либо в больнице, либо у себя. Если же она увезет вас на юг, то вы непре-
менно должны пригласить доктора Шавера.
Он был огорчен, обижен, и я его понимала. Я сказала, что обещаю пока-
зываться ему часто, но если мне придется и дальше жить в этой комнате,
то в конце концов я сойду с ума.
- Вряд ли, - ответил он. - Вам угрожает другое. Вы способны сказать
себе: "Ну и пусть я ничего не помню, у меня еще уйма времени впереди, я
накоплю новые воспоминания". Вот это было бы настоящим безумием, впос-
ледствии вы пожалели бы о таком решении.
Он ушел, оставив меня наедине с этой мыслью, которая, действительно,
уже приходила мне в голову. С тех пор как я обрела лицо, меня не так тя-
готила пропажа пятнадцати лет жизни, стертых из памяти. Не прошла боль в
затылке - правда, вполне терпимая - и тяжесть в голове, но ведь и это
пройдет. Когда я смотрела на себя в зеркало, я была я, у меня были рас-
косые глаза китайского божка, за стенами больницы меня ждала жизнь, я
была счастлива и очень себе нравилась. Шут с ней, с "прежней", раз я те-
перь во какая!
- Ну до чего же все просто, когда я вижу себя в зеркале: я ужасно се-
бе нравлюсь, я прямо-таки без ума от себя!
Так говорила я сестре Раймонде, делая пируэт за пируэтом и стараясь,
чтобы моя широкая юбка стояла колоколом. Но неокрепшие ноги не разделяли
моего восторга, я зашаталась и, остановившись, замерла пораженная: Жанна
здесь!
Она стояла, держась за ручку двери; на ее бежевом костюме играло
солнце; лицо у нее было какое-то странное, застывшее, а волосы светлее,
чем я думала. Кроме того, фотографии не давали представления о ее росте.
Жанна была необыкновенно высокая, почти на голову выше меня.
Ее черты, ее внешний облик и впрямь не были мне совсем незнакомы. И
на секунду мне почудилось, что прошлое сейчас нахлынет на меня огромной
волной и накроет меня. У меня помутилось в голове-то ли оттого, что я
кружилась, то ли от неожиданного появления женщины, которая была знакома
мне так, словно когда-то мне снилась. Я упала на кровать, невольно прик-
рывая руками в перчатках лицо и волосы, точно стыдилась их.
Через минуту, когда сестра Раймонда тактично вышла из комнаты, я ус-
лышала голос Жанны - мягкий, глубокий и знакомый, как и ее взгляд; затем
она подошла и обняла меня.
- Не плачь.
- Никак не могу перестать.
Я поцеловала ее в щеку, потом в шею, мне было жаль, что я не могу
потрогать ее руками без перчаток, я узнавала даже ее запах, ведь и он
когда-то мне снился. Припав головой к ее груди, стыдясь своих волос, ко-
торые ее легкая рука осторожно перебирала, обнажая скрытые под ними шра-
мы, я сказала, что я несчастна, что хочу с ней уехать, что она и не зна-
ет, как я ее ждала.
- Дай же поглядеть на тебя.
Я не давалась, но она заставила меня поднять голову, и ее смотрящие
на меня в упор глаза снова внушили мне уверенность, что все еще вернет-
ся. Глаза у нее были очень светлые, с золотым отливом, но в глубине их
мелькало что-то похожее на сомнение.
Жанна тоже знакомилась со мною заново. Ее взгляд блуждал по моему ли-
цу, она внимательно меня изучала. Мне стало невмочь переносить этот ро-
зыск, это опознание во мне кого-то пропавшего. Схватив Жанну за руки и
плача еще горше, я оттолкнула ее от себя.
- Увезите меня отсюда, пожалуйста! Не смотрите на меня. Это я. Ми! Не
смотрите же на меня.
Она стала целовать мои волосы, называла меня своей миленькой, цыпле-
ночком, ангелом. Потом пришел доктор Динн. При виде моих слез он смутил-
ся, но еще больше смутился, когда Жанна встала и он увидел, какая она
огромная. Она была выше всех, кто находился в комнате: выше самого Дин-
на, его ассистентов и сестры Раймонды.
Медики напутствовали меня советами на будущее, долго делились опасе-
ниями по поводу моего здоровья, которых я не слушала, не желала слушать.
Я стояла, прижавшись к Жанне. Она обняла меня за плечи, а с медиками го-
ворила тоном королевы, которая забирает свое дитя, свою Ми, и мне было
хорошо, я больше ничего не боялась.
