тесь.
- Я помню все, что вы говорили. Несколько лет я жила в Италии с те-
тей, в июне она умерла. Я получила ожоги во время пожара три месяца тому
назад.
- Так. Что я вам еще рассказывал?
- У меня была машина. Марки "МГ". Зарегистрирована за номером ТТХ
66-43-13. Белого цвета.
- Молодец, мумия.
Я хотела его удержать, но вверх по руке у меня и дальше, до самого
затылка, пробежала острая боль. Он всегда бывал у меня не больше нес-
кольких минут. Затем мне давали какое-то питье со снотворным.
- Моя машина была белая. Марки "МГ". Регистрационный номер TVX
66-43-13.
- Дом?
- Он стоит на мысе Кадэ. Это между Ла-Сьота и Бандолем. Двухэтажный,
три комнаты и кухня внизу, три комнаты и две ванные наверху.
- Не так быстро. Ваша спальня?
- Выходит окнами на море и на поселок, который называется Лек. Стены
выкрашены в голубой и белый цвет. Нет, но это и вправду глупо. Я помню
все, что вы говорите.
- Это важно, мумия.
- Важно то, что я это повторяю. А в памяти это ничего не вызывает.
Одни слова, и все.
- Вы бы могли повторить их по-итальянски?
- Нет. Я помню только: camera, casa, macchina, Maanca. Я ведь вам уже
говорила!
- Ну, на сегодня довольно. Когда вы еще немного окрепнете, я покажу
вам фотографии. Мне их дали три полные коробки. Так что теперь я знаю
вас лучше, чем вы сами, мумия.
Оперировал меня некий доктор Шавер, в Ницце, спустя три дня после по-
жара. По словам доктора Дулена, наблюдать работу Шавера, проделанную
после перенесенных мною в один день двух кровотечений из ран, было одно
удовольствие; каждая деталь в ней - просто чудо, но он не пожелал бы ни
одному хирургу повторить эту операцию.
Затем я лежала в Булонском лесу, в клинике доктора Динна, куда меня
поместили через месяц после первой операции. В самолете у меня было
третье кровотечение, потому что летчику за четверть часа до посадки
пришлось набирать высоту.
- Доктор Динн занимался вами после того, как стало ясно, что пересад-
ка кожи прошла благополучно. Он сделал вам красивый носик. Я видел слеп-
ки. Уверяю вас, получилось очаровательно.
- А вы кто?
- Я зять доктора Шавера. Служу при Святой Анне. Наблюдаю вас с того
самого дня, как вас перевезли в Париж.
- И что со мной делали?
- Здесь? Вам, мумии, сделали прехорошенький носик.
- А раньше?
- Это уже несущественно, раз это позади. Ваше счастье, что вам двад-
цать лет.
- Почему мне нельзя никого видеть? Я уверена: когда увижу отца или
кого-нибудь, кого я прежде знала, я с ходу все вспомню.
- У вас удивительная способность находить нужное слово, моя крошка.
"С ходу" вы уже получили удар по черепу, да такой, что порядком нас по-
мучил. Чем меньше вы будете получать их теперь, тем лучше.
Он улыбнулся, медленно протянул руки, осторожно, без нажима притро-
нулся к моему плечу:
- Не терзайтесь, мумия. Все образуется. Через некоторое время ваши
воспоминания вернутся к вам, одно за другим, потихонечку, чтобы вам не
было бо-бо. Есть много видов амнезии, почти столько же, сколько больных
ею. А у вас очень, очень симпатичная амнезия. Ретроградная, частичная,
без потери речи, без малейшего заикания, но при этом с таким широким и
мощным кругом действия, что теперь этот зияющий провал непременно будет
зарастать. И останется от него только вот этакая, совсем махонькая ще-
лочка.
Он показал пальцами, какая, сблизив большой с указательным.
Улыбаясь, он медленно встал - специально так медленно, чтобы я не
слишком напрягала глаза.
- Будьте умницей, мумия.
Наступило время, когда я стала настолько "умницей", что меня переста-
ли глушить трижды в день пилюлями снотворного - мне их давали в бульоне.
Это было в конце сентября, месяца три спустя после того ужасного, что со
мной произошло. Я могла притворяться спящей, а моя память - вдоволь
биться о прутья моей клетки.
