слабенький лучик любви, и она, Андре, спрятавшись в тень и в себя, так
же страшилась любви, как настоящая ледяная статуя страшится солнца; он
видел ее медлительные, сдержанные жесты, слышал немногословную взвешен-
ную речь, видел бесстрастный, померкший взгляд, но за этими речами, за
жестами и взглядом не слышал и не видел или, точнее, не провидел ничего.
Все, связанное с ней, казалось ему бледным, молочно-белым, как але-
бастр, и таким же холодным и блеклым.
Именно такой, за исключением редких периодов оживления, вызванных
внезапными обстоятельствами, и виделась ему Андре во время их последних
встреч, особенно на улице Кок-Эрон вечером того дня, когда несчастная
женщина обрела и утратила сына.
Но стоило ему удалиться от нее, как расстояние оказывало свое обычное
воздействие, приглушая слишком яркие краски и смягчая слишком четкие
контуры. И тогда немногословная, взвешенная речь Андре становилась певу-
чей и звонкой, медлительные, сдержанные жесты живее, а вместо бесстраст-
ного, померкшего взгляда из-под удлиненных век лилось всепожирающее те-
кучее пламя; тогда ему казалось, что внутренний огонь зажигает сердце
этой статуи и ему видится сквозь алебастр ее плоти, как в ней струится
кровь и бьется сердце.
О, в такие минуты одиночества и разлуки Андре становилась подлинной
соперницей королевы; в лихорадочной тьме таких ночей Шарни виделось, как
вдруг раздвигается стена его комнаты либо приподнимается портьера на
двери и к его ложу приближается, раскрыв объятия, что-то невнятно шепча,
с глазами, полными любви, эта прозрачная статуя, освещенная изнутри ог-
нем души. И тогда Шарни тоже протягивал руки, призывая сладостное виде-
ние, и пытался прижать призрак к сердцу. Но, увы, призрак ускользал,
Шарни обнимал пустоту и вновь впадал из горячечного сна в унылую и хо-
лодную реальность.
Изидор стал ему стократ дороже, может быть, чем Жорж, и мы видели,
что Шарни был лишен даже горькой радости выплакаться над трупом Изидора,
как он мог это сделать на трупе Жоржа.
Оба его брата один за другим отдали жизнь за одну и ту же роковую
женщину, за дело, чреватое гибельными безднами.
И Шарни был уверен, что в свой черед тоже погибнет за ту же женщину,
рухнет в ту же бездну.
Вот уже целых два дня после смерти брата, после прощального объятия,
от которого на его кафтане остались пятна крови, а на его губах влажное
тепло последнего вздоха умирающего, после того как г-н де Шуазель вручил
ему бумаги, найденные на трупе Изидора, у Шарни не было, пожалуй, ни се-
кунды, чтобы предаться снедавшему его горю.
Знак королевы держаться в отдалении он воспринял как милость и чуть
ли не с радостью.
С той минуты он искал какой-нибудь угол, каморку, убежище, в котором
мог бы, находясь рядом с королевским семейством, чтобы по первому зову,
по первому крику прийти ему на помощь, тем не менее остаться наедине со
своим горем и не показывать никому своих слез.
Он нашел чердачную комнатку, находящуюся выше по той же лестнице, где
Там, оказавшись наконец в одиночестве и запершись, он уселся за стол,
освещенный масляной лампой с тремя фитилями (такие лампы еще можно найти
в старых деревенских домах), и извлек из кармана испачканные кровью бу-
маги, единственную память, что осталась ему о брате.
Он долго сидел, подперев голову руками и не отрывая взгляда от писем,
в которых продолжали жить мысли человека, уже ушедшего из жизни, и
обильные, безмолвные слезы струились по его щекам и капали на стол.
Наконец он испустил глубокий вздох, тряхнул головой, взял одно письмо
и распечатал его.
То было письмо Катрин.
Шарни уже несколько месяцев подозревал, что у Изидора связь с дочерью
фермера, но только после того, как в Варенне Бийо рассказал о ней во
всех подробностях, он понял, насколько серьезно следует воспринимать ее.
