- Все?
- Да, сударь, все, что знаю. Вчера ночью, против самой кладбищной церкви,
наши лошади стали, а телега так завязла в грязи, что и колес было не видно. Я
пошел на мельницу за народом, а вы остались на. дороге одни с ямщиком.
- Да, точно так. Говори, говори!..
- Я пришел на мельницу; уж стучал, стучал, насилу достучался; видно, Архип
хватил за ужином через край бражки. Я сбирался уж выбить окно... глядь! слава
богу, проснулись. Пока я им толковал, в чем дело, пока вздули огонь и Архип с
своими ребятами одевался, прошло этак с полчаса времени; Архип засветил
фонарь, и мы вчетвером отправились на дорогу. Приходим - телега стоит на
прежнем месте, а ни вас, ни ямщика нет. Что за причина такая?.. Мы принялись
кричать: смотрим, лезет кто-то из-за куста... ямщик! лица нет на парне,
дрожкой дрожит. "Что ты, братец? - спросил я, - где барин?" Вот он собрался с
духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у него отнялся:
уж он мямлил, мямлил, насилу поняли, что в кладбищной церкви мертвецы пели
всенощную, что вы пошли их слушать, что вдруг у самой церкви и закричали и
захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской
топот; что один мертвец, весь в белом, перелез через плетень, затянул во все
горло: со святыми упокой - и побежал прямо к телеге; что он, видя беду
неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода
творил молитву. Ну, сударь, грех таить, от этих слов у всех нас волосы стали
дыбом. Что делать? Идти искать вас на кладбище?.. Вчетвером я и самого черта
не испугаюсь; да Архип-то стал переминаться ребята его также сробели: нейдут,
да и только! Вот я подумал, перекрестился и только что хотел пуститься один
на волю божью, как вдруг слышим - кто-то скачет к нам по дороге. Подскакал -
гляжу: Иван Петров, слуга Прасковьи Степановны. Он сказал нам, что вы здесь,
что вас нашли у кладбищной церкви, что вы лежите без памяти; а как нашли? кто
нашел? толку не мог добиться. Вот, сударь, все, что я знаю.
В продолжение сего разговора Рославлев несколько раз менялся в лице.
- Итак... - сказал он. - Итак... нет сомненья... все то, что я видел...
- А что вы видели, сударь? - спросил с любопытством Егор.
- Я видел мою невесту...
- Вашу невесту? В кладбищной церкви! в полночь? Христос с вами, сударь! Что
вы? Вам померещилось!
- В венце перед налоем...
- Господи помилуй!.. Да это демонское наваждение...
- Ах, Егор! если б в самом деле какой-нибудь злой дух...
- А что ж вы думаете? Ведь сатана хитер, сударь, хоть кого из ума выведет.
Ну, помилуйте, как могли вы видеть Палагею Николаевну на кладбище, когда она
нездорова и лежит в постеле?
- Что ты говоришь?.. Почему ты знаешь?
- Сию минуту сестрица ее изволила говорить с лекарем.
- Оленька здесь? Где ж она?
- Уехала домой. Она всю ночь сидела подле вашей кровати; а уж как плакала!
Господи боже мой!.. откуда слезы брались! Она изволила оставить вам письмо.
- Письмо? Подай, подай!..
Егор взял со стола запечатанное письмо и подал его своему господину.
- От Полины!.. - вскричал Рославлев. Он, сорвав печать, развернул дрожащей
рукою письмо. Холодный пот покрыл помертвевшее лицо его, глаза искали слов...
но сначала он не мог разобрать ничего: все строчки казались перемешанными,
все буквы не на своих местах, наконец с величайшим трудом он прочел
следующее:
"Вы должны ненавидеть... нет! я не достойна вашей ненависти: это чувство
слишком близко любви; вы должны, вы имеете полное право презирать меня. Не
смею надеяться, что, открыв вам ужасную тайну, которую думала унести с собой в
могилу, я заставлю вас пожалеть обо мне. Я вас не знала еще, Рославлев, когда
полюбила того, кому принадлежу теперь навсегда. Он любил меня, но тогда он не
мог еще быть моим мужем. Я не могла даже мечтать, что встречусь с ним в
здешнем мире, и, несмотря на это, желания матушки, просьбы сестры моей, ничто
не поколебало бы моего намерения остаться вечно свободною; но бескорыстная
любовь ваша, ваше терпенье, постоянство, делание видеть счастливым человека, к
которому дружба моя была так же беспредельна, как и любовь к нему, - вот что
сделало меня виновною. Безумная! я обманывала сама себя! Я думала, что, видя
вас благополучным, менее буду несчастлива; что, произнеся клятву любить вас
одного, при помощи божией, я забуду все прошедшее; что образ того, кто
преследовал меня наяву и во сне, о ком я не могла и думать без преступления,
изгладится навсегда из моей памяти. Я согласилась принадлежать вам и, клянусь
богом, не изменила бы моему обещанию, если бы он встретился со мною во всем
прежнем своем блеске, благолучный, одаренный всем, чему завидуют в свете. Но
он явился предо мною покрытый ранами, несчастный, всеми оставленный и с
прежней любовью в сердце! Казалось, сами небеса желали соединить нас - он мог
располагать своей рукою, и вы, Рославлев, вы сами показали ему дорогу в дом
наш!.."
