зловещий вид; Эгерт испугался даже сильнее, нежели при виде патруля, и
постарался обойти беседующую группку десятой дорогой.
Вот, наконец, и здание университета. Эгерт остановился, переводя
дыхание; у входа в храм науки застыли в величественных позах железная змея
и деревянная обезьяна. Эгерт удивился - он не знал, что сии изваяния
символизируют мудрость и стремление к познанию.
Надо было просто подняться по ступенькам и взяться за медную,
отполированную до блеска ручку двери - но Солль стоял, не в силах сделать
и шага. Здание подавляло его своим величием; там, за дверью, скрывалась
тайна, там поджидал Эгерта "большой колдун", великий маг, и кто знает, что
сулит несчастному бродяге предстоящая встреча... Мелькнула в голове
слышанная когда-то фраза о том, что всех студентов оскопляют во славу
науки; обомлевшему Соллю показалось, что железная змея смотрит
пронзительно и зло, а обезьяна издевательски скалится.
Залитый липким потом, Эгерт все еще топтался на месте, когда новое,
тревожащее чувство заставило его вздрогнуть и поднять голову.
Из высокого, распахнутого настежь окна на Солля неотрывно, пристально
глядела бледная темноволосая женщина.
...Он несся сквозь толпу, оглушаемый руганью, опрокидывая лотки, ловя
на ходу раздраженные тычки. Он бежал прочь от площади, от университета с
распахнутым окном, где все еще белеет, будто призрак, лицо Тории, невесты
когда-то убитого им студента. Прочь. Это дурное, несчастное
предзнаменование; он не должен был являться в город, теперь ему следует
как можно скорее добраться до ворот, вырваться из сети узких, извилистых,
переполненных людом улиц...
Но мир большого города, равнодушный, сытый, лениво-праздничный, уже
завладел Соллем, как своей законной жертвой. Эгерту казалось, что, подобно
огромному желудку, город понемногу переваривает его, желая полностью
растворить, уничтожить, впитать в себя.
- Ты, бродяга, посторонись!
Прогрохотали огромные колеса по булыжной мостовой; в бархатной
полутьме кареты над Эгертом проплыло чье-то надменное лицо, и, опустив
глаза, он увидел в колее расплющенного в лепешку перламутрового жука.
- Ты, бродяга, с дороги, с дороги!
Звонко перекликались из окон хозяйки, и на мостовую время от времени
обрушивался водопад помоев - тогда перекличка сменялась перебранкой.
Надрывались торговцы:
- А вот гребешки, гребешки костяные, черепаховые! А вот
чудо-снадобье: намажешь макушку - волосы вырастут, намажешь подмышку -
волосы выпадут!
- Цирюльня! Банки, пьявки, кровопускания! Бороды бреем, бреем!
Стайка уличных мальчишек дразнила благопристойного, одетого с
иголочки паренька; вдоль стен изваяниями застыли нищие - ветер играл
бахромой их лохмотьев, неподвижные протянутые ладони казались темными
листьями диковинного кустарника. Пронзительное "По-дай... по-дай..."
стояло над улицей, хотя запекшиеся губы попрошаек почти не двигались,
только глаза тоскливо и в то же время алчно ловили взгляды прохожих:
"По-дай... по-дай..."
Прочь, прочь, к воротам. Эгерт свернул на знакомую, казалось, улицу -
она предала его, выведя к прямому, одетому камнем каналу. От зеленой воды
поднимался запах плесени и цвели. Над каналом выгибался дугой широкий
мостик - Эгерт не помнил этого места, он никогда не бывал здесь, он
окончательно заблудился.
Тогда он решился спросить дорогу; первая же особа, к которой он
отважился обратиться - степенная, добродушная хозяйка в крахмальном чепце
- с удовольствием и подробно описала ему путь к городским воротам. Следуя
ее указаниям, он миновал две или три улочки, старательно обошел людный
перекресток, свернул, где было велено - и неожиданно вышел все к тому же
горбатому мостику через канал. По затхлой воде сновали водомерки.
