молодым людям направлялись штыки, то над их головами взлетала коса, ко-
торая вполне могла оказаться косою смерти, а то чья-нибудь пика, подобно
коварной змее, проскальзывала к ним, стремительно жалила своим острием
живую плоть и столь же стремительно отдергивалась, дабы хозяин оружия
мог убедиться, что жало стало влажным и красным, и порадоваться, что не
промахнулся.
Внезапно все с удивлением увидели, как какой-то человек без оружия,
без шляпы, в покрытой грязью одежде прорезал толпу, отдал почтительный
поклон королю и королеве, вспрыгнул на передок кареты и сел между обоими
телохранителями.
Королева вскрикнула, и в этом крикс смешались страх, радость и
скорбь.
Она узнала Шарни.
Испугалась она, так как Шарни проделал это у всех на глазах с беспри-
мерной дерзостью, и только чудом можно объяснить, что он не поплатился
ни единой раной.
Обрадовалась она, так как была счастлива убедиться, что он не стал
жертвой неведомых опасностей, какие могли встретиться ему при бегстве и
казавшихся куда более грозными, чем они были на самом деле, поскольку
Мария Антуанетта, не имея возможности в точности определить ни одну из
них, могла вообразить все сразу.
А скорбь она ощутила, так как поняла, что, раз Шарни возвратился один
и в таком виде, придется отказаться от всякой надежды на помощь г-на де
Буйе.
Впрочем, толпа, удивленная его дерзостью и, похоже, именно по причине
этой дерзости, прониклась к нему уважением.
Бийо, ехавший верхом во главе процессии, обернулся, услышав шум, под-
нявшийся вокруг кареты, и узнал Шарни.
- Я рад, что с ним ничего не случилось, - бросил он, - но горе безум-
цу, который попробует повторить что-нибудь в том же роде: он поплатится
за двоих.
Около двух пополудни добрались до Сент-Мену.
Бессонная ночь, предшествовавшая бегству, вкупе с усталостью и трево-
гами прошедшей ночи подействовали на все королевское семейство, а осо-
бенно на дофина. На подъезде к Сент-Мену бедного мальчика терзала страш-
ная лихорадка.
Король приказал сделать остановку.
К несчастью, из всех городов, находящихся на пути, Сент-Мену, пожа-
луй, был враждебней всего настроен к привезенному в него арестованному
семейству.
Приказ короля пропустили мимо ушей, а Бийо отдал другой приказ: пе-
репрячь лошадей.
Его исполнили.
Дофин плакал и спрашивал, захлебываясь рыданиями:
- Почему меня не раздевают и не укладывают в кроватку, ведь я же за-
болел?
Королева не смогла выдержать его слез, и ее гордость на миг отступи-
ла.
Она подняла плачущего наследника престола и, показывая его народу,
попросила:
- Господа, сжальтесь над ребенком! Остановитесь!
Но лошадей уже перепрягли.
- Пошел! - крикнул Бийо.
- Пошел! - подхватил народ.
- Сударь! - воскликнула королева, обращаясь к Бийо. - Еще раз повторю
вам: наверно, у вас нет детей!
- А я, сударыня, тоже повторю вам, - угрюмо отвечал Бийо, бросив на
нее мрачный взгляд, - у меня был ребенок, но теперь его больше нет.
- Что ж, сила на вашей стороне, поступайте, как вам угодно, - промол-
вила королева. - Но запомните, ничто так громко не вопиет к небу, как
слабый голос ребенка.
Карета и сопровождающая ее толпа тронулись в путь.
Проезд через город был ужасен. Восторг, вызванный видом Друэ, благо-
даря которому и произошел арест узников, должен был бы послужить для них
страшным уроком, если бы короли были способны воспринимать уроки, однако
в криках народа Людовик XVI и Мария Антуанетта видели только лишь слепую
злобу, а в патриотах, убежденных, что они спасают Францию, всего-навсего
мятежников.
Король был ошеломлен, у королевы от унижения и ярости по лбу струился
пот; принцесса Елизавета, небесный ангел, сошедший на землю, тихо моли-
лась, но не за себя - за брата, за невестку, за племянников, за всех
этих людей. Святая, она не умела отделить тех, кого воспринимала как
жертвы, от тех, кого рассматривала как палачей, и возносила к стопам
Всевышнего мольбу за тех и за других.