- Довольно! - вскричал Рославлев, сжимая с судорожным движением в руке своей
измятое письмо. - Чего еще мне надобно? Егор! лошадей!
- Как, сударь? Вы хотите ехать?
- Да!
- Не видев вашей невесты?
- Молчи!
- Помилуйте, сударь! Как вам ехать сегодня?
- Да! сегодня... сейчас... сию минуту!..
- Но куда, сударь? К нам в деревню?
- Нет! здесь мне душно... Дальше, дальше! Туда, где я могу утонуть в крови
злодеев-французов.
- Говорят, сударь, что они недалеко от Москвы.
- Недалеко? Итак, в Москву!
- А рана ваша?
- Не бойся! Я умру не от нее. Ступай скорее! Ямщик, который нас привез,
верно, еще не уехал. Чтоб чрез полчаса нас здесь не было. Ни слова более! -
продолжал Рославлев, замечая, что Егор готовился снова возражать, - я
приказываю тебе! Постой! Вынь из шкатулки лист бумаги и чернильницу. Я хочу,
я должен отвечать ей. Теперь ступай за лошадьми, - прибавил он, когда слуга
исполнил его приказание.
- Но если ямщик попросит двойные прогоны?
- Дай вчетверо, но чтоб чрез полчаса нас здесь не было.
Егор вышел, а Рославлев начал писать следующее: "Я не дочитал письма вашего.
Вы графиня Сеникур, жена пленного француза, - на что мне знать остальное? Не о
себе хочу я говорить - моя участь решена: смерть возвратит мне спокойствие;
она потушит адское пламя, которое горит теперь в груди моей; но вы!.. Слушайте
приговор ваш! Вы не умрете ни от стыда, ни от раскаяния; проклятие всех
русских, которое прогремит над преступной главой вашей, не убьет вас - нет! вы
станете жить. Прижав к сердцу обагренную кровью русских, кровью братьев ваших,
руку мужа, вы пойдете вместе с ним по пути, устланному трупами ваших
соотечественников. Торжествуйте вместе с ним каждую победу злодеев наших!
Забудьте, что вы русская, забудьте бога... Да! вы должны выбирать одно из
двух: или вовсе забыть его, или молить, чтоб он помог французам погубить
Россию. В этой смертной борьбе нет средины или мы, или французы должны
погибнуть; а вы - жена француза! Умрите, несчастная, умрите сегодня, если
можно, - я желаю этого. Да, Полина, я молю об этом бога... Я чувствую... да, я
чувствую, что еще люблю вас!.."
Рославлев перестал писать; крупные слезы покатились градом по лицу его.
- А! Владимир Сергеевич! - сказал лекарь, входя в комнату, - вы уж и встали?
Ну что, как вы себя чувствуете?
Рославлев закрыл платком глаза и не отвечал ни слова. Лекарь взял его за руку
и, поглядев на него с состраданием, повторил свой вопрос.
- Я здоров, - отвечал Рославлев, - и сейчас еду.
- Что вы? Как это можно? У вас жар.
- Вы ошибаетесь, - перервал Рославлев, положив руку на грудь свою.
- Здесь холодно, как в могиле.
- Вам надобен покой.
- Не бойтесь! - сказал с горькой улыбкою Pocлавлев. - Я найду его.
- Но по крайней мере, примите это лекарство и дайте мне перевязать вашу руку.
- И, полноте! на что это? Я могу еще владеть саблею. Благодаря бога правая
рука моя цела; не бойтесь, она найдет еще дорогу к сердцу каждого француза.
