бель, и убила До, чтобы стать ею, ведь крестная не отказала себе в удо-
вольствии сообщить мне, что изменила завещание.
Да и никогда Жанна не ошибалась. Вечером перед пожаром она увидела,
что ее план провалился.
Она знала, что я Мики, но ничего не сказала. Почему?
Когда же я заполняла в гостинице бланк, то ошиблась потому, что перед
пожаром училась быть До. Но я никогда не была До; ни для Жанны, ни для
кого другого.
Почему Жанна ничего не сказала?
Я одинока. Одинока в своих поисках истины. Одинока в своих попытках
понять. Если я Мики, то я знаю, почему Жанна хотела меня убить. Мне ка-
жется, я знаю, почему она - уже потом, - несмотря ни на что, убедила ме-
ня, что мы сообщницы. "Плевала я на деньги, умоляю, молчи".
Если я Доменика - я лишаюсь всего.
Во время прогулки в тюремном дворе я стараюсь увидеть свое отражение
в оконном стекле. Холодно. Я всегда зябну. Мики, наверное, тоже всегда
зябла. Пожалуй, из двух сестер, которыми я не хочу быть, Мики мне больше
сродни. Разве Доменика зябла, разве ее бросало в озноб от зависти и зло-
бы, когда она бродила под окнами своей длинноволосой жертвы?
Снова спускается тьма. Надзирательница запирает за мной камеру, в ко-
торой живут три призрака. На своей койке я чувствую себя так, как в пер-
вый вечер в клинике. Я успокаиваюсь. Еще одну ночь я могу быть кем захо-
чу.
Хочу - Мики, которую любили так сильно, что хотели убить. Хочу - дру-
гой.
Я мирюсь с собой даже в роли Доменики. Я думаю о том, что меня увезут
далеко-далеко, на день, на неделю, а может, и на больший срок и что, в
конце концов, судьба не во всем мне отказывает: я увижу Италию.
Память вернулась к подследственной в январе, спустя две недели после
ее возвращения из Флоренции, как раз в ту минуту, когда она подносила ко
рту стакан с водой. Стакан упал на пол, но не разбился. Бог весть поче-
му.
В том же году она предстала перед судом присяжных Экса - анПрованс. В
убийстве Сержа Реппо суд, учитывая состояние подсудимой в момент совер-
шения убийства, признал ее невиновной. Но за участие в убийстве Доменики
Лои, совершенном Жанной Мюрно, ее приговорили к десяти годам тюремного
заключения.
Во время публичного судебного разбирательства она всячески старалась
стушеваться, предоставляя своей бывшей гувернантке отвечать на задавае-
мые им обеим вопросы.
Выслушав приговор, она побледнела и прижала руку в белой перчатке к
губам. Жанна Мюрно, приговоренная к тридцати годам лишения свободы, при-
вычным жестом мягко отвела ее руку и сказала ей что-то по-итальянски.
Перед жандармом, который должен был увести осужденную из зала суда,
девушка предстала очень спокойной. Она угадала, что он служил в Алжире,
и даже сказала, какой одеколон он употребляет, потому что когда-то у нее
был знакомый, который таким душился. Однажды летней ночью в машине он
сказал ей название этого мужского одеколона - оно какое-то трогательное,
и залихватское, и, пожалуй, такое же мерзкое, как и самый запах: "Ловуш-
ка для Золушки".
Париж, февраль 1962 года