Она застегнула на мне пальто, замшевое, которое я уже, наверное, но-
сила, потому что оно залоснилось на рукавах. Она надела на меня берет,
повязала мне шею зеленым шелковым шарфом. Она повела меня по коридорам
клиники к стеклянной двери, сквозь которую пробивались ослепительные
солнечные блики.
На улице стояла белая машина с черным верхом. Жанна усадила меня на
переднее сиденье, захлопнула дверцу и, обойдя машину, села рядом со мною
за руль. Она была спокойна, молчалива, только время от времени погляды-
вала и, улыбаясь, быстро целовала меня в висок.
И вот мы поехали. Гравий под колесами. Открывающийся перед нами пор-
тал. Огромные обсаженные деревьями аллеи.
- Это Булонский лес, - сказала Жанна.
Я устала. Глаза слипались. Я почувствовала, что соскальзываю, что ле-
жу щекой на пушистой Жанниной юбке. Совсем близко от себя я увидела кра-
ешек движущегося руля. Я живая, и это чудесно. Я заснула. Проснулась я
на низком диване, укрытая до пояса пледом в крупную клетку, в огромной
комнате, где на столах горели лампы, которые не могли рассеять притаив-
шийся в ее углах мрак.
В высоком камине пылал огонь - очень далеко, шагах в тридцати от ме-
ня. Я встала, мучительней обычного ощущая давящую тяжесть пустоты в го-
лове. Подошла к камину, пододвинула кресло и, опустившись в него, погру-
зилась в забытье.
Позднее я ощутила, что надо мной склонилась Жанна. Я услышала ее го-
лос, чей-то шепот. Потом мне вдруг померещилась крестная Мидоля, как ее
катят в инвалидном кресле, в оранжевой шали на плечах, безобразную,
страшную... Я открыла глаза, еще не совсем очнувшись от обморока, когда
все еще видится через какую-то муть, точно сквозь заливаемое дождем
стекло.
Но мир обрел ясность. Надо мной были светлые волосы, светлое лицо
Жанны. Должно быть, она долго на меня смотрела.
- Ты хорошо себя чувствуешь? Я ответила, что чувствую себя хорошо, и
протянула к ней руки, чтобы быть к ней поближе. За ее волосами, касавши-
мися моей щеки, я увидела огромную комнату, обшитые панелями стены, лам-
пы, притаившийся в углах мрак, диван, с которого я перебралась сюда.
Плед лежал на моих коленях.
- Где я?
- Это дом, которым мне временно разрешили пользоваться. Я тебе потом
объясню. Ты хорошо себя чувствуешь? Ты заснула в машине.
- Мне холодно.
- Я сняла с тебя пальто. Не надо было. Погоди.
Крепко прижав меня к себе, она энергично растирала мне плечи, поясни-
цу, чтобы я согрелась. Я засмеялась. Она отпрянула, лицо ее стало замк-
нутым, и я снова увидела сомнение в глубине ее глаз. Потом она вдруг то-
же засмеялась и подала мне чашку, которая стояла на ковре.
- Пей. Это чай.
- Я долго спала?
- Три часа. Пей.
- Мы одни здесь?
- Нет. Здесь еще кухарка и слуга. Они совсем потеряли голову. Пей.
Они до сих пор опомниться не могут, увидев, как я притащила тебя из ма-
шины. Ты похудела. Я несла тебя на руках. Придется принять серьезные ме-
ры, чтобы ты нагуляла щеки. Когда ты была маленькая, не кто иной, как я,
рискуя навлечь на себя твою ненависть, заставляла тебя есть.
- Я ненавидела вас?
- Пей. Нет, ты не ненавидела меня. Тебе было тринадцать лет. У тебя
торчали ребра. Ты и представить себе не можешь, как мне было стыдно за
твои ребра. Ну, будешь ты пить или нет?
Я залпом проглотила свой уже остывший чай, вкус которого был мне зна-
ком, хоть и не очень нравился.
- Ты не любишь чай?
- Да так себе, скорее нет.
- А прежде любила.
Отныне мне всегда будет сопутствовать это словечко - прежде". Я ска-
зала Жанне, что в клинике мне последнее время разрешали понемножку пить
кофе и я от него лучше себя чувствовала. Склонившись над моим креслом,
Жанна обещала давать мне все, чего я захочу; ведь я с ней, я жива, и это
главное.
- А только что в клинике вы меня не узнали, правда?