При въезде в Сент-Мену людской поток, покрывший, подобно разливу, всю
равнину, не мог протиснуться сквозь узкие улочки.
Бушуя, он обтекал город с обеих сторон, а поскольку в Сент-Мену за-
держались, чтобы сменить лошадей, на выезде он с еще большим неис-
товством забурлил вокруг кареты.
Король верил, что только Париж душевно растлился, и, вероятно, именно
эта вера толкнула его на злополучное бегство; он надеялся на свою любез-
ную провинцию. И вот любезная провинция не только отвернулась, но грозно
обратилась против него. Эта провинция ужаснула г-на де Шуазеля в
Пон-де-Сомвеле, заключила в Сент-Мену г-на де Дандуэна в тюрьму, стреля-
ла в г-на де Дамаса в Клермоне, а совсем недавно на глазах короля убила
Изидора де Шарни; она вся дружно возмутилась, узнав о бегстве короля,
вся - даже тот священник, которого шевалье де Буйе сбил наземь ударом
сапога.
Но король почувствовал бы себя стократ хуже, если бы мог видеть, что
происходило в городках и деревнях, куда доходила весть о том, что его
арестовали. В тот же миг всеми овладевало волнение; матери хватали мла-
денцев из колыбелей, тащили за руку детей, уже умеющих ходить, мужчины
брались за оружие - любое, какое было у них, - и шли, исполненные реши-
мости, нет, не конвоировать, но убить короля; короля, который во время
жатвы - убогой жатвы в нищей Шампани в окрестностях Шалона, а она всегда
была настолько нищей, что сами жители весьма выразительно называли ее
вшивой Шампанью, - явился для того, чтобы скудный урожай втоптали в зем-
лю кони грабителей пандуров и разбойников гусар; но у королевской кареты
были три ангела-хранителя: больной, дрожащий от озноба на материнских
коленях ребенок-дофин; принцесса Мария Тереза, ослепляющая красотой,
присущей рыжеволосым людям, которая стояла у дверец кареты, глядя на все
происходящее вокруг изумленным, но твердым взором; наконец, принцесса
Елизавета, которой уже исполнилось двадцать семь лет, однако телесное и
душевное целомудрие окружало ее чело нимбом непорочно-чистой юности. Лю-
ди смотрели на них, видели королеву, склонившуюся над сыном, видели по-
давленного короля, и ярость их уходила, ища другой предмет, на который
могла бы излиться. Она обрушивалась на телохранителей, и толпа оскорбля-
ла их, обзывая их - благородных и преданных! - подлецами и предателями;
к тому же на возбужденные головы людей из народа, по большей части не-
покрытые и разгоряченные скверным вином, что они пили в дешевых кабач-
ках, струило свой жар стоящее в зените июньское солнце, и лучи его по-
рождали некую огненную радугу в меловой пыли, которую подняла бредущая
по дороге бесчисленная толпа.
А что сказал бы король, возможно, еще питавший иллюзии, ежели бы
знал, что некий человек вышел из Мезье с ружьем на плече, намереваясь
убить его, за три дня проделал шестьдесят лье, пришел в Париж, увидел
там его такого жалкого, несчастного, униженного, что покачал головой и
отказался от своего намерения?
Что сказал бы он, когда бы знал про некоего подмастерья столяра, ко-
торый был уверен, что короля после бегства немедленно предадут суду и
казнят, и потому пошел из Бургундии в Париж, чтобы присутствовать при
суде и казни? По пути владелец столярной мастерской растолковал ему, что
это дело долгое и произойдет не сразу, предложил погостить у себя; моло-
дой подмастерье остался у него и женился на его дочери.
То, что видел Людовик XVI, было, наверное, куда более впечатляюще, но
не столь ужасно, поскольку, как мы уже упоминали, утроенный щит невин-
ности защищал его от злобы народа и отражал ее на его слуг.
