- Там никого нет.
- Помилуйте! Да разве мы не видали?
- Нам это показалось или, может быть... но в такую грозу... среди леса...
Нет, мы, верно, приняли какой-нибудь березовый пенек за человека.
Егор покачал головою и не отвечал ничего. Более получаса продолжалась гроза;
наконец все стало утихать; но впереди сверкала молния и сбирались новые тучи.
Путешественники двинулись вперед. Узкая, извилистая дорога, по которой и днем
не без труда можно было ехать, заставляла их почти на каждом шаге
останавливаться; колеса поминутно цеплялись за деревья, упряжь рвалась, и
ямщик стал уже громко поговаривать, что в село Утешино нет почтовой дороги,
что в другой раз он не повезет никого за казенные прогоны, и даже обещанный
рубль на водку утешил его не прежде, как они выехали совсем из леса.
- Вот, кажется, кладбищная церковь? - сказал Рославлев, указывая на белое
здание, которое при свите блеснувшей молнии отделилось от группы деревьев,
его окружающих.
- А за ним полевее, - перервал Егор, - должно быть село. Верно, все спят! Ни
одного огонька не видно. Я думаю, уж поздно, сударь?
Рославлев вынул часы, подавил репетицию; она пробила одиннадцать часов и три
четверти.
- Скоро полночь.
- Так, верно, теперь и на барском дворе почивают. Не проехать ли нам, сударь,
в дом к Николаю Степановичу?!
- Нет: может быть, они еще не ложились. Эй! ямщик! ступай скорей! Я дам еще
рубль на водку. Ямщик погнал лошадей; но они едва могли бежать рысью по
грязной дороге, которая с каждым шагом становилась хуже. Вот наконец
путешественники доехали до кладбища. Поравнявшись с группою деревьев, которая
стрех сторон закрывала церковь, извозчик позабыл о том, что советовал им
старый ловчий, - не свернул с дороги: колеса телеги увязли по самую ступицу в
грязь, и, несмотря на его крики и удары, лошади стали. Пробившись с четверть
часа на одном месте, он объявил решительно, что без посторонний помощи они
никак не выдерутся из грязи.
- Делать нечего, сударь! - сказал Егор, - оставайтесь здесь, а я сбегаю за
народом.
- Ступай на мельницу: она в двух шагах отсюда.
- В самом деле! Ведь на ней живет вся семья Архипа-мельника. Подождите,
сударь, мигом слетаю.
У нас в России почти каждая деревня имеет свои изустные предания о колдунах,
мертвецах и привидениях, и тот, кто, будучи еще ребенком, живал в деревне,
верно, слыхал от своей кормилицы, мамушки или старого дядьки, как страшно
проходить ночью мимо кладбища, а особливо когда при нем есть церковь. русской
крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно смерть на
неприятельской батарее или, не будучи солдатом, из одного удальства пробежит
но льду, который гнется под его ногами; но добровольно никак не решится пройти
ночью мимо кладбищной церкви; а почему весьма натурально, что ямщик, оставшись
один подле молчаливого барина, с приметным беспокойством посматривал на
кладбище, которое расположено было шагах в пятидесяти от большой дороги.
Рославлев не понимал сам, что происходило в душе его; он не мог думать без
восторга о своем счастии, и в то же время какая-то непонятная тоска сжимала
его сердце; горел нетерпением прижать к груди своей Полину и почти радовался
беспрестанным остановкам, отдалявшим минуту блаженства, о которой недели две
тому назад он едва смел мечтать, сидя перед огнем своего бивака. Мы все любим
предаваться надежде, верим слепо ее обещаниям, и почти всегда в ту самую
минуту, когда она готова превратиться в существенность, боязнь и сомнение
отравляют нашу радость. Не эту ли самую недоверчивость души к земному нашему
счастию мы называем предчувствием, разумеется, если последствия его оправдают?
В противном случае мы тотчас забываем, что сердце предсказывало нам горе и что
это предвещание не сбылось. Погруженный в глубокую задумчивость, Рославлев не
замечал, что несколько уже минут ямщик стоял неподвижно на одном месте и,
дрожа всем телом, смотрел на кладбищную церковь.
- Барин! а барин!.. - прошептал он наконец трепещущим голосом, - что это
такое?..
- Что ты, братец? - спросил Рославлев.