Где-то были залитые солнцем улицы, пальмы у моря, школа, класс, учи-
тельница с гладко причесанными волосами, красный шерстяной купальник,
озаренные огнями иллюминации ночи, военный оркестр, плитка шоколада, ко-
торую протягивает американский солдат, дальше - провал.
Затем вспышка ослепительного белого света, руки сиделки, лицо доктора
Дулена.
Временами я очень ясно, с гнетущей и пугающей ясностью видела перед
собою толстые руки мясника, с топорными как будто, а все же ловкими
пальцами, одутловатое мужское лицо, бритую голову. То были руки и лицо
доктора Шавера, которые я видела между двумя погружениями в забытье,
между двумя коматозными состояниями. Воспоминание о Шавере относилось,
должно быть, к июлю, когда он вернул меня в этот мир - белый, равнодуш-
ный, непонятный.
Умостив больной затылок на подушке, закрыв глаза, я подсчитывала в
уме. Подсчеты эти складывались передо мною как на грифельной доске. Мне
двадцать лет. Американские солдаты, по словам доктора Дулена, раздавали
шоколад детям то ли в 1944, то ли в 1945 году. Предел моей памяти-первые
пять-шесть лет жизни. Пятнадцать лет как резинкой стерло.
Я привязалась к именам собственным, потому что они ничего во мне не
вызывали, никак не были связаны с той новой жизнью, какою меня заставля-
ли жить. Жорж Изоля, мой отец. Флоренция, Рим, Неаполь, Лек, мыс Кадэ.
Но тщетно я их твердила: потом я узнала от доктора Дулена, что билась о
глухую стену.
- Я же просил вас, мумия: лежите смирно. Если имя вашего отца вам ни
о чем не говорит, выходит, вы забыли отца вместе со всем прочим. Это еще
ничего не значит, что вы не помните его имя.
- Но ведь, когда я произношу: "река", "лисица", то знаю, о чем гово-
рю. А разве я после случившегося видела реку, лисицу?
- Слушайте, цыпушка, когда вы встанете на ноги, у нас с вами обо всем
этом будет длинный разговор, обещаю вам! А сейчас мне бы хотелось, чтобы
вы были умницей. Но одно вам надо усвоить: вы замкнуты в рамки опреде-
ленного, изученного, я бы даже сказал - нормального процесса. Каждое ут-
ро мне приходится видеть с десяток стариков, которые не разбивали себе
голову, однако испытывают почти в точности то же самое. Пяти - или шес-
тилетний возраст - таков примерно предел их памяти. Они помнят свою
школьную учительницу, а вот собственных детей или внуков - нет. Это не
мешает им перебрасываться в картишки. Они забыли почти что все, а вот
карточные ходы или как скрутить цигарку - помнят. Так-то. Вы задали нам
хлопот своей амнезией старческого характера. Будь вам сто лет, я бы ска-
зал: "Желаю здравствовать", - и сбросил бы вас со счетов. Но вам двад-
цать. Поэтому нет и одного шанса на миллион, что вы останетесь такой,
как сейчас. Поняли?
- Когда мне можно будет увидеть отца?
- Скоро. Через несколько дней с вашего лица снимут это средневековое
украшение. А там посмотрим.
- Я бы хотела знать, что со мной такое было.
- Немного погодя, мумия. Есть вещи, в которых я хочу быть вполне уве-
рен, а если я слишком долго буду сидеть у вас, вы устанете. Ну-ка, номер
вашей машины?
- 66-43-13. ТТХ.
- Вы нарочно называете номер в обратном порядке?
- Да, нарочно! Хватит с меня! Я хочу двигать руками! Хочу увидеть от-
ца! Хочу выбраться отсюда! Вы изо дня в день заставляете меня повторять
всякую чушь! Хватит!
- Смирно, мумия.
- Не называйте меня так!
- Прошу вас, успокойтесь!
Я подняла руку - огромный гипсовый кулак. В этот вечер со мной было
то, что врачи назвали припадком. Пришла сиделка. Мне снова привязали ру-
ки к кровати. Доктор Дулен стоял передо мной у стены, пристально глядя
на меня злым, полным обиды взглядом.
Я бешено выла, не ведая, на кого я бешусь, на него или на себя. Мне
сделали укол. Пришли еще сиделки, еще врачи. Именно тогда, кажется, я
впервые ясно представила себе свой физический облик. У меня было такое
ощущение, словно я вижу себя со стороны глазами тех, кто на меня в эту
минуту смотрел, словно бы я раздвоилась в этой белой комнате, на этой
белой кровати. Бесформенное существо с тремя отверстиями на месте лица -
уродливое, постыдное, воющее. Я выла от омерзения.