Помянув недобрым словом женщину в крахмальном чепце, Эгерт снова
собрался с мужеством и попросил о помощи тощую, бедно одетую
девушку-служанку. Та вспыхнула, и по тайной радости в ее скромно опущенных
глазенках Солль понял вдруг, что для этого несчастного создания он вовсе
не грязный оборванец, а видный молодой человек, красавец и возможный
кавалер. Осознание этого почему-то доставило Эгерту не радость, а боль;
девушка тем временем серьезно и старательно растолковала ему, как пройти к
воротам, и пояснения ее были прямо противоположны наставлениям хозяйки в
чепце.
Наспех поблагодарив несколько разочарованную служанку, Эгерт снова
пустился в дорогу. Напряженно оглядываясь, он шел мимо лавочек и харчевен,
мимо аптеки с живыми пиявками в бутылях и снадобьями в пузырьках, мимо
пуговичной мастерской, с витрины которой пялились, как глаза, сотни
серебряных, перламутровых, костяных кругляшков... Темный переулок с
нависшими над ним глухими стенами домов оказался вотчиной своден - в
полумраке то одно, то другое сладкоглазое лицо приближалось к Эгерту и,
безошибочно определив в нем голодранца, а не возможного клиента,
равнодушно отворачивалось. В руках своден страстно, как живые, трепетали
шелковые чулочные подвязки, призванные, по-видимому, олицетворять любовный
пыл.
Переулок вывел Солля на круглую площадь; в центре ее помещалась
статуя на невысоком постаменте. Голова изваяния покрыта была каменным
капюшоном. Вспомнив людей в сером, напугавших его на площади, Эгерт не
сразу решился подойти поближе и прочитать надпись, высеченную на камне:
"Священное привидение Лаш".
С детства слышавший о священном привидении, он, однако, представлял
его несколько иначе, величественнее, что ли; впрочем, сейчас ему было не
до размышлений. Сделав глубокий вдох, он снова спросил дорогу - на этот
раз у юного и кроткого с виду торговца лимонадом. По словам паренька, до
городских ворот рукой было подать; воодушевленный, Эгерт двинулся вперед
по широкой, не слишком людной улице, миновал дом костоправа с
приколоченным к дверям внушительных размеров костылем, дом лошадиного
лекаря с тремя конскими хвостами на вывеске, пекарню - и, обомлев, вышел
все к тому же горбатому мостику над затхлым каналом.
Казалось, неведомая сила твердо решила не выпускать Солля из
замкнутого круга. Обессиленный, он прислонился к широким каменным перилам;
где-то над его головой звонко ударился о стену ставень и распахнулось
окно. Эгерт посмотрел вверх.
В маленьком темном окошке стояла девушка. У Солля потемнело в глазах
- бледные, будто выточенные из мрамора щеки, темные волосы, созвездие
родинок на шее... Он отшатнулся - и в следующую секунду понял, что это не
Тория, что у этой, равнодушно глазевшей сейчас из окна, лицо круглое и
рябое, а волосы цвета прелой соломы...
Он повернулся и с трудом побрел прочь; на перекрестке спросил дорогу
по очереди у двух прохожих - приветливо и доброжелательно ему указали
прямо противоположные направления.
Стиснув зубы, он двинулся вперед, полагаясь только на чутье да на
удачу; пройдя несколько кварталов, он с беспокойством заметил вдруг пару
уличных мальчишек, следующих за ним неотвязно, хотя и на почтительном
расстоянии.
Он оглядывался все чаще и чаще; лица мальчишек, чумазые и деловитые,
мелькали в толпе все ближе и ближе. Внутренне сжавшись, Эгерт свернул раз,
потом еще и еще - мальчишки не отставали, их становилось все больше,
замурзанные рты широко и нагло ухмылялись. Теперь за Соллем следовала
радостно возбужденная орава.
Эгерт ускорял и ускорял шаг - привычный уже страх нарастал, холодными
клещами сжимал горло, набивал ватой непослушные ноги. Солль все острее
ощущал себя жертвой - и чувство это будто передавалось малолетним
преследователям, побуждая их к травле.
И травля началась.