Это ощущение еще более усилилось при чтении письма. Из него Шарни уз-
нал, что положение любовницы теперь освящено материнством; читая простые
слова, в каких Катрин выражала свою любовь, он читал жизнь женщины, пос-
вященную искуплению ошибки, совершенной молоденькой девушкой.
Он вскрыл второе письмо, третье и обнаружил те же самые планы на бу-
дущее, те же надежды на счастье, те же описания радостей материнства, те
же страхи возлюбленной, те же сожаления, те же горести, то же раскаяние.
Вдруг среди писем он заметил одно, почерк которого буквально потряс
его
Это был почерк Андре.
Письмо было адресовано ему.
Печатью красного воска с гербом Изидора к конверту был прилеплен сло-
женный вчетверо листок бумаги.
Шарни до такой степени поразило оказавшееся среди бумаг Изидора
письмо, надписанное почерком Андре и адресованное ему, что первым делом,
прежде чем вскрыть конверт, он решил прочесть прикрепленный к нему лис-
ток.
То оказалась записка в несколько строчек, которую Изидор написал ка-
рандашом, надо полагать, где-нибудь на постоялом дворе, пока ему седлали
лошадь:
Это письмо адресовано не мне, но моему брату графу Оливье де Шарни;
написано оно его супругой графиней де Шарни. Если со мной произойдет
несчастье, прошу того, кто найдет это письмо, передать его графу Оливье
де Шарни или возвратить графине.
Графиня вручила мне это письмо со следующими указаниями.
Если из имеющего последовать предприятия граф выйдет невредимым,
возвратить письмо графине.
Если он будет тяжело, но не смертельно ранен, попросить его, чтобы он
разрешил супруге приехать к нему.
Если же он будет ранен смертельно, вручить ему это письмо, а в слу-
чае, если он будет не в состоянии читать, прочесть его ему, дабы, прежде
чем покинуть этот мир, он узнал содержащуюся в этом письме тайну.
Если письмо это будет переслано моему брату графу де Шарни, то, пос-
кольку оно, вне всяких сомнений, придет к нему вместе с приложенной за-
пиской, пусть он действует в соответствии с изложенными в ней наставле-
ниями и как ему велит порядочность.
Поручаю его заботам Катрин Бийо, живущую с моим ребенком в деревне
Виль-д'Авре.
Изидор де Шарни
Поначалу, казалось, граф всецело погрузился в чтение письма брата; из
его глаз вновь заструились обильные слезы, но наконец он перевел все еще
затуманенный их пеленою взгляд на письмо графини де Шарни; он долго
смотрел на него, потом взял в руки, поднес к губам, прижал к груди,
словно надеясь сердцем проникнуть в скрытую в нем тайну, и во второй, в
третий раз перечитал записку брата.
Покачав головой, он вполголоса промолвил:
- Нет, я не вправе вскрывать его. Но я так буду молить ее, что она
позволит мне прочесть это письмо.
И словно для того, чтобы утвердиться в этом решении, невозможном для
не столь прямодушной натуры, он еще раз повторил:
- Нет, не стану читать!
Он так и не прочел его, но утро застало его сидящим за столом и пожи-
рающим взглядом адрес на письме, которое прямо-таки отсырело от его ды-
хания, потому что он беспрерывно прижимал его к устам.
Вдруг сквозь шум, поднявшийся на постоялом дворе и возвещающий, что
началась подготовка к отъезду, до Шарни донесся голос г-на де Мальдена,
который звал его.
- Я здесь, - откликнулся граф.
Он убрал в карман кафтана бумаги погибшего Изидора, в последний раз
поцеловал так и не вскрытое письмо, положил его рядом с сердцем и сбежал
по ступенькам.
На лестнице он встретил Барнава, который осведомился, как себя
чувствует королева, и поручил г-ну де Валори спросить у нее распоряжений
относительно часа выезда.
По виду Барнава было ясно, что он тоже не ложился и спал ничуть не
больше графа Оливье де Шарни.
Они обменялись поклонами, и Шарни, будь его мысли заняты чем-то дру-
гим, кроме письма, которое он прижимал рукою к сердцу, несомненно, заме-
тил бы огонек ревности, вспыхнувший в глазах Барнава, когда тот услышал,
как граф тоже спрашивает о здоровье королевы.
