через наш уезд, уж ехало, ехало смоленских обывателей. Сердечные! в разор
разорены! Поглядишь на иного помещика: едет, родимый, с женой да с детьми, а
куда? и сам не знает. Верите ль богу, сердце изныло, глядя на их слезы; и как
гоняют мимо нас этих пленных французов, то вот так бы их, разбойников, и
съел! Эх, сударь!.. А Прасковья-то Степановна... бог ей судья!
- Что такое?..
- Не вам бы слушать, и не мне бы говорить! Ведь она родная сестрица нашего
барина, а посмотрите-ка, что толкуют о ней в народе - уши вянут!.. Экой срам,
подумаешь!
- Ты пугаешь меня!.. Да что такое?
- Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу - вот, как по
милости вашей прометались все. собаки и русак ушел? Ах, батюшка, Владимир
Сергеич, какое зло тогда меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а
вы... Ну, уж честил же я вас - не погневайтесь!..
- Хорошо, братец, хорошо; но дело не о том...
- Ну, вот, сударь! Я провалялся без ноги близко месяца; вы изволили уехать;
заговорили о французах, о войне; вдруг слышу, что какого-то заполоненного
француза привезли в деревню к Прасковье Степановне. Болен, дискать, нельзя
гнать с другими пленными! Как будто бы у нас в городе и острога нет...
- А, это тот раненый полковник...
- А черт его знает - полковник ли он или нет! Они все меж собой запанибрата;
платьем пообносились, так не узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще
ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе - в людской или в
передбаннике, а то - помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под
себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он
полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так какой, склад
русской барыне водить с ним компанию?
- Послушай, Шурлов: и бог велит безоружного врага миловать, а особливо когда
он болен.
- Да уж он, сударь, давным-давно выздоровел. И посмотрите, как отъелся; какой
стал гладкой - пострел бы его взял! Бык быком! И это бы не беда: пусть бы он
себе трескал, проклятый, да жирел вволю - черт с ним! Да знай сверчок свой
шесток; а то срамота-то какая!.. Ведь он ни дать ни взять стал нашим
помещиком.
- Как помещиком?
- Да так же! Расхаживает себе по хоромам из комнаты в комнату, курит из
господской пенковой трубки, которую покойник берег пуще своего глаза. Подавай
ему того, другого; да как покрикивает на людей - словно барин какой. А как
пойдет гулять по саду с барыней, так - господи боже мой! подбоченится,
закинет голову... Ну черт ему не брат! Я старик, а и во мне кровь закипит
всякой раз, как с ним повстречаюсь - так руки и зудят! Ух, батюшки!.. Кабы
воля да воля, хватил бы его рожном по боку, так перестал бы кочевряжиться!
подумаешь, сколько, чай, сгубил он православных, а русская барыня на руках
его носит!
- Полно, Шурлов, не сердись. Если он выздоровел, то, конечно, должно его
отправить в город; я по-говорю об этом.
- Поговорите, батюшка, а то, знаете ли? не ладно, видит бог, не ладно! На
селе все мужички стали меж собой калякать: "Что, дискать, это? Уж барыня-то
наша не изменница ли какая? Поит и кормит злодеев наших". И анагдась так было
расшумаркались, что и приказчик места не нашел. "Что, дискать, этому нехристю
смотреть в зубы? в колья его, ребята!" Уж кое-как уговорил их батька Василий.
Правда, с тех пор француз и носу не смеет на улицу показывать; а барыня стала
такая ласковая с отцом Васильем: в неделю-то раз пять он обедает на
господском дворе. Ох, батюшка! недаром это! Знаете ли, какой слух недавно
прошел в народе?.. Страшно вымолвить!
- А что такое?
- Говорят... не дай господи согрешить напрасно! - продолжал Шурлов, понизив
голос. - Говорят, будто бы старая-то барыня хочет выйти замуж за этого
француза.
- Какой вздор!
- Может статься, и вздор, батюшка; да ведь глотки никому не заткнешь; и
власть ваша, а дело на то походит. Палагея Николавна - невеста ваша, да она
недавно куда ж больна была, сердечная!
- Что ты говоришь?
