И, вонзив шпоры в бока коня, он первым бросился сквозь толпу, а за
ним - г-н де Флуарак и три офицера.
Эти трое офицеров, вернее, унтер-офицеров были фельдфебель Фук и два
сержанта - Сен-Шарль и Ла Потри.
От шеренги отделились пять или шесть драгун, оставшихся верными, и
также последовали за г-ном де Дамасом.
Вслед героическим беглецам было пущено несколько пуль, но все они
просвистели мимо.
Вот почему г-н де Дамас и его драгуны не подоспели на защиту короля,
когда его задержали под аркой сторожевой башни в Варенне, вынудили поки-
нуть карету и препроводили к уполномоченному коммуны г-ну Соссу.
Александр Дюма
ГРАФИНЯ ДЕ ШАРНИ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
НЕНАВИСТЬ ЧЕЛОВЕКА ИЗ НАРОДА
Оказавшись лицом к лицу, двое мужчин с секунду смотрели друг на дру-
га, но взгляд дворянина не заставил представителя народа опустить глаза.
Более того, Бийо заговорил первым:
- Господин граф оказал мне честь объявить, что желал бы побеседовать
со мной. Я жду, что он соблаговолит мне сказать.
- Бийо, - спросил Шарни, - почему получается так, что я встречаю в
вас мстителя? Я считал вас нашим другом, другом дворянства, а кроме то-
го, добрым и верным подданным короля.
- Да, я был добрым и верным подданным короля, господин граф, но вот
вашим другом не был: такая честь была не для бедного фермера вроде меня.
Я был вашим покорным слугой.
- И что же?
- А то, господин граф, что, как видите, я уже не являюсь ни тем, ни
другим.
- Я не понимаю вас, Бийо.
- А зачем вы хотите меня понять, господин граф? Разве я спрашиваю вас
о причинах вашей преданности королю, о причинах вашей преданности коро-
леве? Нет, я просто полагаю, что у вас есть причины действовать именно
так, поскольку вы - человек честный и умный, принципы ваши основательны
и, уж во всяком случае, поступая так, вы не идете против совести. Я не
обладаю вашим высоким положением и вашей ученостью, но, раз уж вы знаете
или знали меня как человека тоже честного и умного, почему бы вам не
предположить, что и у меня, как у вас, есть свои причины, пусть даже не
столь основательные, и что я тоже не иду против своей совести?
- Бийо, - сказал Шарни, совершенно не осведомленный о причинах нена-
висти фермера к дворянству и королевской власти, - но ведь совсем недав-
но вы, насколько я знаю, были настроены иначе, нежели сейчас.
- Разумеется, и я этого не отрицаю, - с горькой улыбкой молвил Бийо.
- Да, вы меня знали совершенно другим. Скажу вам, господин граф, совсем
недавно я был истинным патриотом, преданным двум людям - королю и госпо-
дину Жильберу, и еще я был предан своей стране. Но однажды полицейские
короля, и должен вам признаться, тут я впервые ощутил возмущение против
него, - покачав головой, заметил фермер, - так вот, однажды полицейские
короля явились ко мне и, наполовину силой, наполовину воспользовавшись
внезапностью, отняли у меня шкатулку, бесценную вещь, доверенную мне на
хранение господином Жильбером. Обретя свободу, я тотчас же отправился в
Париж и прибыл туда вечером тринадцатого июля, попав как раз в разгар
волнений, когда люди несли бюсты герцога Орлеанского и господина Некке-
ра, крича: "Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует господин
Неккер!" Большого вреда от этого королю не было, и, однако, нас неожи-
данно атаковали королевские солдаты. Я видел, как вокруг меня падали
несчастные - кто от удара саблей по голове, кто пронзенный пулею в
грудь, хотя единственным их преступлением было то, что они выкрикивали
здравицы двум людям, которых, верней всего, даже и не знали. Я видел,
как господин де Ламбеск, друг короля, преследовал в саду Тюильри женщин
и детей, хотя те даже ничего не кричали, видел, как его лошадь сшибла и
растоптала семидесятилетнего старика. И это тоже настроило меня против
короля. На следующий день я пришел в пансион к Себастьену и узнал от
бедного мальчика, что его отец по приказу короля, испрошенному какой-то
