мости, пыталась вытащить Доменику из ее комнаты, пока сама не обожглась.
На тебе загорелась ночная рубашка. Ты, должно быть, бросилась к бассейну
- в саду у дома бассейн. Через полчаса я обнаружила тебя внизу лестницы.
Было два часа ночи. Прибежали какие-то люди в пижамах, но боялись тебя
трогать - растерялись, не знали, что делать. Сразу же вслед за мной
примчались пожарные из Лека. Они-то и отвезли тебя в Ла-Сьота, в лазарет
при верфи. Потом удалось вызвать "скорую" из Марселя. В конце концов
прислали вертолет. Тебя доставили в Ниццу. Оперировали на другой день.
- Что со мной случилось?
- Ты, должно быть, упала на нижних ступеньках лестницы, когда выбега-
ла из дому. А может, хотела спуститься по стене из окна и сорвалась.
Следствие этого не прояснило. Как бы то ни было, установили, что ты упа-
ла на лестницу вниз головой, получила ожоги лица и рук. На теле тоже бы-
ли ожоги, но не такие тяжелые, ночная рубашка тебя все же защитила. По-
жарные мне что-то на этот счет толковали, но я забыла. Ты лежала голая,
вся черная с головы до пят, а в руках и во рту у тебя были клочки обуг-
лившейся материи. И ни одного волоска на голове. Люди, которых я застала
подле тебя, думали, что ты мертвая. На темени у тебя была дырища с мою
ладонь. Больше всего хлопот в ту первую ночь доставила нам именно эта
рана. Потом, после операции доктора Шавера, я подписала бумагу, в кото-
рой обязывалась дать кожу для пересадки: у тебя ткани уже не восстанав-
ливались.
Жанна рассказывала не глядя на меня. Каждая фраза раскаленным буравом
ввинчивалась в мой мозг. Отодвинувшись вместе со стулом от стола. Жанна
приподняла подол своей юбки. Я увидела на ее правой ляжке, над чулком,
коричневый квадрат: след от пересадки кожи.
Я схватилась за голову своими руками в перчатках и заплакала. Рука
Жанны легла на мое плечо, и мы сидели так, пока не пришла кухарка и не
поставила на стол поднос с фруктами.
- Я рассказываю тебе об этом, потому что так нужно, - сказала Жанна.
- Нужно, чтобы ты это вспомнила.
- Я понимаю.
- Ты здесь, ты жива, с тобой больше ничего не случится. Значит, то,
что было, уже не страшно.
- Отчего загорелся дом? Она встала. Юбка ее расправилась. Жанна по-
дошла к буфету, закурила. С секунду подержала горящую спичку, показывая
ее мне.
- Утечка газа в комнате той девушки. За несколько месяцев до пожара
на вилле провели газ. Следствие пришло к заключению, что стык в одном
месте оказался некачественным, произошла утечка газа. В одной из ванных
колонка была на постоянном подогреве, от ее-то горелки и рвануло.
Она погасила спичку.
- Подойди ко мне, - сказала я Жанне.
Она подошла, села рядом со мной. Я взяла из ее руки сигарету и затя-
нулась. Вроде бы приятно.
- Я прежде курила?
- Ну-ка, встань, - сказала Жанна. - Поехали гулять. Возьми на дорогу
яблоко. Вытри глаза.
В спальне с низким потолком, где стояла такая широкая кровать, что на
ней в случае нужды поместились бы четыре Мишели, Жанна нарядила меня в
толстый пуловер с глухим воротником, замшевое пальто и зеленый шарф.
Она повела меня через пустые комнаты в выложенный мрамором вестибюль,
в котором гулко отдавались наши шаги. Мы вышли в сад с черными де-
ревьями; Жанна усадила меня в автомобиль, в котором привезла меня сюда
днем.
- В десять часов уложу тебя в постель. Но прежде хочу кое-что пока-
зать. Через несколько дней ты у меня будешь водить машину.
- Пожалуйста, скажи мне еще раз имя и фамилию той девушки!
- Доменика Лои. Вообще-то ее все звали До. А когда вы были маленькие,
вы играли еще с одной девочкой, она рано умерла - кажется, от суставного
ревматизма или от чего-то в этом роде. Вас называли кузинами - наверно,
потому, что вы были сверстницами. К тому же все вы родом из Италии: Ми,
До и Ля. Третью подружку звали Анжела. Поняла теперь, откуда взялось
прозвище твоей тетки?
Жанна вела машину на большой скорости по широким, ярко освещенным
улицам.