После того, как выехали из Сент-Мену, примерно в полулье от города,
толпа увидела, что по полям во весь опор скачет старый дворянин, кавалер
ордена Святого Людовика: орденский крест был у него в петлице; поначалу
народ решил, что тот примчался сюда из простого любопытства, и рассту-
пился перед ним. Старик со шляпой в руке приблизился к дверце кареты и
отдал поклон королю и королеве, титулуя их величествами. Народ, только
что осознавший, у кого подлинная сила и истинное величие, возмутился,
оттого что его пленникам отдается титул, который по справедливости при-
надлежит ему; послышались ропот и угрозы.
Король уже научился распознавать этот ропот; он слышал его вокруг до-
ма в Варенне и понимал, что он означает.
- Сударь, - обратился он к старому кавалеру ордена Святого Людовика,
- королева и я тронуты знаками почтения, которые вы столь публично выка-
зали нам, но, ради Бога, уезжайте отсюда: ваша жизнь в опасности!
- Моя жизнь принадлежит королю, - отвечал старик, - и, если я умру за
своего государя, мой последний день будет самым счастливым в моей жизни.
Кое-кто из народа слышал эти слова, и ропот усилился.
- Уезжайте, сударь, уезжайте! - воскликнул король и, высунувшись из
кареты, обратился к народу: - Друзья мои, прошу вас, пропустите господи-
на де Дампьера.
Те, кто стоял около кареты и расслышал просьбу короля, повиновались и
расступились. К несчастью, чуть дальше всадник и лошадь были стиснуты
толпой. Всадник горячил лошадь уздою и шпорами, однако толпа была нас-
только плотная, что даже при всем желании не могла бы пропустить его.
Началась давка, закричали женщины, заплакал испуганный ребенок, мужчины
грозили кулаками, а упрямый старик вдобавок показал хлыст; угрозы смени-
лись ревом, и это означало, что народ разъярился, подобно льву. Г-н де
Дампьер был уже на краю этого людского леса; он пришпорил коня, тот пе-
репрыгнул через придорожную канаву и помчался по полю. И тогда старик
дворянин обернулся, сорвал с головы шляпу и крикнул:
- Да здравствует король!
То была его последняя почесть своему королю, но и последнее оскорбле-
ние народу.
Раздался ружейный выстрел.
Старик выхватил из седельной кобуры пистолет и ответил на выстрел
выстрелом.
В тот же миг все, у кого оружие было заряжено, принялись палить в бе-
зумца.
Изрешеченная пулями лошадь рухнула наземь.
Убил или только ранил старого дворянина чудовищный залп? Этого никто
не знает. Толпа, подобно лавине, устремилась к тому месту, где упали
всадник и конь, а удалились они от королевской кареты не более чем на
полусотню шагов; на этом месте началась сутолока, которая обычно бывает
вокруг трупов, какое-то беспорядочное, хаотическое движение, слышались
крики и проклятия, и вдруг над толпой взметнулась пика с насаженной на
нее седовласой головой.
То была голова несчастного шевалье де Дампьера.
Королева вскрикнула и откинулась на сиденье.
- Звери! Изверги! Чудовища! - зарычал Шарни.
- Замолчите, господин граф, - сказал Бийо, - иначе я не ручаюсь за
вашу безопасность.
- И пусть! - ответил Шарни. - Мне надоело жить. Хуже того, что прои-
зошло с моим несчастным братом, меня ничего не ждет.
- Ваш брат был виновен, - заметил Бийо, - а вы нет.
Шарни хотел спрыгнуть с козел; оба телохранителя удерживали его, а
десятка два штыков нацелились ему в грудь.
- Друзья мои, - громким и властным голосом обратился Бийо к народу, -
приказываю: что бы ни сделал, что бы ни сказал этот человек, ни один во-
лос не должен упасть с его головы. Я отвечаю за него перед его женой.
- Перед его женой! - прошептала королева, вздрогнув, как будто один
из штыков, грозящих Шарни, кольнул ее в сердце. - Но почему?
Да, почему? Бийо и сам бы не смог ответить. Он сослался на жену Шар-
ни, зная, как действует это слово на людей, из которых состоит толпа:
ведь все они были мужьями и отцами.
V
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
В Шалон прибыли поздно. Карета въехала во двор интендантства, куда
заранее были посланы курьеры, чтобы подготовить квартиры.
Двор оказался забит национальными гвардейцами и любопытными.