- Да, сударь, захворала было не на шутку; но теперь, говорят, слава богу,
оправилась и стала повеселей. Ольга Николавна, как слышно, не очень изволит
жаловать этого француза; так на кого и подумать, как не на старую барыню. А
она же, как говорят, ни пяди от него не отстает и по-французскому вот так и
сыпет; день-деньской только и слышут люди: мусье да мусье, мадам да мадам,
шушуканье да шепотня с утра до вечера. Ну, воля ваша, а это все не к добру!
Ведь бес-то силен, батюшка! долго ль до греха! Да и проклятый француз...
такая диковинка!.. Видали мы всяких мусьев и учителей: все народ плюгавый,
гроша не стоит; а этот пострел, кажется, француз, а какой бравый детина!..
что грех таить, батюшка, стоит русского молодца. Вот вы смеетесь, Владимир
Сергеич? А смотрите, чтоб не пришлось нам всем плакать.
- Не бойся, Шурлов: ты не знаешь, почему Прасковья Степановна так ласкова с
этим французом: ведь они давно уже знакомы.
- Вот что?.. Ну это как будто бы полегче; а все лучше, если бы его отправили
к команде. Не то время, Владимир Сергеич! Чай, слыхали пословицу: "Дружба
дружбой, а служба службой"! А ведь чем же нам и послужить теперь государю,
как не тем, чтоб бить наповал эту саранчу заморскую. Был, батюшка, и на их
улице праздник: поили их, кормили, приголубливали, а теперь пора и в дубье
принять. Ну вот, Владимир Сергеич, и поворот, - продолжал старый ловчий,
остановив свою лошадь. - Извольте ехать прямо по этой просеке до песочного
врага; держитесь все правой руки, а там пойдет дорога налево; как
поравняетесь с деревянным крестом - изволите знать, что в сосновой роще?
- Как незнать? - подхватил Егор. - Ведь ты говоришь про тот крест, что
поставлен над могилою приказчика Терентьича, которого еще в пугачевщину на
этом самом месте извели казаки?
- Ну да.
- Эх, брат! место-то неловкое. Говорят, будто бы по ночам видали, что перед
крестом теплится: свечка и сидит сам покойник.
- Слыхать-то об этом и я слыхал, а сам не видывал. От креста вы проедете еще
версты полторы, а там выедете на кладбище; вот тут пойдет опять плохая
дорога, а против самой кладбищенской церкви - такая трясина, что и боже
упаси! Забирайте уж лучше правее; по пашне хоть и бойко, да зато не увязнете.
Ну, прощайте, батюшка, Владимир Сергеич!
- А ты куда, Шурлов?
- Я неподалеку отсюда переночую у приятеля на пчельнике. Хочется завтра
пообшарить всю эту сторону; говорят, будто бы здесь третьего дня волка
видели. Прощайте, батюшка! с богом! Да поторапливайтесь, а не то гроза вас
застигнет. Посмотрите-ка, сударь, с полуден какие тучи напирают!
В самом деле, впереди все небо подернулось черными тучами, изредка сверкала
молния, и хотя отдаленный гром едва был слышен, но листья шевелились на
деревьях и воздух становился час от часу душнее. Шурлов повернул свою лошадь,
подкликал собак и пустился рысью назад по дороге; а наши путешественники
въехали в узкую просеку, которая шла в самую средину леса. Казалось, с каждым
шагом вперед лес становился все темнее; кругом царствовала мертвая тишина.
Несколько минут ничто не нарушало торжественного безмолвия ночи;
путешественники молчали, колеса катились без шума по мягкой дороге, и только
от времени до времени сухой валежник хрустел под ногами лошадей и раздавался
легкой шорох от перебегающего через дорогу зайца.
- Эка ночка! - сказал наконец Егор. - Ну, сударь, дай бог нам доехать
благополучно. Не знаю, как вы, а я начинаю побаиваться. Ну, если мы
заплутаемся?
Рославлев не отвечал ни слова.
- Ох, эти объезды! - продолжал вполголоса Егор, посматривая робко во все
стороны, - терпеть их не могу: того и гляди, заедешь туда, куда ворон и
костей не заносил. Здесь, чай, и днем-то всегда сумерки, а теперь... - он
поднял глаза кверху, - ни одной звездочки на небе, поглядел кругом - все
темно: направо и налево сплошная стена из черных сосен, и кой-где высокие
березы, которые, несмотря на темноту, белелись, как мертвецы в саванах.
Прошло еще несколько минут, последний свет от потухающей зари исчез на
мрачных небесах, покрытых густыми облаками, и наступила совершенная темнота.
