любимым братом. Я могу поверить во все, что бы ты ни говорил,
хоть я и знаю, что ты сумасшедший!-- затем она еще немного
поплакала, потом успокоилась.-- Кэвин, если ты сделаешь это,
если каким-то диким и причудливым путем в Тени ты
сделаешь это, вспомнишь ли ты о своей маленькой сестричке
Флоримель?
-- Да,-- ответил я, зная, что это ее имя,-- да, я тебя не
забуду.
-- Спасибо. Я расскажу Эрику только самое главное, а о Блейсе
и своих догадках вообще не скажу ничего.
-- Спасибо, Флори.
-- И все же я ни чуточки тебе не доверяю,-- добавила она.--
Помни это тоже.
-- Ясно и без слов.
Потом она снова позвонила служанке, которая проводила меня в
спальню, где я еле смог раздеться, после чего
замертво свалился в постель и проспал одиннадцать часов кряду.
3
Утром ее в доме не оказалось, и какой-нибудь записки тоже.
Служанка накрыла стол к завтраку на кухне и ушла по своим
делам. Я отверг попытку выудить у прислуги что-нибудь полезное,
поскольку либо она ничего не знала, либо не сказала бы того, о чем
хотелось знать, а о моей попытке обязательно донесла бы
Флори. И раз так случилось, что я остался хозяином дома, я решил
вернуться в библиотеку и глянуть, что там можно разузнать. Кроме
того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, я всегда чувствую
себя в безопасности за стеной слов, красивых и мудрых. Я всегда
чувствую себя лучше, когда сознаю, что осталось еще что-то,
сдерживающее тени в этом мире.
Доннер или Блицен, или один из их родственников, появился
неизвестно откуда и пошел за мной на жестких лапах, нюхая
носом воздух. Я попытался подружиться, но это было
все равно, что кокетничать с регулировщиком движения, который
тормознул тебя у обочины. Я заглянул в другие
помещения, мимо которых проходил, но это были просто комнаты,
выглядевшие достаточно невинно.
Потом я вошел в библиотеку, Африка по-прежнему была передо мной.
Я закрыл за собой дверь, чтобы собаки не мешали, и
прошелся по комнате, читая названия книг на стеллажах.
Тут было множество книг по истории. По-моему, они составляли основу
коллекции. Были тут и книги по искусству -- большие дорогие
издания -- я пролистал несколько. Лучше всего
соображается, когда думаешь о чем-нибудь постороннем.
Хотел бы я знать источники явного Флориного благополучия.
Если мы -- родственники, значит ли это, что я тоже купался в
таком изобилии? Я стал думать о своем доходе, социальном
положении, профессии, занятии. У меня было ощущение, что денежный
вопрос меня беспокоил мало и что всегда было достаточно средств
или способов их добычи. Был ли у меня такой же дом? Я не
мог вспомнить.
Чем я занимался?
Я уселся за стол и проэкзаменовал память на предмет специальных
знаний. Это очень трудно -- исследовать самого себя со стороны,
как человека незнакомого. Наверное, поэтому у меня ничего и не
получилось. Что-то твое является частью тебя, и отделить это
невозможно.
Врач? Эта мысль появилась, когда я рассматривал некоторые
анатомические рисунки да Винчи. Почти рефлекторно я припомнил
некоторые стадии хирургической операции и понял,
что в прошлом оперировал людей.
Но это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было
медицинское образование, оно было всего лишь составной частью
чего-то другого. Я знал, неведомо откуда, что не был
практикующим хирургом. Кем тогда? Кем еще?
Что-то привлекло мое внимание.
Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены,
где, кроме всего прочего, висела антикварная кавалерийская
сабля, которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся,
подошел к стене и взял саблю в руки.
Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было
оружие. Мне захотелось взять масляную тряпку и
абразив, чтобы привести саблю в достойный вид. Значит, я
разбирался в антикварном оружии, по крайней мере, в рубящем.
Сабля лежала в руке удобно и легко, и я чувствовал ее зов. Я
занял оборонительную позицию. Провел пару приемов атаки и
защиты. Да, этой штукой я пользоваться умел.
Так какова же подоплека всего этого, а? Я оглянулся, пытаясь
найти еще какой-нибудь освежитель памяти.
