Легиар вдруг присел так, что его лицо оказалось на уровне лица
сидящего Луаяна:
- Вспомни. Что он делал за пару дней или недель до смерти, о чем он
говорил? Может, его что-то беспокоило?
Мальчишка смотрел, не мигая, Ларту в глаза:
- Да. Он был сам не свой. Он говорил... Что-то про Завещание.
- Первого Прорицателя?
- Да.
- У него была эта книга?
- Да. Но с ней случилось несчастье. Она упала в камин и сгорела.
Я заерзал на своем табурете.
- Что он о ней говорил? - продолжал допрашивать Ларт.
- Что она не лжет.
- А точнее?
- Он так и сказал - Завещание не лжет. Огонь...
- Что огонь?
- Не помню. Он иногда поминал огонь, когда ворчал.
- Хорошо. А в тот день, когда он смотрел в Зеркало Вод?
- Он был веселый. Смеялся и шутил.
- Ты смотрел с ним?
- Сначала - да. Потом он меня отправил.
- Расскажи, как все было. Не пропускай ничего.
- Был вечер. Он сказал - самое время развести чары. Он всегда так
говорил, когда был в хорошем настроении. Взял чашу - она разбилась потом,
а ведь была серебряная! - взял чашу, наполнил водой из пяти источников,
тут как раз пять источников в поселке, и заговорил ее... Я ему помогал.
Зеркало вышло - как хрустальное.
Сидящий перед мальчишкой Легиар взял его за запястья:
- Дальше?
- Дальше мы зажгли три свечи и стали смотреть... Но видно было не
очень хорошо. Какой-то человек шел... Лица не видно, вроде молодой.
Потом... Стало страшно. Знаете, как бывает, когда видишь в зеркале
обыкновенную жизнь, только... по-настоящему. Видишь то, чего люди не
замечают, а оно есть. Понимаете? - он вопросительно заглянул Ларту в
глаза. Тот кивнул, и мальчик продолжал: - Этот человек шел, смеялся,
говорил с другими... А ОНО шло по пятам. Смотрело на него, говорило с ним,
но он не понимал, кто с ним говорит... И тогда Учитель меня отправил.
- А потом? Ты лег спать?
- Нет... Мне было интересно. Я виноват... Я подкрался и смотрел через
дырку в портьере. И видел, как Учитель наклонился над Зеркалом, как
схватился за горло, захрипел... Чаша упала и разбилась. Серебряная чаша!
Учитель лежал на полу... Я пытался помочь ему. Но у него, наверное,
разорвалось сердце.
Стало тихо. Невыносимо тихо, я боялся шелохнуться на своем табурете.
- Он умер... От страха? - шепотом спросил Ларт.
Мальчишка покачал головой:
- Он ничего не боялся... Я же говорю, у него сердце разорвалось.
Ларт помолчал, потом спросил осторожно:
- Ты помнишь, как он выглядел? Тот человек, в Зеркале? Ты бы его
узнал?
- Нет, - вздохнул мальчишка.
- Он был один?
- То один, а то с кем-то... С разными людьми.
- А ОНО? На что это было похоже?
- Глаза... ОНО смотрело.
Я не выдержал и громко, со свистом, вздохнул. Оба быстро на меня
взглянули. Потом Ларт тяжело поднялся и спросил Луаяна:
- Кстати, почему ты невзлюбил моего слугу?
- Он врун... - протянул мальчишка. - Зачем он болтал, что он маг?
- А ты сразу понял, что это не так?
Мальчишка пожал плечами:
- За версту.
Всю ночь они вполголоса разговаривали, сблизив головы над письменным
столом. Поднимая иногда тяжелые веки, я видел, как Ларт водит пальцем по
желтым от времени свиткам, разглаживает их ладонями, что-то объясняет
серьезно, как мальчишка доверчиво касается его плеча, задавая непонятные
мне вопросы. Они беседовали, как равные, и я с горечью сознавал, что мне
никогда не вызвать у Ларта такого неподдельного интереса, какой освещает
сейчас изнутри его обычно холодные глаза. Два мага говорили на общем
языке, а один охламон слушал и не понимал ни слова.
Потом ненадолго стало тихо, и мальчишка спросил шепотом:
- А правда, что вы когда-то остановили чуму?
Я тут же вынырнул из дремоты.
