Перчиков. В этой книге были кварталы, заселенные Суховыми, коммунальные
квартиры, набитые Моховыми, отдельные особняки Скребницких и Бонч-Бере-
зовских.
Прослеживая этимологию, я докапывался до глубин отечественной исто-
рии, когда видел фамилии Смердова или Шуйского, а то вдруг оказывался за
границей, натыкаясь на Цоя, Тойвонена или Гомеса.
Поражали двойные фамилии: Грум-Гржимайло, Коровин-Босой, Лебедев-Лео-
нидов, будто их обладатели резервировали себе возможность прожить две
жизни - одну Грумом, другую -Гржимайло... возможно, они так и делали.
Несмотря на разнообразие, фамилии удивляли меня своею уживчивостью.
Копелевичи мирно соседствовали с Коршуновыми, Думбадзе - с Дульскими,
Охрименко - с Очеевыми. Все были набраны одинаковым шрифтом, приоритет
был исключительно алфавитный; мои муравьишки не обзывали друг друга ка-
цапом, чечмеком, жидом, - у каждого был свой номер телефона, по которому
они могли позвонить друг другу и потолковать о разных разностях.
Позже, в юности, изучая иные телефонные книги, а также документы,
построенные по их принципу, а главное - наблюдая, какое впечатление про-
изводят фамилии (простые фамилии!) на моих соотечественников, я имел
несчастье убедиться, что уживчивость эта мнимая...
Взять хотя бы фамилию нашего героя.
В телефонной книге Ленинграда она встречается в единственном экземп-
ляре, а именно "Демилле В. Е." - это отец Евгения Викторовича, умерший,
как я упоминал, три года назад. Рядом с Демилле, сверху, стояла фамилия
Демиденко, а снизу - Демина. Обладателей той и другой было достаточно
много. Демилле вклинился между когортой Демиденко и отрядом Деминых,
точно клин, вбитый в землю на границе России и Малороссии.
- Клин был французский? Странно!
- Исторически в этом не было ничего странного... фамилия Демилле в
России берет свое начало от французского подданного Эжена Милле (Eugene
Millet), который по случайному совпадению был ровесником Пушкина и ро-
дился в провинции Русильон, в крестьянской семье. Двадцати лет от роду
молодой предприимчивый русильонец покинул отчий дом, овладев расхожими
ремеслами, и устремился в далекий Санкт-Петербург, видимо, найдя созву-
чие в названии родной провинции и загадочной, утопающей в снегах (так
казалось Эжену) огромной страны на востоке.
- Россия, русский, Русильон!..
Первое, что сделал Эжен Милле в Петербурге - это прибавил к своей фа-
милии дворянскую приставку "де", которая вскоре сама собою слилась с фа-
милией, нисколько, впрочем, не обманывая знающих толк людей: "Millet"
по-французски означает "просо", а следовательно, вряд ли может быть дво-
рянской фамилией; она, скорее, подходит для крестьянина, коим и был отец
Эжена... Тем не менее фамилия родилась и даже получила в Петербурге из-
вестность среди купеческих дочек как фамилия модного "парижского" парик-
махера (в числе ремесел, которыми владел Эжен, было и ремесло цирюльни-
ка). Демилле-прародитель ловко использовал тщеславие богатых купчих,
млеющих перед "мсье Демилле, парикмахером из Парижа"... впрочем, профес-
сией Эжен владел недурно, что позволило ему вскоре твердо встать на но-
ги, обзавестись женою (из тех же купеческих дочек, с солидным приданым),
домом, экипажем и тремя детьми. Старшего сына, родившегося в 1827 году,
Эжен назвал Виктором, вероятно, в честь своих побед (деловых и любовных)
в России. Русильонец прижился, мысль о возвращении на родину все реже
посещала его, хотя русским языком Эжен так и не овладел - разговаривал
отвратительно - как его понимала супруга Евдокия Дормидонтовна?.. Два
сына и дочь обоими языками - papa и maman -владели в совершенстве.