Но больше ничего не нашлось, так что я повесил саблю на место и
вернулся к столу. Усевшись удобнее, я решил покопаться в его
потрохах.
Я начал с середины, потом тщательно обследовал ящики с
правой и левой стороны, один за другим.
Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги,
огрызки карандашей, резинки -- все, чего и следовало ожидать.
Каждый ящик я вытаскивал целиком и держал на коленях,
раскапывая содержимое. Делал я так не специально. Это было,
очевидно, частью того опыта, который я имел в прошлом, и этот опыт
нашептывал мне, что у ящика всегда следует осматривать днище и
и боковые стенки.
Я чуть было не упустил одну деталь, она привлекла мое внимание
в последнюю минуту: задняя стенка правого нижнего ящика была
ниже, чем у всех остальных.
Это было неспроста, и когда я, встав на колени, заглянул в
проем для ящика, я увидел нечто вроде небольшой
коробочки, укрепленной на задней стенке.
Коробка, оказавшаяся небольшим потайным ящичком, была заперта.
Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками,
булавками и, наконец, с металлическим рожком для обуви, который я
приметил в другом ящике. Именно рожок оказался тем, что требовалось.
В ящичке лежала колода карт.
На колоде была картинка, заставившая меня замереть, стоя на
коленях, лоб мой покрылся испариной, а дыхание участилось.
На зеленом поле -- рисунок белого единорога, вставшего на дыбы и
чуть повернувшегося вправо.
И я знал этот рисунок, и мне стало больно от того, что я не могу
вспомнить то, что с ним связано.
Я открыл коробку и вытащил карты. Это была колода карт, похожих на
карты Таро с их жезлами, пентаклями, чашами и мечами, но Главные
Козыри были совсем иные.
Я вставил на место оба ящика, но сделал это достаточно
осторожно, чтобы случайно не закрыть потайного, пока я не
исследую колоду до конца.
Они были совсем как живые, Главные Козыри, готовые сойти со своих
сверкающих поверхностей. На ощупь карты казались холодными, и было
приятно держать их в руках. Внезапно я понял, что и у меня
когда-то была точно такая же колода.
Я начал раскладывать карты по порядку.
На одной был нарисован коварный маленький человек с
острым носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был
одет в нечто, напоминавшее костюм эпохи Ренессанса оранжевых,
красных и коричневых тонов. На нем были длинные чулки и плотно
подогнанный расшитый камзол. Я знал его. Его звали Рэндом.
Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо
Джулиэна. Его темные волосы свисали ниже плеч, в голубых
глазах не отражалось ничего. Он был заперт в белые чешуйчатые
доспехи, не серебристые или металлические, а выглядевшие
так, как будто он с ног до головы был покрыт эмалью. Я знал, что
несмотря на кажущуюся легкость, даже декоративность, доспехи
эти пробить было почти невозможно, и почти любой удар
смягчался ими. Это был тот самый человек, которого я победил в
его излюбленной игре, за что он и метнул в меня стакан с вином. Я
знал его, и я его ненавидел.
Затем следовал смуглый, темноглазый Кэйн, одетый в черный
и зеленый сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень,
от которой по спине стекал плюмаж из зеленых перьев. Он
стоял ко мне в профиль, подбоченясь, и носки его сапог
загибались вверх, и на поясе висел кинжал, в рукоять которого
был вставлен большой изумруд. Смутно было у меня на душе.
Затем шел Эрик. Красив по любым стандартам, с
волосами настолько темными, что они отливали синевой.
Его борода курчавилась у всегда улыбающегося рта, и одет он был
в простой кожаный камзол, кожаные чулки, широкий плащ и высокие
черные сапоги, и на красном поясе висела серебряная сабля
и застежка с рубином, и высокий стоячий воротник, и
манжеты тоже были окантованы красным. Руки его, с большими
пальцами, заткнутыми за пояс, были спокойными и чудовищно сильными.
Пара черных перчаток свисала с пояса у правого
бедра. Это он -- я был уверен -- пытался убить меня в тот день, и
это едва ему не удалось. Я изучал его, и я немного боялся.
