если
чего дойдет, так я назову его моим сыном. Сосед мой, золотых дел мастер,
Франц Иваныч, стал было мне отсоветывать и говорил, что мы этак беду наживем;
что если французы дознаются, что мы скрываем у себя под чужим именем русского
офицера, то, пожалуй, расстреляют нас как шпионов; но не только я, да и
старуха моя слышать об этом не хочет. Что будет, то и будет, а благодетеля
нашего не выдадим.
- Сохрани боже выдать! Только напрасно об этом сосед-то ваш знает. Смотрите,
чтоб этот Франц Иваныч...
- Нет, Андрей Васьянович! Конечно, сам он от неприятеля не станет прятать
русского офицера, да и на нас не донесет, ведь он не француз, а немец, и
надобно сказать правду - честная душа! А подумаешь, куда тяжко будет, если
господь нас не помилует. Ты уйдешь, Андрей Васьянович, а каково-то будет мне
смотреть, как эти злодеи станут владеть Москвою, разорять храмы господни,
жечь домы наши...
- Моих замоскворецких домов не сожгут, Иван Архипович!
- А почему так?
- Да потому, что прежде чем французская нога переступит через мой порог, я
запалю их сам своей рукою; я уж на всякой случай и смоляных бочек припас.
Вчера разговорились со мной об этом молодцы из Каретного ряда и они то же
поют. Не много французов станет разъезжать в русских каретах, и если подлинно
Москвы отстаивать не будут, хоть то порадует наше сердце, что этот Бонапартий
гриб съест. Чай, он теперь рассуждает с своими генералами, какая встреча ему
будет; делает раскладку да подводит итоги, сколько надо собрать с нас
контрибуции. Дожидайся, голубчик! много возьмешь! поднесем мы тебе хлеб с
солью! Разве один Кузнецкой мост выйдет к тебе навстречу да с полсотни таких
же шалобаев, как эти молокососы, - прибавил купец, указывая на троих молодых
людей, которые вполголоса разговаривали меж собою. - Слышите ль, Иван
Архипович? ведь они по-французски говорят.
- И, батюшка, какое нам до этого дело? Видно, магазинщики с Кузнецкого моста,
так и говорят по-своему.
- Нет, Иван Архипович! один-то из них русской и наш брат купец - вон что в
синем сюртуке. Я уж не в первый раз его вижу. Не знаю, чем он торговал
прежде, а теперь, кажется, за дурной взялся промысел. Ну то ли время, чтоб
русскому якшаться с французами? А у него другой компании нет. Слышите ли, как
он им напевает? и, верно, что-нибудь благое. Отчего они так робко вокруг себя
посматривают? Для чего говорят вполголоса? Глядите!.. Вытащил из кармана
бумагу... читает им.... Хоть сейчас голову на плаху, а тут есть что-нибудь
недоброе!.. Видите ли, как у этих французов рожи расцвели - так и
ухмыляются!.. Эх, если б выведать как-нибудь!.. Постойте-ка, авось удастся!..
Купец подошел к молодому человеку в синем сюртуке и, поклонись ему вежливо,
сказал вполголоса:
- Позвольте мне вас предостеречь, батюшка. Вы, кажется, русской? Молодой
человек спрятал поспешно в карман бумагу, которую читал своим товарищам, и,
взглянув недоверчиво на купца, отвечал отрывистым голосом:
- Да, сударь!.. Что вам угодно?
- А эти господа, кажется, французы?
- Ну да! Так что ж?
- Да так, батюшка; вы с ними говорите по-французски, стоите вместе...
- Так что ж? - повторил молодой человек. - Разве это уголовное преступление?
Они мои приятели.
- И может быть, пречестные люди, да время-то не то, батюшка.
- Я во всякое время вправе говорить с моими приятелями и желал бы знать, кто
может запретить мне?..
- Уж, конечно, не я. По мне тут нет ничего худого, а еще, может быть, это
знакомство и очень вам пригодится. Да простой-то народ глуп, батюшка!
пожалуй, сочтут вас шпионом. Поди толкуй им, что не их дело в это мешаться,
что мы люди не военные, что в чужих землях войска дерутся, а обыватели сидят
смирно по домам; и если неприятель войдет в город, так для сохранения своих
имуществ принимают его с честию. Что в самом деле! не нами свет начался, не
нами кончится. Когда везде уж так заведено, так нам-то к чему быть
выскочками?