Ну что? - продолжал Рославлев, обращаясь к вошедшему Егору. - Что лошади?
- Привел, сударь!
Рославлев встал и, шатаясь, подошел к лекарю.
- Вот письмо к Палагее Николаевне, - сказал он. - Потрудитесь отдать его.
Прощайте!
Лекарь взял молча письмо и вышел вслед за Рославлевым на крыльцо.
- Прощайте, прощайте... - повторял Рославлев, садясь в телегу. - Скажите
ей... Нет! не говорите ничего!..
- Я сегодня поутру ее видел, - сказал вполголоса лекарь, - и если б вы на нее
взглянули... Ах, Владимир Сергеевич! она несчастнее вас!
- Слава богу! Итак, этот француз не совсем еще задушил в ней совесть!
- Я лекарь, Владимир Сергеевич; я привык видеть горесть и отчаяние; но
клянусь вам богом, в жизнь мою не видывал ничего ужаснее. Она в полной
памяти, а говорит беспрестанно о церковной паперти; видит везде кровь,
сумасшедшую Федору; то хохочет, то стонет, как умирающая; а слезы не
льются...
- Ступай! - закричал Рославлев. Извозчик тронул лошадей. - Нет, нет! постой!
Итак, она очень несчастлива? - продолжал он, обращаясь к лекарю, - Очень?..
Послушайте! скажите ей, что я здоров... что она.. подайте назад мое письмо.
Лекарь подал ему письмо; Рославлев схватил его, изорвал и закричал извозчику:
- Пять рублей на водку, но до самой станции вскачь - пошел!
Менее чем в два часа примчались они на первую станцию. Рославлев, несмотря на
убеждения своего слуги, не хотел отдохнуть; он уверял, что чувствует себя
совершенно здоровым; но его пылающие щеки, дикой, беспокойный взгляд - все
доказывало, что сильная горячка начинает свирепствовать в крови его. Переменив
лошадей, они поскакали далее. Не более двадцати верст оставалось до Москвы.
Они не обогнали никого, но почти на каждой версте встречались с ними проезжие;
не слышно было веселых песен извозчиков; молча, как в похоронном ходу,
тянулись по большой Московской дороге целые обозы экипажей. Многие из
проезжающих, идя задумчиво: подле карет своих, обращали от времени до времени
свой тоскливый взгляд туда, где позади их осталась опустевшая Москва. Быть
может, они в последний раз простились с нею. Их пасмурные лица казались еще
грустнее от противуположности с веселыми и беззаботными лицами детей, которые,
выглядывая из дорожных экипажей, с шумной радостью любовались открытыми полями
и зеленеющимся лесом.
- Что это, барин? - сказал Егор, - никак, из Москвы все выбираются?
Посмотрите-ка вперед - повозок-то, карет!.. Видимо-невидимо! Ох, сударь!
знать, уже французы недалеко от Москвы.
- Ах, как бы я желал этого! - сказал Рославлев.
- Что вы? Христос с вами! Эх, барин, барин! не хороши у вас глаза: вы точно
нездоровы.
- И, врешь! я совершенно здоров; но мне душно... здесь все так тихо,
мертво... В Москву, скорей в Москву!.. Там наши войска, там скоро будут
французы... там, на развалинах ее, решится судьба России... там... Да, Егор!
там мне будет легче... Пошел!..
Егор покачал печально головою.
- Послушайте, Владимир Сергеич, - сказал он, - не приостановиться ли нам
где-нибудь? Мне кажется, у вас жар.
- Да! Мне что-то душно, жарко; здесь и воздух меня давит.
- Вот ямщик будет спускать с горы, а вы пройдитесь пешком, сударь; это вас
поосвежит.
Рославлев слез с телеги и, пройдя несколько шагов по дороге, вдруг
остановился.
- Слышишь, Егор? - сказал он, - выстрел, другой!..
- Верно, кто-нибудь охотится.
- - Еще!.. еще!.. Нет, это перестрелка!.. Где моя сабля?
- Помилуйте, сударь! Да здесь слыхом не слыхать о французах. Не казаки ли
шалят?.. Говорят, здесь их целые партии разъезжают. Ну вот, изволите видеть?
Вон из-за леса-то показались, с пиками. Ну, так и есть - казаки.
С полверсты от того места, где стоял Рославлев, выехали на большую дорогу
человек сто казаков и почти столько же гусар. Впереди отряда ехали двое
офицеров: один высокого роста, в белой кавалерийской фуражке и бурке; другой