- Да неужели, батюшка, не слышите? Чу!.. Наше место свято!..
- Постой!.. в самом деле... церковное пение... Где ж это поют?..
- Как где? На кладбище. Вон опять!.. С нами крестная сила!.. Ох, неловко,
кормилец!..
- Может быть, похороны?..
- Да разве, батюшка, по ночам кого отпевают?
- Это в самом деле странно!.. Побудь у лошадей! - сказал Рославлев, слезая с
телеги и взяв под плечо свою саблю.
- Ах, батюшка барин!.. да как же я останусь-то один?
- Небось, братец: мертвецы через дорогу не перебегают, - сказал с улыбкою
Рославлев.
- Глядь-ка, барин!.. - закричал ямщик, - глядь! вон и огонек в окне показался
- свят, свят!.. Ух, батюшки!.. Ажно мороз по коже подирает!.. Куда это
нелегкая его понесла? - продолжал он, глядя вслед за уходящим Рославлевым. -
Ну, несдобровать ему!.. Экой угар, подумаешь!.. И молитвы не творит!..
Рославлев перелез через плетень, которым обнесено было кладбище. С трудом
пробираясь между могил, он не слышал уже пения, но видел ясно, что
внутренность церкви освещена; ему показалось даже, что в одном углу церковного
погоста что-то чернелось и раздавался шорох, похожий на топот лошадей, которые
не стоят смирно на одном месте. Чтоб заглянуть во внутренность церкви, надобно
было непременно взойти на высокую паперть по крутой и узкой лестнице. Едва он
успел шатнуть на первую ступеньку, как вдруг у самых ног его кто-то прохрипел
диким голосом: "Тише ты! Не дави живых людей; я еще не умерла". Рославлев
невольно отскочил назад и схватился за рукоятку своей сабли; но в ту же самую
минуту блеснула молния и осветила сидящую на лестнице женщину в белом
сарафане, с распущенными по плечам волосами. Она щелкала зубами, и глаза ее
сверкали ужасным образом.
- Это ты, Федора? - сказал Рославлев, узнав сумасшедшую. - Что ты здесь
делаешь?
- Вестимо что: пришла на похороны.
- Какие похороны?..
- Погляди в окно, так сам увидишь. Чу!.. слышишь? Поют со святыми упокой.
- Да, точно поют! Но это совсем не похоронный напев... напротив... мне
кажется... - Рославлев не мог кончить: невольный трепет пробежал по всем его
членам. Так он не ошибается... до его слуха долетели звуки и слова, не
оставляющие никакого сомнения...
- Боже мой! - вскричал он, - это венчальный обряд... на кладбище... в
полночь!.. Итак, Шурлов говорил правду... Несчастная! что она делает!..
- Те!.. тише!.. - перервала безумная. - Не кричи! помешаешь отпевать!.. Чу!
слышишь, затянули вечную память!.. Да постой! куда ты? - продолжала она,
схватив за руку Рославлева. - Подождем здесь; как вынесут, так мы проводим ее
до могилы.
Рославлев, от которого сумасшедшая не отставала, вбежал на паперть и
остановился у первого окна. Внутренность церкви была слабо освещена
несколькими свечами, поставленными в паникадила; впереди амвона, перед налоем,
стоял священник в полном облачении; против него жених и невеста, оба в венцах;
а позади, подле самого окна, две женщины, закутанные в салопы. Казалось, одна
из них горько плакала. Рославлев, к которому они так же, как невеста и жених,
стояли спиною, не мог этого видеть, но слышал ее рыдания. Эти две женщины, без
сомнения, Полина и Оленька. В женихе нетрудно было узнать по иностранному
мундиру пленного французского полковника; но его невеста?.. Она не походит на
Лидину... нет!.. эта тонкая талия, эти распущенные по плечам локоны! Боже
мой!.. неужели Оленька?.. Вот священник берет жениха и невесту за руки, чтоб
обвести вокруг налоя... они идут... поравнялись с царскими вратами...
остановились... вот начинают доканчивать круг... свет от лампады, висящей
перед Спасителем, падает прямо на лицо невесты... "Милосердый боже!..