Молодой человек улыбнулся с удовольствием и, поглядев пристально на купца,
сказал:
- Я вижу, что вы, несмотря на ваш костюм, человек просвещенный и не убежите
из Москвы, когда Наполеон войдет в нее победителем.
- Нет, батюшка!.. У меня здесь два дома и три лавки, так слуга покорный. Если
будут какие поборы, так что ж? лучше отдать половину, чем все потерять.
- Половину? Да кто вам сказал, что вы отдадите что-нибудь? С чего вы взяли,
что французы грабители? Я вижу, вы человек умный; неужели вы в самом деле
верите тому, в чем нас стараются уверить? Пора, кажется, нам перестать быть
варварами и хотя несколько походить на других европейцев. Помилуйте! бежать
вон из города!.. Да разве французы татары? Французы самая великодушная и
благородная нация в Европе. Знаете ли, чего боится наше правительство? Не
французов, а просвещения, которое они принесут вместе с собою. Поверьте мне,
если б московские жители встретили Наполеона с должной почестью...
- Эх, батюшка! за этим бы дело не стало, да ведь бог весть! Ну как в самом
деле он примется разорять нас? Кто знает, что у него на уме?
- Кто знает? Многие это знают. И если хотите, - прибавил молодой человек
почти шепотом, - и вы будете это знать.
- Как не хотеть, батюшка. Как знаешь, чего ждать, так все-таки куражнее. А
разве вам что-нибудь известно?
- Да!.. но говорите тише. У меня есть прокламация Наполеона к московским
жителям.
- Прокламация?..
- То есть воззвание, манифест.
- В самом деле, - вскричал купец с живостию; но вдруг, понизив голос,
продолжал: - Прокламация, сиречь манифест? Понимаю, батюшка! Эх, жаль!.. Чай,
писано по-французски?
- У меня есть и перевод.
- Перевод? Покажите-ка, отец родной! Да кто это добрый человек потрудился
перевести? Уж не вы ли, батюшка?
- Я или не я, какое вам до этого дело; только перевод недурен, за это я вам
ручаюсь, - прибавил с гордой улыбкою красноречивый незнакомец, вынимая из
кармана исписанную кругом бумагу. Купец протянул руку; но в ту самую минуту
молодой человек поднял глаза и - взоры их встретились. Кипящий гневом и
исполненный презрения взгляд купца, который не мог уже долее скрывать своего
негодования, поразил изменника; он поспешил спрятать бумагу опять в карман и
отступил шаг назад.
- Ни с места, предатель! - закричал купец, схватив его за ворот. - Подай
бумагу! Молодой человек побледнел как смерть, рванулся из всей силы и,
оставив в руке купца лоскут своего сюртука, ударился бежать.
- Держите! - закричал купец, - православные, держите! Это шпион, изменник!..
Но вдруг из толпы, которая стояла под горою, раздался громкой крик. "Солдаты,
солдаты! Французские солдаты!.." - закричало несколько голосов. Весь народ
взволновался; передние кинулись назад; задние побежали вперед, и в одну минуту
улица, идущая в гору, покрылась народом. Молодой человек, пользуясь этим
минутным смятением, бросился в толпу и исчез из глаз купца.
- Ушел, разбойник! - сказал он, скрыпя от бешенства зубами. - Да несдобровать
же тебе, Иуда-предатель! Господи боже мой, до чего мы дожили! Русской купец -
и, может быть, сын благочестивых родителей!..
Меж тем небольшой отряд, наделавший так много тревоги, приблизился к мосту;
впереди шло человек пятьсот безоружных французов, и не удивительно, что они
перепугали народ. Издали их нельзя было принять за пленных, которых
обыкновенно водят беспорядочной толпою. Напротив, эти французы шли по улице
почти церемониальным маршем, повзводно, тихим, ровным шагом и даже с
наблюдением должной дистанции. Конвой, состоящий из полуроты пехотных солдат,
шел позади, а сбоку ехал на казацкой лошади начальник их, толстый, лет сорока
офицер, в форменном армейском сюртуке; рядом с ним ехали двое русских
офицеров: один раненный в руку, в плаще и уланской шапке; другой в гусарском
мундире, фуражке и с обвязанной щекою. Гусарской офицер первой заметил ошибку
народа.
