ли он хочет еще когда-нибудь меня увидеть, то сейчас должен дать мне уй-
ти.
- Мики, это же глупо! Уверяю тебя, это глупо! Все эти месяцы я бесп-
рестанно думаю о тебе. Сам не знаю, что на меня накатило.
Он вышел на лестничную площадку и смотрел мне вслед.
Жалкий, уродливый, алчный, лживый. Шакал.
Я долго бродила по городу. Сворачивала то в одну, то в другую улицу.
Чем больше я размышляла, тем больше мешались мои мысли. Боль в затылке
отпустила, зато разболелась спина вдоль всего позвоночника. Вероятно,
оттого, что я устала, все это и случилось.
Сначала я брела в поисках такси, а потом - лишь бы ходить, лишь бы не
возвращаться в Нейи, не видеть Жанну. Я было решила позвонить ей по те-
лефону, но раздумала: я бы не удержалась, заговорила о газовой трубе. Я
боялась, что не поверю ей, если она начнет оправдываться.
Мне стало холодно. Я зашла в кафе, согреться. Расплатившись и получив
сдачу, я заметила, что у меня осталось много денег - на них, наверное,
можно прожить несколько дней. Жить в эту минуту для меня означало только
одно: лечь в постель и спать. А еще неплохо было бы помыться, надеть
свежее платье, чистые перчатки.
Я поплелась дальше и, наконец, зашла в какую-то гостиницу у вокзала
Монпарнас. Там спросили, есть ли у меня с собой багаж, хочу ли я номер с
ванной, и дали заполнить какой-то бланк. Я заплатила вперед.
Я уже поднималась по лестнице в сопровождении горничной, когда из-за
конторки раздался голос администратора:
- Мадемуазель Лои, прикажете разбудить вас утром?
- Нет, не беспокойтесь, пожалуйста, - ответила я и обернулась, вся
холодея и чувствуя, что мой мозг сковывает ужасом: ведь я знала это и
раньше, знала давно, знала всегда.
- Как вы меня назвали? Он заглянул в заполненный мною бланк.
- Мадемуазель Лои. А что, разве не так?
Я спустилась с лестницы, подошла к нему. Я еще пыталась подавить в
себе некий издавна знакомый страх. Это не может быть правдой, это просто
"столкновение поездов - из-за того что я два часа говорила о До, из-за
моей усталости...
На желтой бумажке я написала вот что:
Лои Доменика Лелла Мария, родилась 4 июля 1939 года в Ницце, департа-
мент Приморские Альпы, француженка, банковская служащая.
Подпись - До Лои - очень разборчива, имя и фамилия написаны слитно и
обведены овалом, неверно и наспех.
Я разделась и наполнила ванну водой. Сняла перчатки, затем снова их
натянула: мысль о том, что я должна буду касаться этими руками своего
тела, была мне неприятна.
Все это я проделывала медленно, почти спокойно. Когда доходило до та-
кого состояния подавленности, отупение мало чем отличается от спо-
койствия.
Я уже не знала, что и думать, поэтому вовсе перестала думать. Мне бы-
ло дурно и в то же время приятно, потому что вода была теплая. Так я
пролежала около часа. Свои часы я завести забыла, и, когда взглянула на
них, выйдя из ванной, они стояли, показывая три часа пополудни.
Я вытерлась полотенцами, которые были в моем номере, надела белье ру-
ками в мокрых перчатках - руки у меня горели. В зеркальном шкафу отража-
лась фигура автомата с узкими бедрами, топающего босиком по комнате, в
чертах которого не осталось и подобия прежнего человека. Подойдя ближе к
зеркалу, я обнаружила, что после ванны мерзкие швы у меня под бровями,
под крыльями носа, подбородком и за ушами стали особенно заметны. А руб-
цы на голове просвечивали под редкими волосами, набухли и стали кирпич-
но-красными.
Я упала ничком на кровать и долго лежала, уткнувшись лицом в сгиб
локтя, преследуемая одним неотвязным образом: некая девушка добровольно
окунает в пламя голову и руки.
Невозможно. Кому достанет мужества на такое? Тут я заметила лежавшую
возле меня папку, которую получила от доктора Дулена.