придворной дамой, заключен в Бастилию! И тогда я опять подумал, что у
короля, которого все считают таким добрым, при всей его доброте случают-
ся долгие периоды затмения, неведения или забывчивости, и вот, чтобы
исправить, насколько это в моих силах, одну из ошибок, которую допустил
король в такой вот период забывчивости, неведения или затмения, я,
сколько мог, способствовал взятию Бастилии. Мы вошли в нее, хотя это бы-
ло нелегко: солдаты короля стреляли в нас, и мы потеряли почти двести
человек убитыми, и это дало мне новые основания усомниться в великой
доброте короля, в которую все так верили, но Бастилия была взята, и в
одной из камер я нашел господина Жильбера, ради которого я только что
раз двадцать рисковал жизнью. К тому же господин Жильбер первым делом
заявил мне, что король добр, что он даже понятия не имеет о большинстве
несправедливостей, которые творятся от его имени, и что винить в этих
несправедливостях надо не его, а министров; в ту пору любое слово госпо-
дина Жильбера звучало для меня все равно как божественное откровение, и
я поверил ему; к тому же Бастилия была взята, господин Жильбер на свобо-
де, а мы с Питу целы и невредимы, и я забыл про расстрел на улице
Сент-Оноре, про избиение в саду Тюильри, про полторы, а то и две сотни
убитых свирелью принца Саксонского и про заключение господина Жильбера
всего-навсего по просьбе придворной дамы... Но прошу прощения, господин
граф, - спохватился Бийо, - все это вас не касается, и вы меня вызвали
на разговор с глазу на глаз не для того, чтобы слушать пустую болтовню
темного крестьянина. Вы ведь не только знатный дворянин, но и ученый че-
ловек.
И Бийо протянул руку к двери, намереваясь вернуться в комнату короля.
Однако Шарни удержал его.
У Шарни были две причины удерживать его.
Первая: ему становились ясны поводы враждебности Бийо, а в нынешних
обстоятельствах это было немаловажно; вторая: он выигрывал время.
- Нет, нет! - возразил он. - Расскажите мне все, дорогой Бийо. Вы же
знаете, как дружески относились к вам все мы, и я, и мои бедные братья,
и ваш рассказ мне в высшей степени интересен.
При словах .мои бедные братья. Бийо горько усмехнулся.
- Ну что ж, - сказал он, - я все расскажу вам, господин де Шарни, и
крайне сожалею, что тут нет ваших бедных братьев, особенно господина
Изидора, и они не могут меня послушать.
Бийо произнес .особенно господина Изидора. таким тоном, что Шарни
постарался не выдать скорби, какую пробудило в его душе имя любимого
брата, и, ничего не ответив Бийо, явно не знавшему про несчастье, пос-
тигшее младшего де Шарни, об отсутствии которого он сожалел, сделал фер-
меру знак продолжать.
Бийо продолжал:
- Так вот, когда король отправился в Париж, я видел в нем лишь отца,
возвращающегося домой в окружении своих детей. Я шел вместе с господином
Жильбером рядом с королевской каретой, прикрывая ее своим телом, и во
весь голос орал: "Да здравствует король!" То была первая поездка короля,
и на протяжении всего пути спереди, сзади, с боков под копыта его лоша-
дей, под колеса его кареты сыпались цветы и благословения. Когда мы при-
были на площадь Ратуши, все обратили внимание, что король уже не носит
белую кокарду, но у него нет еще и трехцветной; и все закричали: "Кокар-
ду! Кокарду!" Я снял кокарду со своей шляпы и подал ему, он поблагодарил
меня и под восторженные клики толпы прикрепил ее себе на шляпу. Я охме-
лел от радости, видя свою кокарду на шляпе нашего доброго короля, и
громче всех кричал: "Да здравствует король!" Я был так восхищен нашим
добрым королем, что остался в Париже. Подходила жатва! Я был достаточно
богат, мог пожертвовать одним урожаем, и, коль мое присутствие здесь
могло хоть в чем-то оказаться полезным этому доброму королю, отцу наро-
да, возродившему французскую свободу, как мы, глупцы, в ту пору называли
его, я, само собой, решил остаться в Париже, а не возвращаться в ПислЛ.