Ямщик слез с телеги и пошел пешком подле лошадей, которые, робко передвигая
ноги, едва подавались вперед. С лишком час наши путешественники тащились
шагом. Рославлев молчал, а Егор, чтоб ободрять себя, посвистывал и понукал
лошадей.
- Ну, что ж ты заснул, братец! - сказал он наконец ямщику. - Садись да
погоняй лошадей-та!
- Да, погоняй!.. А как наедешь на колоду. Вишь темнять какая!
- Так затяни песенку: все-таки будет повеселее.
- Коль ты охоч до песен, так пой сам.
- А ты что?
- Да!.. слышь ты, парень, до песен теперь! Только вынеси господь!.. Туда ли
еще едем.
- Что ж ты за ямщик, коли не знаешь, куда едешь? Смотри, брат! Если ты
завезешь нас в какую-нибудь трущобу, так добром со мной не разделаешься.
- Ой ли? Грози, брат, богатому - денежку даст, а с меня взятки-та гладки.
Ведь я вам баил, что обьезда не знаю.
- В самом деле, не заплутались ли мы? - спросил Рославлев.
- Небось, барин! Бог милостив; авось как-нибудь выберемся из леса. Только
гроза-та нас застигнет; вон и дождик стал накрапывать.
Крупные дождевые капли зашумели меж листьев; заколебались вершины деревьев;
ветер завыл, и вдруг все небо осветилось...
- Господи помилуй! - сказал, перекрестясь, Егор. - Экая молния, так и палит!
Сильный удар грома потряс все окрестности, и проливной дождь, вместе с вихрем,
заревел по лесу. Высокие сосны гнулись, как тростник, с треском ломались
сучья; глухой гул от падающего рекой дождя, пронзительный свист и вой ветра
сливались с беспрерывными ударами грома. Наши путешественники при блеске
ежеминутной молнии, которая освещала им дорогу, продолжали медленно
подвигаться вперед.
- Постой-ка, - сказал ямщик Егору, - уж не овраг ли это? Придержи-ка, брат,
лошадей, а я пойду посмотрю.
Он сделал несколько шагов вперед меж частого кустарника и закричал:
- Ну так и есть - овраг!
- Посмотри, Егор! - сказал Рославлев, - мне показалось, что молния осветила
вон там в стороне деревянный крест. Это должна быть могила Терентьича -
видишь? прямо за этой сосной?
- Вижу, сударь, вижу!.. - отвечал Егор прерывающимся от страха голосом. - А
видите ли вы?..
- Что такое?..
- Посмотрите, посмотрите!.. вон опять!.. Господи, помилуй нас грешных!..
Молния снова осветила крест, и Рославлеву показалось, что кто-то в белом сидит
на могиле и покачивается из стороны в сторону.
- Что б это значило? - спросил он, слезая с телеги. - Надобно подойти
поближе.
- Что вы? Христос с вами! - вскричал Егор, схватив за руку своего господина.
- Разве не видите, что это сам покойник в саване.
В продолжение этого короткого разговора все утихло: дождь перестал идти, и
ветер замолк. С полминуты продолжалась эта грозная тишина, и вдруг
ослепительная молния, прорезав черные тучи, рассыпалась почти над головами
наших путешественников. Рославлев и Егор, оглушенные ужасным треском, едва
устояли на ногах, а лошади упали на колени. В двадцати шагах от них, против
самого креста, задымилась сосна; тысячи огненных змеек пробежали по ее сучьям;
она вспыхнула, и яркое пламя осветило всю окружность. Дождь снова полился, и
ветер забушевал между деревьями. Несмотря на просьбы своего слуги, Рославлев
подошел к могиле; ни на ней, ни подле нее никого не было; но что-то похожее на
человеческой хохот сливалось вдали с воем ветра. Когда он возвратился к
телеге, ямщик стоял возле лошадей, которые дрожали, форкали и жались одна к
другой.
- Что делать, батюшка? - сказал ямщик, - лошадки-то больно напугались.
Смотри-ка, сердечные, так дрожкой и дрожат. Уж не переждать ли нам здесь? А
то, сохрани господи, шарахнутся да понесут по лесу, так косточек не сберешь.
- Пожалуй, переждем, - сказал Рославлев. - Кажется гроза начинает утихать.
- Ну что, сударь? - спросил Егор, - вы подходили к могиле?