- Мне учитель рассказывал, - пробормотал мальчик, будто смутившись.
Ларт не ответил - во всяком случае, вслух не ответил.
Я снова закрыл глаза. Чума. Я был еще совсем малышом, окна
занавешивались рогожей, нас, детей, не выпускали на улицу, и дни слились в
один долгий бред... А потом чума исчезла внезапно и необъяснимо, и в нашей
семье умерли только дядька с женой, разом осиротив моего двоюродного
брата, любителя рыбы...
- Слушай, Марран, - начал было Ларт, и все мои воспоминания мгновенно
оборвались.
- А? - удивился мальчик.
Зависла пауза. У меня не осталось сна ни в одном глазу.
- То есть Луаян, - проговорил Ларт глухо. - Я хотел сказать - Луаян.
Стало тихо - и очень надолго. Далеко, в поселке, переругивались
собаки.
Потом я, наконец, в очередной раз провалился в тяжелый сон, и,
очнувшись, застал уже совсем другой разговор:
- ...У нее часто зубы болят, я ей зубную боль заговариваю, а она меня
подкармливает... - неторопливо рассказывал мальчишка. - Они все хорошо ко
мне относятся, только вот не принимают всерьез... Это и понятно. Я совсем
сопливый был, когда сюда попал... - Он добавил что-то совсем тихо, я не
разобрал.
- А дальше? - сумрачно спросил Ларт. - Что ты будешь делать дальше?
- Подожду, пока они привыкнут, что я теперь тут хозяин... Подучусь,
соберусь с силами, выйду на площадь и вызову гром.
- Хочешь, чтобы тебя боялись?
- Нет... Просто пусть они знают, что я уже не ребенок, - в голосе
мальчишки скользнуло упрямство.
- А, - усмехнулся Ларт, - хочешь быть сильнее?
Мальчишка помолчал. Потом спросил шепотом:
- А разве это плохо?
Снова стало тихо; они сидели у стола, теперь уже без света. Ларт
медленно сказал наконец:
- Поедем со мной. Здесь тебе будет слишком трудно.
Мальчишка вздохнул, скрипнул креслом и ответил не сразу:
- Не могу... Не могу оставить Учителя одного.
Близилась осень, и вода в озере лежала пластами - в нежное парное
молоко вдруг врывалась пронзительная осенняя струя, от которой Ильмарранен
вздрагивал, фыркал и плыл быстрее.
Круглое как тарелка озеро сплошь окружено было лесом - сейчас стволы
корабельных сосен подсвечивались закатным солнцем и горели красным, как
восковые свечи. Руал заплыл на самую середину и слушал, как блаженствует в
воде его натруженное за день тело.
Сегодня он переколол полсарая дров и накопал три мешка крупной
желтоватой картошки, и помогал носить корзины с яблоками, и много еще
трудных и почетных дел взял на свои плечи. Его никто не заставлял - сам
напросился. Не зря же, постучавшись на одну ночь, он жил в избушке над
озером уже вторую неделю.
Избушка стояла, окруженная стволами, как колоннадой. Вся она, до
последней щепки, сложена была руками своего хозяина по имени Обри. Он же
расчистил место для огорода, повыкорчевал пни и переехал сюда из деревни
вместе с молодой женой. Сейчас у кромки озера носился по колено в воде их
пятилетний первенец.
- Эй! - время от времени звал мальчишка и махал Ильмарранену рукой. -
Остоложно! Не плыви далеко, водяной утащит!
Руал повернулся, наконец, и поплыл к берегу. Меркли закатные краски,
синие сосны отражались в озерном зеркале, Ильмарранен разбивал их
отражения ударами рук по воде. У того, противоположного берега, робко
вякнула первая лягушка.
Малыш был на берегу уже не один - его мать, жена Обри по имени Итка,
извлекла мальчишку из воды и теперь обувала, вытирая маленькие озябшие
ноги полотняным полотенцем. Она отвернулась, чтобы не смотреть, как Руал
будет вылезать из воды.
Ильмарранен отошел в сторону и оделся. Лягушки у того берега по
очереди выдавали рулады, будто настраиваясь перед ответственным концертом.
- Устал? - спросила Итка, улыбнувшись Руалу. - Дров теперь на полгода
хватит...
Малыш танцевал вокруг матери на остывающем влажном песке.
Руал улыбнулся в ответ.