- Имя и фамилия твоей тетки - Сандра Рафферми. Она сестра твоей мате-
ри.
- Когда умерла моя мама?
- Тебе было тогда лет восемь-девять, точно не помню. Тебя поместили в
пансион. Через четыре года тетка настояла, чтобы тебя отдали ей. В моло-
дости - рано или поздно ты это все равно узнаешь - она занималась не
очень-то почтенным делом. Но к тому времени она стала важной дамой, раз-
богатела. Туфли, которые мы с тобой носим, делаются на фабриках твоей
тетки.
Положив руку мне на колено, Жанна добавила, что, если угодно, фабрики
эти можно назвать моими: Рафферми-то померла.
- Ты не любила мою тетю?
- Не знаю, - ответила Жанна. - Я люблю тебя. Остальное меня не трога-
ет. Восемнадцати лет я начала работать на Рафферми: стала каблучным мас-
тером в цехе ее фабрики во Флоренции. Жила одна, зарабатывала себе на
хлеб как могла. Было это в сорок втором. Пришла она как-то в цех, и пер-
вой наградой за мои труды была оплеуха; впрочем, эту оплеуху я ей тут же
вернула, вот тогда она и взяла меня к себе. А последним ее подарком была
тоже оплеуха, но в тот раз я не дала сдачи. Случилось это в мае нынешне-
го года, за неделю до ее смерти. Временами - а это тянулось долгие меся-
цы - она сознавала, что умирает, и от этого не становилась добрее к ок-
ружающим.
- Я любила тетю Мидоля?
- Нет.
Целую минуту я молчала, тщетно пытаясь представить себе ту женщину,
чье лицо знала по фотографиям, - старуху в пенсне, сидящую в инвалидном
кресле.
- Я любила Доменику Лои?
- Кто ж ее не любил? - ответила Жанна.
- А тебя я любила? Она обернулась; я встретила ее взгляд, в котором
дрожали огоньки мелькавших мимо фонарей. Она пожала плечами и резким то-
ном ответила, что скоро мы будем дома. И вдруг мне стало больно, так
больно, точно это я самое себя ранила, и я взяла Жанну за руку. Машина
вильнула. "Прости", - сказала я, и Жанна, наверное, подумала, что я про-
шу прощения за этот зигзаг.
Она показала мне Триумфальную арку, площадь Согласия, дворец Тюильри,
Сену. Миновав площадь Мобера, мы остановились в спускающейся к реке
улочке, возле гостиницы, освещенной неоновой надписью: "Гостиница ВИКТО-
РИЯ".
Мы остались в машине. Жанна попросила меня взглянуть на гостиницу, но
дом этот не вызывал во мне никаких воспоминаний.
- А здесь что? - спросила я.
- Здесь ты частенько бывала. В этой гостинице жила До.
- Поедем домой, пожалуйста! Жанна вздохнула, сказала: "Хорошо", - и
чмокнула меня в висок. По дороге я притворилась, что сплю, и опять утк-
нулась лицом в Жаннину юбку.
Дома она меня раздела, велела принять ванну, потом растерла мохнатым
полотенцем и протянула пару трикотажных перчаток вместо промокших.
Мы присели на край ванны - она была в платье, я в ночной рубашке. Она
сняла с меня мокрые перчатки; едва увидев свои руки, я отвела от них
глаза.
Она уложила меня на широкую кровать в спальне, подоткнула одеяло и
погасила лампу - ровно в 22 часа, как и обещала. После моего купанья,
когда Жанна увидела следы ожогов на моем теле, она стала какая-то стран-
ная. А мне только сказала, что следов осталось немного: одно пятно на
спине и два на бедрах, а вообще я похудела. Я чувствовала, что она все
меньше и меньше узнает во мне прежнюю Ми, хоть и старается держаться
непринужденно.
- Не уходи. Я отвыкла быть одна, мне страшно.
Она села у кровати и немножко побыла со мной. Я заснула, прижавшись
губами к ее руке. Она молчала. И вот именно тогда, в преддверии сна, на
той зыбкой грани, когда сознание отступает, когда все нелепо и все воз-
можно, у меня впервые возникла мысль, что вне рассказов Жанны обо мне я
не существую. Будь Жанна лгуньей, я была бы ложью.
- Я хочу, чтобы ты объяснила мне все сейчас. Вот уже несколько недель
я слышу: "Потом, потом!" Вчера вечером ты говорила, что я не любила свою
тетку. Скажи, почему?
