от вкуса гнили. Замолчала. Скатала в колечко выбившуюся прядь и наугад
сунула ее в прическу. Прядь тут же выбилась снова.
- Тебе неприятно, - мягко сказал декан. - Тебе... обидно и больно. Но
поверь мне... так надо. Потерпи, пожалуйста.
Тория задумчиво подергала себя за непокорный локон, потом,
потянувшись, взяла со стола нож и все так же задумчиво срезала надоевшую
прядь.
Она привыкла верить отцу до конца и во всем. Отцу верили люди и
звери, и даже змеи верили - маленькой девочкой она впервые увидела, как
отец вызвал гадюку из стога сена, где перед этим резвились деревенские
мальчишки. Гадюка и сама была напугана - Луаян, который тогда еще не был
деканом, резко прикрикнул на крестьянина, в ужасе желавшем убить гадюку,
потом засунул змею в просторный карман и так вынес к лесу. Тория шла рядом
и совсем не боялась - ей-то яснее ясного было, что все, совершаемое ее
отцом, правильно и не таит в себе опасности. Высадив змею в траву, отец
что-то долго и сурово объяснял ей - наверное, учил не кусать людей,
подумала маленькая Тория. Змея не смела уползти, не получив на то
специального разрешения; когда Тория взахлеб рассказывала об этом матери,
та только хмурилась и кусала губы - мать никогда не верила отцу до конца.
Тория плохо помнила смутные ссоры, время от времени терзавшие
маленькую семью - может быть, отец предусмотрительно позаботился о том,
чтобы дочь помнила о матери только хорошее; тем не менее роковой зимний
вечер, осиротивший Торию, девочка запомнила во всех подробностях.
Лишь значительно позже она стала понимать, что означало короткое
слово "он", произносимое отцом то насмешливо, то яростно, то глухо; в
устах матери это слово звучало всегда с одинаковым вызовом. В тот вечер,
рассорившись с мужем, мать собралась к "нему" - и тогда, впервые за долгое
время презрительного попустительства жене, Луаян взбунтовался.
То есть это выглядело так, что он взбунтовался - на самом деле он
чувствовал либо просто знал, что произойдет потом. Он умолял, потом
грозил, потом просто запер жену в комнате - а она ярилась и бросала ему в
лицо такие слова, что Тория, дрожащая в кровати за занавеской, обливалась
слезами от страха и горя. В какой-то момент Луаяну изменила выдержка - и
он дал жене уйти, просто дал уйти, и хлопнувшая дверь едва не сорвалась с
петель - такой силы был этот прощальный удар.
- Не надо было мне ее слушать, - спустя много лет горько говорил
декан взрослой дочери. - Не надо было...
Тория, знавшая за своим отцом и эту боль, и эту вину, просто крепко
прижималась лицом к его груди.
В ту ночь Луаян не спал - маленькая Тория, то и дело просыпаясь,
видела горящую на столе лампу и вышагивающего по комнате отца. Под утро
он, не говоря ни слова, оделся и ринулся прочь, будто спеша кому-то на
помощь - но было поздно. Даже маги не умеют оживлять мертвых, а мать Тории
была уже мертва в ту минуту, когда муж освободил ее из высокого сугроба на
лесной дороге...
- Не надо было мне ее слушать... Меня ослепили тогда гордыня и обида,
а что толку обижаться на женщину?
- Ты не виноват, - говорила на это Тория, но отец отворачивался:
- Виноват...
Лис вернулся за полночь.
Сперва послышались под окном приглушенный хохот и неразборчивая
болтовня, потом кто-то жалобно завел песню, которая тут же и оборвалась
коротким вяканьем - похоже, певец получил дружеским кулаком по спине.
Непродолжительная тишина сменилась возней в коридоре, заскрипела
открываемая дверь - в полной темноте в комнату ввалился Лис.
Застонала под весом тощего тела деревянная кровать, зашелестела
ткань, потом упал на пол один башмак и следом - другой. Лис сладко
вытянулся и удовлетворенно зевнул, вспоминая, очевидно, сегодняшние
похождения и большой успех своего исполинского огурца. Уже задремывая, он
вдруг услышал негромкое Эгертово:
- Гаэтан...
Лисова кровать скрипнула - удивленный, он перевернулся на бок:
- Ты почему не спишь, а?
Рассеянное благодушие в голосе выдавало некоторое количество выпитого
Лисом вина.
- Гаэтан, - повторил Солль со вздохам. - Расскажи мне, что ты знаешь
о господине декане.
Стало тихо, очень тихо; где-то в отдалении вскрикивал сверчок.
Стукнул ставень; снова тишина.
- Дурак ты, Солль, - сказал Лис уже другим, трезвым голосом. - Нашел,
о чем спрашивать среди ночи... - он помолчал, сердито сопя, и добавил
раздраженно: - Да и тебе, между прочим, виднее... Он твой знакомец вроде
бы...
- Вроде бы, - сказал Солль шепотом.
- Ну и вот... И спи себе, - кровать под Лисом прямо-таки зашлась
скрипом, так резко он отвернулся лицом к стене.
В стекло билась ночная бабочка - дробный стук маленьких крыльев то
обрывался, то оживал с новой силой. Можно было закрыть глаза или держать
их открытыми - одинаковая тьма, густая, как воск, залепляла глазницы.
Солль притих - как всегда в темноте, ему было очень, очень не по себе.
Кровать Гаэтана ожила вновь - скрип оборвался на самой высокой ноте.
- А что тебе господин декан? - свистящим шепотом Лиса спросила
темнота. - Что тебе до него? И что ему до тебя? А?
Солль натянул одеяло до самого подбородка. Сказал в невидимый
потолок:
- Он обещал... помочь мне. А я... не знаю. Я боюсь его... А тут еще
она...