Потом меня несколько дней подряд навещал доктор Динн и разговаривал
со мной так, будто я пятилетняя девчонка, немного избалованная и распу-
щенная, которую надо приструнить, иначе ей же самой будет хуже.
- Если вы еще раз закатите такую сцену, я за последствия не отвечаю.
Неизвестно, что мы обнаружим под вашими повязками. Пеняйте тогда на се-
бя.
Доктор Дулен не навещал меня целую неделю. Я сама много раз просила
его вызвать. Моя сиделка, которой, должно быть, сделали выговор после
моего припадка, отвечала на вопросы нехотя. Руки мне она отвязывала
только на два часа в день и эти два часа не спускала с меня глаз, подоз-
рительно и напряженно следя за мною.
- Это вы дежурите при мне, когда я сплю?
- Нет.
- А кто?
- Другая.
- Я хотела бы увидеть отца.
- Не положено.
- Тогда доктора Дулена.
- Доктор Динн не позволяет.
- Скажите мне что-нибудь.
- Что?
- Что угодно. Поговорите со мной.
- Запрещено.
Я смотрела на ее большие руки - они казались мне такими красивыми и
надежными. Наконец она почувствовала мой взгляд, он ее стеснял.
- Нечего следить за мной.
- Нет, это вы следите за мною.
- Приходится, - отвечала она.
- Сколько вам лет?
- Сорок шесть лет.
- Сколько времени я здесь?
- Семь недель.
- Это вы ходили за мной все семь недель?
- Я. Ну, хватит разговаривать.
- А какая я была в первые дни?
- Лежали неподвижно.
- Бредила?
- Случалось.
- А что я говорила?
- Ничего интересного.
- Ну что, например?
- Не помню.
К концу второй недели, второй вечности, доктор Дулен вошел в мою ком-
нату с каким-то свертком под мышкой. На нем был забрызганный грязью неп-
ромокаемый плащ, который он даже не снял. В оконные стекла у моей крова-
ти барабанил дождь.
Он подошел ко мне и очень быстро и, как обычно, легко прикоснулся к
моему плечу:
- Здравствуйте, мумия.
- Долго же я ждала вас!
- Знаю, - ответил он. - А я зато получил подарок.
Он рассказал мне, что кто-то, не из клиники, прислал ему после моего
припадка цветы. Букет георгинов - любимые цветы госпожи Дулен. К букету
был приложен брелок с кольцом для ключей от машины. Дулен показал мне
эту вещицу. Золотая, круглая, похожа на висячий замочек и звонит через
столько минут, на сколько ее поставишь. Очень удобно, когда стоишь в
"голубой зоне".
- Это вам мой отец подарил?
- Нет. Одна дама, что взяла вас на свое попечение после кончины вашей
тетушки. В последние годы вы встречались с ней гораздо чаще, чем с от-
цом. Зовут ее Жанна Мюрно. Она поехала вслед за вами в Париж. Справляет-
ся о вас три раза в день.
Я ответила, что это имя ничего мне не говорит. Дулен взял стул, под-
сел ко мне, завел свой брелок-таймер и положил его у моего плеча на кро-
вать.
- Через четверть часа он зазвонит. И мне надо будет уходить. Вы хоро-
шо себя чувствуете, мумия?
- Мне не хочется, чтобы вы меня так называли.
- Завтра я перестану вас так называть. Утром вас повезут в операцион-
ную. Там снимут повязки. Доктор Динн считает, что все хорошо зарубцева-
лось.
Он развернул сверток. В нем оказались фотографии, на них была снята
я. Он показывал мне их по одной, следя за моим взглядом. Похоже, он не
надеялся, что они пробудят во мне какое-нибудь воспоминание. Так оно и
вышло. Я увидела черноволосую девушку, на одних фотографиях лет шестнад-
цати, на других-лет восемнадцати, и нашла ее прехорошенькой: она охотно
и много улыбалась, у нее были длинные ноги и тонкая талия.
Снимки были замечательные, но при виде них меня охватывал ужас. Я да-
же не попыталась вспомнить лицо девушки со светлыми глазами, как и запе-
чатленные на снимках пейзажи. Напрасный труд - я поняла это сразу, едва