- Потому что она была не слишком ласкова.
- Со мной?
- Со всеми.
- Но раз она взяла меня к себе, когда мне было тринадцать лет, она,
должно быть, любила меня.
- А я и не сказала, что она тебя не любила. И потом, ей это вроде бы
лестно было. Тебе этого не понять. Ты обо всем судишь с одной-единствен-
ной точки зрения: любит - не любит.
- Почему в феврале Доменика Лои переехала жить ко мне?
- В феврале вы с ней встретились. И только некоторое время спустя она
к тебе переселилась. А почему - знаешь одна ты! Ну что я могу тебе ска-
зать? Каждые три дня у тебя бывала какая-нибудь новая блажь: то собака,
то машина, то американский поэт, то Доменика Лои - и всегда одна только
дурь. Однажды, когда тебе было восемнадцать, я нашла тебя в Женеве в но-
мере гостиницы с каким-то конторщиком. А когда тебе было двадцать, я
нашла тебя в другой гостинице - с Доменикой Лои.
- Какую роль она играла в моей жизни?
- Роль рабыни, как все.
- Как и ты?
- Как и я.
- А что там произошло?
- Ничего. Что, по-твоему, могло произойти? Ты бросила мне в голову
чемодан, потом вазу, за которую мне пришлось заплатить немалые деньги, и
укатила со своей рабыней.
- Где это было?
- В "Резиданс Уошингтон" на улице Лорда Байрона, четвертый этаж, ком-
ната четырнадцать.
- Куда же я отправилась?
- Понятия не имею, мне было не до того. Тетка твоя ждала только тебя,
чтобы отдать Богу душу. Явившись к ней, я получила вторую оплеуху за во-
семнадцать лет службы. Спустя неделю она померла.
- И я туда не поехала?
- Нет. Не скажу, правда, что я ничего о тебе не слышала, - ты натво-
рила столько глупостей, что слухи о тебе не могли не дойти до меня, - но
сама ты с месяц не давала о себе знать. Пока не растратила все деньги. И
не наделала столько долгов, что потеряла кредит даже у своих ухажеров. Я
получила во Флоренции твою телеграмму: "Прости, несчастна, денег, целую
тысячу раз, лобик, глазки, носик, губки, ручки, ножки, будь добренькая,
рыдаю, твоя Ми". Клянусь, это текст точный, я тебе его покажу.
Жанна показала мне телеграмму, когда я одевалась. Я прочла ее стоя на
одной ноге - другую я поставила на стул, и Жанна пристегивала к моему
чулку подвязку, чего я в своих перчатках не в состоянии была сделать.
- Идиотская телеграмма.
- И все же ты тут как на ладони. А знаешь, ведь были и другие. Иногда
всего из двух слов: "Денег, Ми". А иногда в один день получалось пятнад-
цать телеграмм подряд, причем все - об одном и том же. Ты перечисляла
мои качества. Или нанизывала, строчку за строчкой, прилагательные, ха-
рактеризующие ту или иную черту моей особы, а уж выбор слов зависел от
твоего настроения. Это было обременительно и притом очень накладно для
промотавшейся идиотки, но зато ты доказывала, что у тебя есть фантазия.
- Ты говоришь обо мне так, словно ты меня ненавидела.
- Я ведь не рассказываю тебе, какими словами ты уснащала свои телег-
раммы. Ты умела делать больно. Другую ногу. После смерти твоей тетки я
не послала тебе денег. Я взяла и приехала. Поставь другую ногу на стул!
Я приехала на мыс Кадэ в воскресенье днем. До самого вечера ты была
пьяна. Я сунула тебя под душ, выгребла из дома ухажеров и из пепельниц
мусор. Мне помогала До. Три дня подряд ты молчала как воды в рот набрав.
Вот и все.
Я была готова. Она застегнула на мне серое легкое пальто, взяла из
соседней комнаты свое, и мы вышли. Все было как в дурном сне. Я уже не
верила ни одному слову Жанны.
В машине я заметила, что все еще держу в руке ту телеграмму. Но ведь
телеграмма как раз и доказывала, что Жанна не лжет. Долгое время мы мол-
чали; далеко впереди под хмурым небом маячила Триумфальная арка.
- Куда ты везешь меня?
- К доктору Дулену. Он уже звонил ни свет ни заря. Надоел.
Она покосилась на меня, улыбнулась и сказала:
- Ну что, мой цыпленочек, загрустил?
- Мне не хочется быть той Ми, какую ты описываешь. Я не понимаю. Не