- Сейчас Обри вернется, - сказала Итка. - Я уже управилась, ужин
готов, хлеб еще остался, а завтра новый испеку...
Обри был удачливым охотником и незаурядным рыболовом. Огород,
ухоженный маленькими Иткиными руками, три яблони, корова, куры - а муку
приходилось покупать в поселке.
- Мы с Руалом сегодня молодцы, - сказала Итка сыну. А ты, Гай?
Тот воодушевленно закивал и, не в силах сдержать беспричинной
радости, умчался по берегу, высоко подпрыгивая и повизгивая от полноты
чувств.
Итка присела на ствол поваленного дерева, старого, лишенного коры.
Устало вытянула ноги, посмотрела на тот берег - лягушки гремели слаженным
хором - и тихо засмеялась вдруг:
- Знаешь, у Обри шесть братьев... И все женились по воле отца.
Плакали, локти кусали, а ни один не воспротивился... - тут она улыбнулась
так гордо и значительно, что Руал догадался - с Обри было по-другому.
- Его отец, знаешь, какой? - продолжала с той же улыбкой Итка. - Вот
так, - и она сжала крепкий кулачок, показывая, какой у Обри отец. - У него
ферма, три дома в поселке, стадо, прядильня, красильня и персиковый сад.
Семь сыновей, Обри младший. Одних работников сотня... И ни одна душа,
представляешь, ни одна собака никогда не смела ему перечить. Ну слова
молвить поперек не смели, просто слова сказать!
Она раздухарилась, даже в сумерках Руал видел, как пылают ее щеки и
горят глаза. Помолчала, улыбаясь каким-то своим мыслям, и продолжала с
едва сдерживаемой похвальбой:
- А Обри сказал, что на мне женится. Ужас, что было! Только Обри и не
подумал сдаваться. Он младший... Старик на стенку лез. И первый раз в
жизни вышло не по его воле... Выгнал он Обри из дому, выгнал и проклял
нас. Бабы старые каркали - не будет вам счастья. А только вот!
Из сгущающейся темноты с какой-то песенкой вылетел Гай, бесцеремонно
взгромоздился на Руала верхом:
- Но-о, поехали домой!
Обри, что спускался уже от избушки, засмеялся и крикнул с притворной
суровостью:
- Хозяин пришел, где же ужин?
Гай свалился с Руала и кинулся на шею отцу:
- Папа, ты зайца пйинес?
Уводя мальчика в дом, Обри завел длинную историю о зайце, хитростью
избежавшем участи попасть в жаркое. Идя следом, Итка смотрела на их спины
с нежностью, переходящей в поклонение.
Далеко отсюда темноволосая, усталая женщина сидела перед лоскутком с
каплями крови, и удивлялась тому, как ярко, как ровно они светятся, и
нет-нет, а в душе ее царапалось что-то, похожее на обиду - неужели сейчас
ему может быть так хорошо? С кем же? Не может быть...
Утром Обри не пошел на охоту. Все вместе позавтракали за летним,
вынесенным на крылечко столом. Гай обожал сироп, приготовленный отцом из
меда диких пчел, и то и дело протягивал опустевшую чашку к кувшину. Обри
мазал хлеб сметаной, посыпал сверху солью и отправлял в рот, закусывая
луковицей. Итка накидала хлеба в кружку с молоком и время от времени
ухитрялась скормить ложечку сыну, отгоняя подбирающихся к медовому сиропу
ос. Молоко делало подбородок Гая похожим на кремовый пирог, Итка ловко
подхватывала на лету падающие капли, малыш корчил рожицы, Обри укоризненно
качал головой.
Руал смотрел на них, жевал поджаристую корочку и рассеянно улыбался в
осеннее, плотно-синее небо. Ему еще ни разу в жизни не доводилось бывать
героем пасторали.
- Еще! - потребовал Гай, подставляя чашку.
Обри плеснул ему медового сиропа, малыш схватил чашку двумя руками. В
эту минуту Итка сбила осу, кружащуюся над лицом мальчика, оса шарахнулась
и, падая, угодила прямо в чашку.
- Гай! - крикнула Итка испуганно, но малыш уже пил, жадно, большими
глотками, и прежде, чем мать успела выхватить у него чашку, случилось
страшное.
Гай вдруг широко раскрыл глаза, глубоко вдохнул и закричал, разинув