Младший сын Петр не продолжил мужскую ветвь рода Демилле, дочь Клав-
дия, выскочивши замуж восемнадцати лет, само собою, слилась с русскими
фамилиями, а Виктор родил Александра Демилле... было это... дай Бог па-
мяти! - в 1855 году, в разгар Крымской кампании, отзвуки которой Виктор
Евгеньевич Демилле-второй чувствовал и на своей шкуре: к тридцати годам
он был приват-доцентом Петербургского университета, и его французская
фамилия не очень хорошо вязалась с приливом патриотизма, охватившим сту-
дентов во время Крымской войны.
Александр Викторович Демилле-третий был, пожалуй, самым блистательным
представителем рода. Он поступил на военную службу, дослужился до пол-
ковника, получил-таки настоящее российское дворянство и погиб в Порт-Ар-
туре в 1904 году, оставив после себя сына Евгения и дочь Марью.
Евгений Александрович Демилле-четвертый закончил университет, был ис-
ториком, просиживал днями в архивах, заработал в архивной пыли чахотку,
от которой и умер в скором времени после революции. Его жена, Екатерина
Ивановна Демилле, в девичестве Меньшова, бабушка нашего героя, пережила
мужа на пятьдесят лет, но замуж снова не вышла -воспитывала и поднимала
трех сыновей - старшего сына Виктора, 1912 года рождения, и двух его
братьев-близнецов -Кирилла и Мефодия, названных так по воле историка-от-
ца. Они были двумя годами младше.
Виктор Евгеньевич Демилле-пятый восемнадцати лет выпорхнул из мате-
ринского дома, освободив мать от заботы о нем. Он уехал в Томск, посту-
пил там в открывшийся медицинский институт, закончил его и отбыл еще
дальше - в Приморье, сначала в город Уссурийск, а потом - во Владивос-
ток. Там за год до войны родился Евгений Викторович. Мать его Анастасия
Федоровна была из украинских поселенцев, переехавших в Приморье в начале
века, работала в больнице санитаркой, потом - медсестрой; в той самой
больнице Владивостока, где Виктор Евгеньевич работал хирургом.
Надо сказать, что удаленность врача Демилле от европейских центров
России, возможно, спасла ему жизнь, ибо его младшие братья Кирилл и Ме-
фодий бесследно исчезли в 1937 году, будучи еще совсем молодыми людьми.
К тому времени оба они, активные осоавиахимовцы, были призваны в Воен-
но-Морской Флот по комсомольскому набору и проходили обучение в морском
экипаже Кронштадта. Оттуда в ненастную ноябрьскую ночь их вывезли на ка-
тере в Ленинград, где следы затерялись. Мать Екатерина Ивановна нес-
колько месяцев ничего не знала, а узнав об аресте, послала с оказией в
Уссурийск, где работал старший сын, короткое письмецо: "Витя! Кирюшу и
Мишу взяли. Не пиши мне больше, пока это не кончится. Твои письма я
сожгла, адрес потеряла. Благодарю Бога, что отец не дожил до этого. Про-
щай, мой хороший! Твоя мама".
Однако Екатерина Ивановна бумаги сына, которые могли бы указать на
его местонахождение, не сожгла, как писала в записке, а надежно припря-
тала - и не напрасно. Через полгода после ареста близнецов пришли и к
ней, произвели обыск... Надо думать, искали след старшего сына, но не
нашли.
Виктор Евгеньевич затерялся, поменял несколько мест работы, перестал
в анкетах упоминать о братьях (о своем дворянстве он и раньше не упоми-
нал, как и близнецы, за что, видимо, те и поплатились... очень уж им хо-
телось вступить в Осоавиахим!), но тем паче чувство вины перед братьями
не давало ему покоя, глодало до самой смерти. Не разделил их долю, а
должен был разделить.
И он действительно не писал матери и ничего не знал о ней целых де-
сять лет. К тому времени Виктор Евгеньевич уже отслужил в армии (участ-
вовал в войне с Японией), защитил диссертацию, заведовал крупной клини-
кой, где заявил о себе смелыми операциями; потом перешел на преподава-
тельскую работу в медицинский институт, а в 1947 году переехал с семьей
в Ленинград. Семья к тому времени пополнилась Федором и Любашей.
Каковы же были удивление и радость профессора Демилле, когда он обна-
ружил в Ленинграде свою постаревшую уже мать, которая жила на старом
месте, в квартире, некогда принадлежавшей деду Виктора Евгеньевича -
полковнику Демилле, но занимала, естественно, лишь одну комнату.