- Кто - она? - тут же поинтересовалась темнота.
- Она... Тория, - губы Эгерта неохотно, через силу сложились в это
имя.
- Тория? - переспросил Лис опасливо и вместе с тем мечтательно. Шумно
вздохнул и печально бросил: - Забудь.
Далеко-далеко, в городе, перекликались ночные сторожа.
- Он учит ее... колдовству? - с замиранием сердца спросил Эгерт.
Лис снова раздраженно завозился в постели:
- Дураком родился, дураком и помрешь... Он никого не учит... магии!
Это тебе не арифметика и не сапожное дело...
И снова тишина, нарушаемая шорохом бабочки да сердитым сопением Лиса.
- Но ведь он маг? - снова спросил Солль, преодолевая невольную
робость. - Ведь он великий маг? Я ведь потому и...
Он хотел сказать, что затем и пришел в город, чтобы встретиться с
великим магом, о котором слышал на дорогах и постоялых дворах; хотел
сказать - и запнулся, побоявшись выдать о себе больше, чем следует. К
счастью, Лис ничего не заметил - кровать под ним снова заходила ходуном.
- Я... - снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос
рыжего Гаэтана звучал непривычно серьезно, даже несколько патетически:
- Я в университете второй год... И вот что тебе скажу. Декан Луаян,
он... Может, и не человек вовсе, - он перевел дыхание. - Нет, зла никому
не делает... Историю лучше него никто на свете не знает, это точно...
Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды... Ты только не
болтай... Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с
барабанчиком... Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней...
что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой... А я возьми да и
подойди, любопытно стало... Вижу, декан идет... Поравнялся со старухой, да
вдруг как развернется, как взглянет... Я рядом стоял, говорю, но меня чуть
не убило этим взглядом... А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит!
Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок
ржавый... Ну и... декан тоже ей... сказал. Такое слово... Потом три дня в
ушах отдавалось. И потащил ее... Не руками, а так, будто на веревке
невидимой... И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись...
Завернули в подворотню, и старуха... Там, где стояла старуха, гляжу,
змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он
тогда руку поднял, и из этой руки...
Лис странно осекся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая
нервную дрожь.
- Ну? - выдавил он наконец.
Лис завозился. Встал. Пошлепал руками по столу, разыскивая огниво.
- Ну?! - простонал Эгерт.
- Ну, - глухо отозвался Лис, высекая искру. - Декан спрашивает: чего
тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение...
Загорелась одинокая свечка. Эгерт, мокрый как мышь, плюнул с досады и
то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал...
Наверное.
Лис стоял посреди комнаты со свечкой, и черные тени на стенах
вздрагивали - у Гаэтана мелко тряслась рука.
До самого рассвета оба старательно прикидывались спящими. Утром,
проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной
щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции.
Декан Луаян спустился из своего кабинета несколько раньше, чем
обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в темную, сырую нишу
стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал
мимо; тут-то его и нагнал Лис.
Эгерт не видел его, слыша только непривычно робкий, сбивчивый
Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. "Проклятый
язык... - доносилось до Эгертовых ушей. - Сам не знаю, как... Клянусь
небом, впредь буду молчать, как рыба..."
Что-то мягко, спокойно отвечал декан. Голос Лиса, кажется, повеселел;
застучали, удаляясь, его каблуки.
Декан постоял в раздумье; потом повернулся и, остановившись напротив
ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:
- Эгерт.
Кабинет казался огромным, ненамного меньше самого Актового зала;
солнечный свет тонул в темных портьерах - бархатные полотнища лежали на
окнах, как тяжелые веки на воспаленных глазах, погружая комнату в
полумрак.
- Посмотрите, Эгерт... Вам, наверное, любопытно - так и посмотрите...
Посреди кабинета помещался письменный стол с треглавым медным
канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с
резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене,
тускло поблескивало развернутое птичье крыло - кованое, стальное.
- Это память о моем учителе. Его звали Орлан... Я расскажу о нем
позже.
Осторожно ступая, Эгерт двинулся вдоль стены; бледное, изуродованное
шрамом лицо отразилось в мутном стеклянном шаре с оплывшей свечкой внутри.
Рядом, на круглом колченогом столике, толпились серебряные фигурки -
людей, зверей и огромных насекомых; изготовленные с необычайным
искусством, все они, казалось, смотрели в одну точку. Эгерт пригляделся -
взгляды серебряных существ не отрывались от острия портновской иголки,
торчащей из бесформенного комочка древесной смолы.
- Смотрите, можно... Только руками не трогайте, да?
Небо, Эгерт откусил бы себе палец прежде, чем отважиться дотронуться
им до чучела огромной крысы, закованной в настоящие цепи. Обнаженные зубы
давно погибшей грызуньи казались влажными от вязкой слюны.
Два массивных шкафа, суровые и неприступные, как стражники, заперты
были на два висячих замка; вдоль стен тянулись полки - вероятно, это были
особенные книги, книги по магии. Эгерт вздрогнул - на корешке одного из
томов густо росла черная, блестящая шерсть.
Ему расхотелось смотреть дальше. Отшатнувшись, он несмело взглянул на
декана.
Тот неторопливо отодвинул край портьеры, пропуская в кабинет поток
дневного света; непринужденно уселся в одно из деревянных кресел:
- Что ж, Эгерт... Настало нам время побеседовать.
Повинуясь указующей руке, Солль подошел на ватных ногах и присел на
краешек другого кресла. В свободном от портьеры уголке окна ему был виден
голубой лоскут неба.
- Некоторое время тому назад, - неторопливо начал декан, - не так
давно, если судить по меркам истории, и вовсе не так недавно, если судить