VIII
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
Усевшись в карету, король и королева с удивлением обнаружили, что
глазеют на их отъезд одни лишь жители города, а сопровождать их будет
только кавалерия.
Это было еще одно проявление заботы Барнава; он знал, что вчера, ког-
да карета вынуждена была ехать со скоростью пешехода, королева страдала
от жары, пыли, мух, толпы и угроз своим верным слугам и подданным, при-
шедшим приветствовать августейшую чету; он придумал, будто получено со-
общение о новом вторжении: якобы г-н де Буйе вернулся во Францию с
пятьюдесятью тысячами австрийцев, и потому каждый человек, имеющий
ружье, косу, пику и вообще какое-нибудь оружие, обязан отправиться на
бой с ними; толпа вняла его призыву и повернула назад, дабы отразить на-
шествие.
В ту пору Франция питала подлинную ненависть к чужеземцам, ненависть
настолько сильную и всеобъемлющую, что она обратилась против короля и
королевы: ведь главной виной королевы было то, что она чужеземка.
Мария Антуанетта догадалась, кому она обязана этим новым благодеяни-
ем. Мы сказали .благодеянием. и ничуть не преувеличили. Она взглядом
поблагодарила Барнава.
Едва усевшись в карету, королева сразу же обратила взор к Шарни; Шар-
ни был уже на козлах, но сидел не посередине, как вчера; он прямо-таки
принудил г-на де Мальдена поменяться местами и сел с краю, где прежде
сидел верный королевский телохранитель и где было гораздо опасней. Шарни
жаждал получить рану, чтобы она позволила ему вскрыть письмо графини,
которое жгло ему сердце.
Он не заметил, что королева ловит его взгляд.
Мария Антуанетта испустила глубокий вздох.
Барнав слышал его.
Встревожившись и желая узнать, что значит этот вздох, молодой депутат
встал на ступеньку кареты и обратился к королеве:
- Государыня, я вчера заметил, что вы были весьма стеснены в берлине.
Если здесь будет одним человеком меньше, вам будет удобнее. Стоит вам
пожелать, и я поеду в кабриолете с господином де Латур-Мобуром или буду
сопровождать вас верхом.
Делая это предложение, Барнав отдал бы половину оставшейся ему жизни
- а оставалось ему жить не так уж долго, - за то, чтобы оно было отверг-
нуто.
Так оно и случилось.
- Нет, нет, - мгновенно отозвалась королева, - поезжайте с нами.
Одновременно с нею дофин протянул к Барнаву руки, чтобы удержать его,
и сказал:
- Мой друг Барнав, я не хочу, чтобы ты уходил от нас.
Сияющий Барнав занял место в карете. Только он уселся, как дофин тут
же перебрался с материнских колен к нему.
Выпуская дофина из своих объятий, королева поцеловала его в обе щеки.
Влажный след ее губ остался отпечатанным на бархатистой коже мальчи-
ка. Барнав смотрел на этот след материнского поцелуя, как смотрел, долж-
но быть, Тантал на свисающие над его головою плоды.
- Ваше величество, - обратился он к королеве, - окажите мне милость,
позвольте поцеловать августейшего принца, который, следуя безошибочному
инстинкту младенческого возраста, соблаговолил назвать меня своим дру-
гом.
Королева, улыбнувшись, кивнула.
И Барнав с такой страстью прильнул губами к следу, оставленному уста-
ми королевы, что мальчик испуганно вскрикнул.
Королева не упустила ни малейшей подробности из этой игры, в которую
Барнав вложил всего себя. Возможно, и она спала ничуть не больше, чем
Барнав и Шарни; возможно, возбуждение, оживившее ее взгляд, было вызвано
сжигающей ее внутренней лихорадкой; губы ее, накрашенные красной пома-
дой, щеки, чуть тронутые почти незаметным слоем розовых румян, делали из
нее опаснейшую сирену, уверенную, что стоит ей пожелать, и она увлечет
своих поклонников в пучину.
Благодаря предусмотрительности Барнава карета делала по два лье в
час.
В Шато-Тьерри остановились пообедать.
Дом, в котором сделали остановку, был расположен в очаровательном
месте около реки и принадлежал богатой торговке лесом; она не надеялась,