Когда я сегодня утром в первый раз просматривала эти статьи, в них
все совпадало с рассказом Жанны. При втором прочтении я открыла подроб-
ности, которые раньше казались мне незначительными, а теперь поражали.
Ни дата рождения Доменики Лои, ни два других имени, данные ей при
крещении, нигде в газетах не упоминались. Сказано было только, что ей
двадцать один год. Но так как пожар произошел ночью 4 июля, репортеры
добавляли, что несчастная погибла в день своего рождения. Несколько се-
кунд я склонялась к тому, что я не хуже самой До могла знать, какими еще
именами ее нарекли, равно как и дату ее рождения, что я могла написать
"Лои" вместо "Изоля": все это объясняется моей усталостью, тем, что я
была одержима своими мыслями, которые неразрывно связаны с До. Но нельзя
же этим объяснить мое полное перевоплощение, когда я так точно заполняю
все пункты учетной карточки, вплоть до того, что воспроизвожу эту дурац-
кую школярскую подпись.
Вместе с тем мне пришли на ум и доводы против. Жанна не могла оши-
биться. Она помогала мне мыться с первого же вечера, знала меня много
лет, как знает усыновленного ребенка приемная мать. Если изменилось мое
лицо, то тело, жесты, голос остались прежними. До могла быть одного рос-
та со мной; может статься, у нее были глаза того же цвета, что у меня, и
такие же темные волосы, но ошибка Жанны - вещь невозможная. Я выдала бы
себя каким-нибудь изгибом спины или плеча, формой ноги.
Я задумалась над словами: "выдала бы себя". Странно - как будто мысль
помимо моей воли уже привела меня к объяснению, которое я не хотела
признавать, точно так же как не хотела в течение нескольких дней заме-
чать явные признаки того, что открыла сегодня, прочитав заполненный мною
гостиничный бланк.
Я - это не я! И доказательство тому - именно моя неспособность восс-
тановить свое прошлое. Как же я могла бы восстановить прошлое кого-то,
кем не была?
К тому же Жанна меня ведь не узнала. Мой смех, мои манеры ее озадачи-
вали, как и другие, неизвестные мне особенности, которые она, возможно,
приписывала периоду выздоровления, но которые ее тревожили и постепенно
от меня отдаляли.
Это-то я и пытаюсь понять сегодня, сбежав от нее, именно это. "Не
сплю по ночам... Как же ты можешь так на нее походить?" Да, я, черт по-
дери, похожа на До! Жанна не хотела этого признать, как и я, но каждый
мой жест раздирал ее сердце, каждая ночь сомнений добавляла синевы под
ее глазами.
Но, несмотря ни на что, в этом рассуждении есть одно слабое место:
ночь пожара. Жанна была там. Она подобрала меня под лестницей, она, ко-
нечно, сопровождала меня в Ла-Сьота, в Ниццу. Ее просили также опознать
труп погибшей до того, как явятся родители. И не до такой же степени я
была неузнаваема, даже обгоревшая. Ошибиться могли чужие люди, но только
не Жанна.
Значит, получается как раз обратное. Страшнее, но гораздо проще.
"Кто поручится, что ты не ломаешь комедию?" Жанна боится, боится ме-
ня. Не потому, что я все больше похожу на До, а потому, что она знает: я
- До!
Она знала это с самой ночи пожара. Почему она молчит, почему солгала
- разгадывать это мне было омерзительно. Омерзительно представлять, как
Жанна намеренно выдает живую за мертвую, чтобы вопреки всему номинально
сохранить в живых до вскрытия завещания законную наследницу.
Жанна молчит, но осталась свидетельница ее лжи: живая. Вот почему
Жанна не спит по ночам. Она прячет от людей свидетельницу, которая, мо-
жет быть, ломает комедию, а может быть, и нет. И ей необходимо поддержи-
вать свою ложь. Жанна и сама теперь не очень уверена как в том, что
ошиблась, так и в своей собственной памяти, да и вообще сомневается во
всем. Легко ли после трех месяцев разлуки, а потом после этих трех дней
нового знакомства с воскресшей узнать, тот ли это смех и та ли это ро-
динка? Жанне приходится всего бояться. В первую очередь - людей, которые
хорошо знали погибшую и могли бы раскрыть подлог. А особенно боится она
меня, раз так старательно прячет меня от людей. Она не знает, как я от-
несусь ко всему этому, когда ко мне вернется память.