- Посмотрите, Зарядьев, - сказал он пехотному офицеру, - ведь нас приняли за
французов; а все ты виноват: твои пленные маршируют, как на ученье.
- А по-твоему, лучше бы, - возразил пехотной офицер, - чтоб они шли как
попало. Если б им от этого было легче, то так бы уж и быть; а то что толку?
Как хочешь иди, а переход надобно сделать. Посмотришь у других - терпеть не
могу - разбредутся по сторонам: одни убегут вперед, другие оттянут за версту;
ну то ли дело, когда идут порядком? Самим веселее. Эй, Демин! - продолжал он,
обращаясь к видному унтер-офицеру, - забеги вперед и приостанови первый
взвод. Куда торопятся эти французы! Да посмотри, правой-то фланг совсем
завалился. Уланской офицер улыбнулся.
- Ну что ты смеешься, Сборской? - сказал гусарской офицер. - Зарядьев прав:
он любит дисциплину и порядок, зато, посмотри, какая у него рота; я видел ее
в деле - молодцы! под ядрами в ногу идут.
- Что ты, Зарецкой! Я вовсе не думал смеяться; да признаюсь, мне и не до
того: рука моя больно шалит. Послушай, братец! Наше торжественное шествие
может продолжиться долго, а дом моей тетки на Мясницкой: поедем скорее.
- Поедем.
Оба кавалериста кивнули головами Зарядьеву и пустились рысью к Смоленскому
рынку.
- Ты долго проживешь в Москве? - спросил Зарецкой своего товарища.
- Долго? Да разве это зависит от меня? Может быть, дня через три сюда
пожалуют гости, с которыми я пировать вовсе не намерен.
- Так ты полагаешь, что их не встретят?..
- Пушечными выстрелами? Вряд ли. Да и депутации также не будет.
- Ну, бог знает. Я думаю, в Москве наберется еще десятка два-три французских
учителей; Наполеон назовет их в своем бюллетене сенаторами, а добрые парижане
всему поверят. Однако же, что ни говори, а свое поневоле любишь. Я терпеть не
могу Москвы, а теперь мне ее жаль. В прошлую зиму я прожил в ней два месяца и
чуть не умер с тоски: театр предурной, балы прескучные, а сплетней,
сплетней!.. Ну, право, здесь в одни сутки услышишь больше комеражей (сплетен
(от фр. commerages)), чем в круглый год в нашем благочестивом Петербурге,
который также не очень забавен - надобно отдать ему эту справедливость.
- А где же, по-твоему, весело?
- Где? да там, где некогда подумать о деле; например - в Париже.
- И, милый! Париж от нас так далеко.
- Не дальше и не ближе, как Москва от французов. Что если бы... на свете все
круговая порука, и ежели французы побывают в Москве, так почему бы, кажется,
и нам не загулять в Париж? К тому ж и вежливость требует...
- А что ты думаешь? В самом деле, не заготовить ли нам визитных карточек?
- Ах, черт возьми! То-то бы повеселились! А кажется, они в Москве не очень
будут веселиться. Посмотри-ка: по всей Арбатской улице ни одной души. Ну,
чего другого, а французам простор будет славный!
В самом деле, от Драгомиловского моста до самой Мясницкой они встретили не
более трехкарет, запряженных по-дорожнему, и только на Красной площади и около
одного дома, на Лубянке, толпился народ.
- Что это? - сказал Сборской, подъезжая к длинному деревянному дому. - Ставни
закрыты, ворота на запоре. Ну, видно, плохо дело, и тетушка отправилась в
деревню. Тридцать лет она не выезжала из Москвы, лет десять сряду, аккуратно
каждый день, делали ее партию два бригадира и один отставной камергер. Ах,
бедная, бедная! С кем она будет теперь играть в вист?
- Ну, братец, куда же нам деваться? - спросил Зарецкой. - А вот посмотрим;
верно, хоть дворник остался. Офицеры слезли с лошадей, начали стучаться, и
через несколько минут вышел на улицу старик в изорванной фризовой шинели.
- Ах, батюшка! Это вы, Федор Васильич! - сказал он, увидя Сборского.
- Здравствуй, Федот! Ну что, тетушка в деревне?
- Да, сударь; изволила уехать. Думала, думала да вдруг поднялась; вчера
поутру закрутила так, что и боже упаси!
Порядком заложить не успели. Ох, батюшка! Видно, злодеи-то наши недалеко?