- Нет, узнала. Но, прошу тебя, не говори мне "вы".
- Ты меня узнала?
- Ты мое дитятко, - сказала она, - Впервые я увидела тебя, когда
встречала на аэродроме в Риме. Ты была совсем маленькая, с большущим че-
моданом. И такая же растерянная, как сейчас. Твоя крестная сказала:
"Мюрно, если она не потолстеет, получишь расчет". Я тебя кормила, одева-
ла, мыла, учила итальянскому, играть в теннис, в шашки, танцевать
чарльстон - всему на свете. И даже раза два выпорола, этим ты тоже обя-
зана мне. С тринадцати до восемнадцати лет ты со мной не расставалась,
разве что дня на три, не больше. Ты была мне как родная дочь. А твоя
крестная говорила: "Это твоя служба". Теперь я все начну сначала. Если
же ты не станешь такой, как прежде, я сама себе дам расчет.
Она слушала мой смех, не сводя с меня изучающего и такого упорного
взгляда, что я осеклась.
- Ты что?
- Ничего, дорогая. Ну-ка, встань.
Взяв меня под руку, она помогла мне встать и попросила походить по
комнате. Сама же отошла в сторону, наблюдая за мною издали. Я сделала
несколько неверных шагов по комнате, ощущая мучительную пустоту в затыл-
ке и тяжесть как свинцом налитых ног.
Когда Жанна снова подошла ко мне, я подумала: она пытается скрыть
свое смятение, чтобы не увеличивать мое... Ел действительно удалось
изобразить доверчивую улыбку, словно я всегда была такая: скулы торчат,
нос короткий, волосенки реденькие.
Где-то в доме часы пробили семь.
- Я очень переменилась? - спросила я.
- Лицо стало другое. К тому же ты устала - неудивительно, что движе-
ния и походка у тебя сейчас не такие, как прежде. Мне тоже придется к
этому привыкнуть.
- Как это случилось?
- Потом, дорогая.
- Я хочу себя вспомнить. Себя, тебя, тетю Мидоля, отца, других. Я хо-
чу вспомнить.
- Ты вспомнишь.
- Почему мы здесь? Почему бы сразу не отвезти меня в такое место, ко-
торое я знаю и где все меня знают?
На этот вопрос Жанна ответила только через три дня. А сейчас она об-
няла меня и, прижав к себе, покачивалась вместе со мной, точно баюкала,
называла своей доченькой, уверяла, что теперь никто меня больше не оби-
дит, потому что она больше никогда не оставит меня одну.
- Ты меня оставила одну?
- Пришлось. За неделю до беды мне нужно было съездить в Ниццу по де-
лам твоей тетки. А когда я вернулась на виллу, то нашла тебя полумертвой
внизу лестницы. Я с ума сходила, пока мне не удалось вызвать санитарную
машину, врачей, полицию.
Мы с Жанной разговаривали сейчас в другой огромной комнате - в обс-
тавленной темной мебелью столовой, где от одного конца до другого было
шагов десять. Мы сидели рядом. На плечах у меня был все тот же клетчатый
плед.
- Долго я пробыла на мысе Кадэ?
- Три недели, - ответила Жанна. - Первые несколько дней я провела с
вами обеими.
- С нами обеими?
- С тобой и той девушкой, с которой ты дружила. Если ты решила не
есть, я перестаю рассказывать.
За каждый съеденный кусок бифштекса мне полагался кусок прошлого, я
глотала их вперемежку. Вот такой обмен устроили мы с Жанной, сидя бок о
бок в столовой огромного мрачного дома в Нейи, где подавала нам кухарка,
незаметная и бесшумная, которая называла Жанну попросту "Мюрно", без до-
бавления "мадемуазель" или "мадам".
- Эта девушка была твоей подругой детства, - продолжала Жанна. - Вы
росли в одном доме, в Ницце. Ее мать ходила стирать белье к твоей маме.
Когда вам было лет по восемь-девять, вы расстались, а снова встретились
только в феврале этого года. Она работала в Париже. Ты к ней привяза-
лась. Звали ее Доменика Лои.
Жанна зорко следила за мной, ловя на моем лице хоть какойнибудь приз-
нак того, что я вспоминаю. Безуспешно! Она рассказывала о людях, участь
которых меня пугала и печалила, но сами по себе эти люди были мне чужи-
ми.
- Так значит, это она погибла?
- Да. Ее нашли в той части виллы, которая сгорела. Ты, по всей види-