Через некоторое время реабилитировали Кирилла и Мефодия, разумеется,
посмертно. Виктору Евгеньевичу удалось получить сведения о том, что Ки-
рилл умер в Соловках еще до войны, а Мефодий погиб под Сталинградом в
составе одного из штрафных батальонов.
Вскоре после этого поехали всей семьею в Шувалово, на кладбище, где
похоронена была мать Екатерины Ивановны и где за серым камнем маленькой
часовенки над ее могилой, в сухой недоступной взгляду нише, хранился де-
ревянный ларец с семейными бумагами: письмами, дипломами, фотографиями.
Там же находился фамильный медальон с миниатюрой, изображавшей прароди-
теля Эжена Демилле. Ничто не пропало и не попортилось. С того дня семья
Демилле как бы вновь обрела свою историю, и шестнадцатилетний Женя Де-
милле под руководством бабушки вычертил генеалогическое древо, началом
которого был прапрапрадед Эжен. Эта работа совпала по временам с Двадца-
тым съездом, произведшим в голове Евгения основательную встряску. Тайна
его фамилии, долгое время мучившая юношу, раскрылась полностью, хотя на-
ученный печальным опытом отец по-прежнему не любил разговоров о дворянс-
ком прошлом семьи.
Зато бабка переживала вторую молодость. Внезапно она сделалась легко-
мысленной, словно не было за плечами сорока лет жизни без мужа, утерян-
ных сыновей, блокады, случайных заработков то ремингтонисткой, то репе-
титоршей, то делопроизводительницей загса, то... всего не упомнишь -
она, открыв, наконец, клапаны, без удержу вспоминала молодость, какие-то
мифические балы, штабс-капитанов, адъютантов ее свекра полковника Демил-
ле, конки, экипажи, журнал "Ниву", первую империалистическую войну, ре-
волюцию... Далее воспоминания обрывались. Однажды вдруг бабка потащила
внуков Евгения и Федора на Волково кладбище, где показала им могилу
прапрадеда Виктора: черный мраморный крест, на котором едва заметны были
золотые когда-то буквы: "Викторъ Евгеньевичъ Демилле, приватъ-доцентъ
Петербургскаго Императорскаго Университета". Женя вздрогнул - так звали
отца; история ходила по кругу.
Так, предаваясь беззаботным воспоминаниям и напевая модные песенки
своей молодости, Екатерина Ивановна прожила последние пятнадцать лет
жизни и тихо скончалась в семидесятом году, восьмидесяти пяти лет от ро-
ду. Старший сын пережил ее на семь лет. Если бы не история с домом, ко-
торая, собственно, нас и занимает, я мог бы... А почему вы притихли, ми-
лорд? Вам все понятно? Я изложил на нескольких страницах события -
страшно сказать! - полутора веков... и никаких вопросов?
- Я размышляю.
Итак, Евгений Викторович Демилле, как мы только что убедились, был
французом чуть более, чем на три процента. Точнее, в его жилах текла од-
на тридцать вторая французской крови. Нельзя сказать, чтобы оставшаяся
жидкость была чисто русской: наблюдались украинцы по материнской линии,
проглядывалась в конце прошлого века двоюродная прабабка-эстонка, за
спиною которой из глубины лет смотрели строгие лица финнов, затесалась в
компанию и грузинская княжна каким боком, понять трудно, - но французов
больше не было ни единого. Тем не менее окружающие единодушно считали
Евгения Викторовича французом, чему способствовали, кроме фамилии, неиз-
вестно каким чудом сохранившийся от далекого русильонца нос с горбинкой
и не совсем славянский разрез глаз.
- Вот еще один факт в вашу главу о носах, мистер Стерн!
- Да, носы на удивление живучи!
Конечно, брат Федор и сестра Любовь были французами не более (но и не
менее!), чем Евгений. Интересно, что к своему происхождению все трое от-
носились совершенно по-разному.
Евгений Викторович уважал свое прошлое, однако фамилия вызывала у не-
го противоречивые чувства. С одной стороны, он гордился достаточной изб-
ранностью и единственностью фамилии в телефонной книге, но с другой -
сознавал, что французские лавры ("Скажете тоже, лавры!..") не совсем им
заслужены, и те три процента крови далекого предка, что насчитывались в