Солль не удивился, когда в лопатку ему ударил первый камень -
наоборот, ему даже стало легче, что удара больше не надо ждать, потому что
он уже нанесен... Но за первым ударом последовали второй и третий.
- Улю-лю! - радостно разнеслось по улице. Прохожие недовольно
оглядывались - и шли по своим делам.
- Улю-лю... Дядюшка, дай табачку на понюшку... Дя-адюшка, оглянись!
Эгерт почти бежал. Попросту кинуться наутек ему не позволяли остатки
гордости.
- Дядюшка, на штанах-то дыра! Оглянись!
Несколько мелких камушков метко клюнули его в ногу, в спину, в
затылок. Минута - и преследователи настигли его, чья-то грязная рука
дернула за рукав так, что затрещали ветхие нитки:
- Эй, ты! Не к тебе говорят, что ли!
Эгерт остановился. Его окружили кольцом, здесь были и восьмилетние
малыши, и ребята постарше, и пара-тройка подростков лет четырнадцати.
Показывая дыры на месте выбитых зубов, вытирая сопли рукавами, поблескивая
недобрыми, сузившимися в щелку глазами, орава охотников наслаждалась
замешательством Солля - тем более сладостным, что самый старший из ловцов
едва доходил жертве до подмышки:
- Дя-адюшка... Купи калачик... Подари денежку, а?
Сзади вонзилось острое - не то булавка, не то игла; Солль дернулся -
орава зашлась радостным смехом:
- Гляди... Гляди, как запрыгал!
Кольнули еще; от боли у Эгерта навернулись слезы на глаза.
Взрослый, сильный мужчина стоял в кольце мальчишек, маленьких и
слабых, но упивающихся чувством собственной безнаказанности. Кто знает
как, но мелкие бестии безошибочно разоблачили в Солле труса, гонимого,
жертву - и вдохновенно исполняли неписанный закон, по которому каждой
жертве положен и палач:
- Давай еще... Попляши... Потешный дядька... Эй, куда?!
Очередной укол булавкой оказался невыносимым. Эгерт ринулся напролом,
сбив кого-то с ног; вслед ему неслись камни, комья грязи, улюлюканье:
- Держи! А-та-та! Держи, держи!
Длинноногий Солль бегал, конечно, быстрее самого наглого мальчишки в
городе - но улица все время петляла, оборачивалась тупиками, кишела
подворотнями; преследователи бросались Соллю наперерез, выныривая из
только им известных ходов, кидаясь камнями и грязью, беспрестанно вопя,
вереща и улюлюкая. В какой-то момент Эгерту показалось, что все это
происходит не с ним, что он смотрит сквозь толстое мутное стекло чужой,
отвратительный сон - но камень больно ударил в колено, и на смену этой
отстраненности вдруг нахлынуло другое, горькое, всепобеждающее чувство -
так и надо, это теперь его жизнь, его судьба, его суть...
Потом он оторвался от погони.
Были какие-то трущобы; была сморщенная, беззубая старуха с огромной
табакеркой у самого носа, указующая кривым пальцем куда-то в лабиринт
грязных улочек; была тупая, равнодушная усталость, страх, тоже
притупившийся, и мгновенная радость при виде площади и городских ворот...
Ворота закрывались.
Створки медленно ползли навстречу друг другу - и вот уже видно, что
снизу на них налегают стражники, красные от натуги, по трое на каждую
створку. В сужающемся проеме виднелись лоскут неба и лоскут дороги.
Что же это, подумал Эгерт.
Из последних сил он побежал через площадь, а проем все суживался, и
вот створки с грохотом сомкнулись, зазвенела цепь, натягиваясь в стальных
кольцах, и торжественно, как флаг, на цепи поднялся огромный черный замок.
Солль стоял перед великолепием стальных ворот, изукрашенных кованными
фигурами драконов и змей. Обернутые к нему чеканные морды смотрели мрачно
и безучастно; только сейчас Эгерт понял, что подступают сумерки, что
близится ночь, что ворота по обычаю будут закрыты до утра.
- Эй, парень! - строгий окрик заставил его привычно съежиться. - Чего
надо?
- Мне... выйти, - пробормотал он с трудом.