Затем был Бенедикт, высок и суров, худощав телом и тонок
лицом, и могуч разумом. Его цвета были желтый, оранжевый и
коричневый, и это напоминало мне стога сена, и тыквы, и пугало, и
"Легенду о Глубоко Спящем". У него была вытянутая крепкая челюсть,
ореховые глаза и каштановые волосы, которые никогда не
завивались. Он стоял рядом с гнедым конем, опираясь на копье,
увенчанное гирляндой цветов. Он редко смеялся. Я любил его.
Я замер, когда перевернул следующую карту, сердце мое рванулось
вперед, ударилось о ребра, норовя вырваться.
Это был я.
Я видел себя, когда брился, и это был парень с той стороны
зеркала. Зеленые глаза, черные волосы, весь в черном и
серебряном. М-да. На мне был плащ, и он был слегка приподнят, как
бывает от порыва ветра. Я был в черных сапогах, таких же,
как у Эрика, и я тоже носил клинок, только мой
был тяжелее, хоть и не так длинен, как у него. На руках моих
были перчатки, и были они серебряны и чешуйчаты. Застежка
на шее -- в виде серебряной розы.
Я -- Кэвин.
Большой, могучий человек смотрел на меня со следующей карты.
Он был похож на меня, лишь челюсть его была тяжелее, и я
знал, что он больше меня, хотя и медленнее. О его
силе ходили легенды. Он был одет в серый с голубым костюм,
перетянутый широким черным поясом, и он стоял и
смеялся. На шее у него висела серебряная цепь с тяжелым
охотничьим рогом. Он носил коротко стриженую бороду и
короткие усики. В правой руке он держал кубок с вином. Я
почувствовал к нему внезапное расположение. Тогда я вспомнил его
имя. Это был Джерард.
Затем следовал человек с большой светлой бородой, увенчанный
пламенем, облаченный в красные и желтые шелка. В правой
руке он держал меч, в левой -- кубок с вином, и сам дьявол
плясал у него в глазах, таких же голубых, как у Флори и Эрика.
У него был узкий подбородок, но этот недостаток скрывала
борода. Меч его был инкрустирован чудесной золотой филигранью.
Он носил два кольца на правой руке и одно -- на левой:
изумруд, рубин и сапфир соответственно. Я знал -- это был Блейс.
Затем была фигура, похожая на Блейса и на меня. Мои черты
лица, хотя и более мелкие, мои глаза, волосы Блейса. Он носил
охотничий зеленый костюм и сидел на белом коне лицом к
правой стороне карты. В нем одновременно чувствовались
и сила, и слабость, воля и нерешительность. Я
и одобрял, и не одобрял, любил и испытывал отвращение к нему.
Звали его Брэнд. Я знал это. Знал, как только бросил взгляд
на карту.
Да, я знаю их всех, знаю хорошо,-- неожиданно понял я,--
помню всех, со всеми достоинствами и слабостями, победами и
поражениями.
Потому что они были моими братьями.
Я закурил сигарету из пачки, лежавшей на столе, откинулся на
спинку стула и попытался осознать все, что вспомнил.
Они были моими братьями, эти восемь странных людей в странных
одеждах. И я знал, что это их право -- одеваться так, как они
пожелают, и в этом нет ничего необычного, так же как я
имел полное право одеваться в черное с серебром. Затем я
ухмыльнулся, вспомнив, что я купил в той маленькой
гринвудской лавчонке.
На мне были черные брюки, и все три рубашки, которые я
выбрал, были серовато-серебристого оттенка. Куртка моя тоже
была черной.
Я вернулся к картам и увидел Флори в зеленом наряде цвета моря,
совсем такой, как я вспомнил ее предыдущим вечером; затем
черноволосую девушку с такими же голубыми глазами,
волосы у нее были густые и длинные, а одета она была во все
черное, с серебряным поясом вокруг талии. Глаза мои
наполнились слезами, сам не знаю почему. Ее звали Дейрдре.
Следующей была Фиона, с волосами такими же, как у Блейса или
Брэнда, моими глазами и перламутровой кожей жемчужной раковины. Я
почувствовал ненависть к ней в ту же секунду, как только открыл
карту. Затем была Лльюилл, с волосами цвета ее нефритовых глаз,