Однако есть и еще одно слабое место: вечер пожара. Жанна могла найти
тогда некую девушку без лица и без рук, но она никак не могла предви-
деть, что эта девушка окажется всего лишь идеальным автоматом, у которо-
го вместо прошлого и будущего - зияющая пустота. Очень маловероятно,
чтобы Жанна пошла на такой риск. Если только...
Если только свидетельница в равной мере не заинтересована в молчании
(почему бы и нет, коли уж я сама пришла к таким чудовищным и нелепым
предположениям), а Жанна, поняв это, решила, что это дает ей власть надо
мной. Тут вступают в силу подозрения Франсуа по поводу стыка в газовой
трубе. Мне, как и ему, казалось бесспорным, что такой грубый дефект но-
вого оборудования, способный вызвать пожар, не мог ускользнуть от внима-
ния Жанны. Значит, труба была в исправности. Значит, кто-то должен был
испортить ее потом.
Если судебные следователи и страховые агенты поддержали версию нес-
частного случая, значит, повредить трубу с одного раза - например, сде-
лав на ней надпил, - было нельзя. Я нашла во многих газетах подробности
расследования: прокладку в течение нескольких недель разъедала сырость,
фланец одной из труб проржавел. Это требует подготовки, длительной рабо-
ты. И называется это убийством.
Стало быть, живая еще до пожара решила занять место мертвой! Ми нис-
колько не была заинтересована в такой подмене, следовательно, живая -
До. Я - жива. Следовательно, я - До. Кривая, что вела от гостиничного
бланка к трубе газовой колонки, замкнулась в кольцо, точь-в-точь как тот
манерный овал вокруг подписи "До Лои".
Опомнилась я, очутившись, неведомо когда и как, на коленях под умы-
вальником своего гостиничного номера, обследующей водопроводные трубы,
пыль с которых пятнала мои перчатки. Очевидно, я смутно надеялась таким
способом доказать себе самой, насколько нелепы мои предположения, хотя
эти водопроводные трубы наверняка сильно отличаются от газовых труб на
мысе Кадэ. Я говорила себе: это неправда, ты слишком торопишься, будь
даже соединение сделано на совесть, оно могло испортиться само по себе.
И я отвечала себе: это невозможно, не прошло и трех месяцев, как провели
газ, да, впрочем, никто и не считал это возможным, раз было установлено,
что в трубах изначально имелся какой-то дефект.
Я была в одной комбинации, и мне снова стало очень холодно. Я надела
юбку и разорванный пуловер. Чулки же мне так и не удалось натянуть. Я
скомкала их и сунула в карман пальто. И поскольку все мои мысли своди-
лись к одному, я истолковала свой собственный жест как лишнее доказа-
тельство своей гипотезы: Ми, конечно, такого жеста не сделала бы. Пара
чулок не имела для нее никакой цены. Она швырнула бы их куда попало, на
другой конец комнаты.
В кармане пальто я нащупала ключи, которые дал мне Франсуа. Кажется,
это была третья по счету милость, дарованная мне жизнью в тот день. Вто-
рой милостью был поцелуй, полученный до той минуты, когда я услышала
вопрос: "Теперь ты мне веришь?" А первой - взгляд Жанны, когда я попро-
сила ее выписать чек и она вышла из машины: усталый, чуть сердитый
взгляд, но в нем я прочла, что Жанна любит меня изо всех сил, - и едва я
вспомнила здесь об этом, в гостиничном номере, как снова уверовала: все
это мне только приснилось, все это неправда.
В телефонном справочнике особняк на улице Курсель числился под фами-
лией Рафферми. Мой указательный палец, обтянутый мокрой тканью перчатки,
пропустил пятьдесят четыре номера в столбце, пока не остановился на нуж-
ном.
Такси доставило меня к номеру пятьдесят пятому: ворота с высокими ре-
шетчатыми створками, выкрашенными в черный цвет. Мои часы, которые я за-
вела перед уходом из гостиницы, показывали без чего-то полночь.
В глубине сада, усаженного каштанами, высился дом - белый, изящный,
безмятежный. Окна в нем не светились, ставни, по-видимому, были заперты.