Полина!!!" В эту самую минуту яркая молния осветила небеса, ужасный удар грома
потряс всю церковь; но Рославлев не видел и не слышал ничего; сердце его
окаменело, дыханье прервалось... вдруг вся кровь закипела в его жилах; как
исступленный, он бросился к церковным дверям: они заперты. В совершенном
неистовстве, скрежеща зубами, он ухватился за железную скобу; но от сильного
напряжения перевязки лопнули на руке его, кровь хлынула ручьем из раны, и он
лишился всех чувств.
Обряд венчанья кончился; церковные двери отворялись. Впереди молодых шел
священник в провожании дьячка, который нес фонарь; он поднял уже ногу, чтоб
переступить через порог, и вдруг с громким восклицанием отскочил назад: у
самых церковных дверей лежал человек, облитый кровью; в головах у него сидела
сумасшедшая Федора.
- Господи помилуй! Что это такое? - сказал священник. - Эй, Филипп!
посвети!.. Боже мой! - продолжал он, - русский офицер!
- И весь пол в крови! - воскликнула Полина.
- Так что ж? - сказала Федора, устремив сверкающий взор на Полину. - Небось,
ступай смелее! Чего тебе жалеть: ведь это русская кровь!
Дьячок нагнулся и осветил фонарем бледное лицо Рославлева.
- Праведный боже!.. Рославлев!.. - вскричала Оленька.
- Рославлев! - повторила ужасным голосом Полина. - Он жив еще?..
- Нет, умер! - перервала безумная. - Милости просим на похороны. - И ее дикой
хохот заглушил отчаянный вопль Полины.
глава VI
Часу в шестом утра, в просторной и светлой комнате, у самого изголовья
постели, накоторой лежал не пришедший еще в чувство Рославлев сидела молодая
девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле
нее стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за
руку и смотрел с большим вниманием на безжизненное лицо его. У дверей комнаты
стоял Егор и поглядывал с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.
- Слава богу! - сказал сей последний, - пульс начинает биться сильнее; вот и
краска в лице показалась; через несколько минут он должен очнуться.
- Но как вы думаете, - спросила робким голосом молодая девушка, - этот
обморок не будет ли иметь опасных последствий?
- Теперь ничего нельзя сказать, Ольга Николаевна! Если причиною обморока была
только одна потеря крови, то несколько дней покоя... но вот, кажется, он
приходит в себя...
- Я не могу долее здесь оставаться, - сказала Оленька, вставая, - но ради
бога! если он будет чувствовать себя дурно, пришлите мне сказать...
Несчастный!.. - Она закрыла руками лицо свое и вышла поспешно из комнаты.
- Побудь с своим барином, - сказал Егору лекарь, уходя вслед за Оленькой, - а
я сбегаю в аптеку и приготовлю лекарство, которое подкрепит его силы.
Рославлев открыл глаза, привстал и с удивлением посмотрел вокруг себя.
- Что это?.. - спросил он тихим голосам. - Где я?
- В доме у Николая Степановича, сударь! - отвечал Егор, подойдя к постели.
- У какого Николая Степановича?..
- Ижорского, сударь!
- Ижорского?.. - повторял Рославлев. - Ах да, знаю!.. Ижорского!.. Но зачем
мы здесь?.. когда приехали?.. Я ничего не помню... Постой!.. Мне кажется,
вчера я заснул в телеге!.. Да! точно так!.. гроза... кладбище... сумасшедшая
Федора... Боже мой!.. свадьба! Ах, Егор! какой я видел страшный сон!
Егор поглядел с сожалением на своего господина и, покачав печально головою,
сказал:
- Что об этом говорить, сударь! успокойтесь! Вы не очень здоровы.
- Кто? я? Да! я чувствую какую-то слабость... Но я не могу понять, для чего
мы здесь, а не там?.. Постой! мне помнится, что лошади стали... ты пошел за
людьми... да, да! я не во сне это видел, - и вдруг мы очутились здесь. Да что
ж ты молчишь?
- То-то, сударь! вы изволите смеяться над нашим братом: и дурачье-то мы, и
всякому вздору верим; а кабы вы сами не ходили вчерась на кладбище...
- Как! - вскричал Рославлев, - так я был на кладбище?.. Я видел это не во
сне?.. Ну что же? говори, говори!.. - продолжал он, вскочив с постели;
бледные щеки его вспыхнули, глаза сверкали; казалось, все силы его
возвратились.
- Успокойтесь, сударь! - сказал Егор.- - Присядьте! я все вам расскажу.