Урожай же, который я доверил заботам Катрин, почти весь пропал у нее,
похоже, тогда были другие заботы, кроме жатвы... Да ладно, не будем об
этом! А тем временем стали поговаривать, что король вовсе не с чистым
сердцем принял революцию, что сделал он это неохотно и против воли и
предпочел бы носить на шляпе не трехцветную, а белую кокарду. Те, кто
говорил так, были клеветники, что и доказал банкет господ гвардейцев, на
котором королева была не с трехцветной кокардой, не с белой, не с нацио-
нальной, не с французской, а просто-напросто с кокардой своего брата Ио-
сифа Второго, с черной австрийской кокардой. Признаюсь вам, в тот раз у
меня опять возникли сомнения, но господин Жильбер сказал мне: "Бийо, это
же сделал не король, а королева. Она - женщина, а к женщинам надо быть
снисходительным". А я до того верил ему, что, когда из Парижа пришли
штурмовать дворец, я, хоть в глубине сердца и понимал, что нападавшие ни
в чем не виноваты, встал на сторону тех, кто его защищал; ведь это я
помчался разбудить господина де Лафайета (бедняга спал сном праведника)
и привел его во дворец как раз вовремя, чтобы спасти короля. О, в тот
день я видел, как господина де Лафайета обняла принцесса Елизавета; ви-
дел, как королева протянула ему руку для поцелуя; слышал, как король
назвал его своим другом, и подумал: "Ей-Богу, господин Жильбер, похоже,
был прав. Ну, не может же того быть, чтобы король, королева и принцесса
королевской крови из одного только страха выказывали такие знаки внима-
ния господину де Лафайету; конечно, сейчас он нужен им, но особы подоб-
ного ранга, не разделяй они его убеждений, не унизились бы до лжи". В
тот раз я даже пожалел бедную королеву, которая была всего лишь неблаго-
разумна, и бедного короля, чья вина состояла только в том, что он был
слаб. Я дал им возвратиться в Париж без меня. У меня были дела в Верса-
ле. Вам известно какие, господин де Шарни?
Шарни вздохнул.
- Говорят, - продолжал Бийо, - что второй их приезд в Париж был не
таким радостным, как первый, и вместо благословений раздавались прокля-
тия, вместо здравиц слышались крики: "Смерть!" - а вместо букетов, кото-
рые бросали под копыта лошадям и под колеса кареты, люди несли на пиках
отрубленные головы. Но я не знаю, так ли это; меня там не было, я оста-
вался в Версале. А ферма все так же чахла без хозяина! Ну, да я был дос-
таточно богат и, потеряв урожай восемьдесят девятого года, мог позволить
себе потерять и урожай девяностого. Но в одно прекрасное утро появился
Питу и сообщил мне, что я могу потерять то, с утратой чего ни один отец,
как бы богат он ни был, не способен смириться, - свою дочь!
Шарни вздрогнул.
Бийо пристально взглянул на него и продолжал рассказ:
- Надо вам сказать, господин граф, что примерно в лье от нас, в Бур-
сонне, проживала благородная, знатная и безмерно богатая семья. Она сос-
тояла из трех братьев. Когда они были детьми и ездили из Бурсона в Вил-
лер-Котре, младшие из трех братьев почти всегда оказывали мне честь, де-
лая остановку у моей фермы. Они говорили, что нигде не пили такого вкус-
ного молока и не едали хлеба вкуснее того, который печет матушка Бийо, а
иногда добавляли, что никогда не видели такой красивой девочки, как моя
Катрин, и я, дурак, думал, что это они говорят, чтобы отплатить мне за
гостеприимство. И я благодарил их за то, что они отведали моего хлеба,
попили моего молока и нашли мою дочь Катрин красивой! А чего вы хотите?
Уж ежели я верил королю, который, как говорят, по матери наполовину не-
мец, почему я не должен был верить им? Так что, когда младший из них по
имени Жорж, уже давно покинувший наши края, в ночь с пятого на шестое
октября был убит в Версале у дверей королевы, отважно исполнив свой долг
дворянина, только Богу ведомо, как глубоко я был огорчен его смертью.
