Таким образом в королевскую карету в лице Барнава и Петиона влез на-
род.
Ну а что касается прав на это, он их получил четырнадцатого июля, а
также пятого и шестого октября.
На некоторое время наступило молчание, и все, за исключением Петиона,
замкнувшегося в торжественной суровости и казавшегося безразличным ко
всему, принялись изучать друг друга.
Да будет позволено нам сказать несколько слов о новых действующих ли-
цах, которых мы только что вывели на сцену.
У тридцатидвухлетнего Жерома Петиона де ВильнЛва были резкие черты
лица, и главное его достоинство заключалось в экзальтированности, чет-
кости и осознанности своих политических принципов. Он родился в Шартре,
стал там адвокатом и в 1789 году был послан в Париж как депутат Нацио-
нального собрания. Ему предстояло еще стать мэром Парижа, насладиться
популярностью, которая затмит популярность Байи и Лафайета, и погибнуть
в ландах близ Бордо, причем труп его будет растерзан волками. Друзья на-
зывали его добродетельным Петионом. Во Франции он и Камил Демулен были
республиканцами задолго до всех остальных.
Пьер Жозеф Мари Барнав родился в Гренобле, ему только-только исполни-
лось тридцать; делегированный в Национальное собрание, он разом добился
большой известности и популярности, начав борьбу с Мирабо, когда слава и
популярность депутата Экса пошла на убыль. Все, кто был врагом великого
оратора, а Мирабо удостоился привилегии всякого выдающегося человека
иметь в качестве врагов все посредственности, так вот, все враги Мирабо
сделались друзьями Барнава, поддерживали его, подстрекали и возвеличива-
ли в бурных словесных схватках, сопровождавших последний период жизни
прославленного трибуна. Итак, это был - мы имеем в виду Барнава - моло-
дой человек, которому, как мы уже говорили, только-только исполнилось
тридцать, но выглядевший лет на двадцать пять, с красивыми голубыми гла-
зами, крупным ртом, вздернутым носом и резким голосом. Впрочем, выглядел
он довольно элегантно; задира и дуэлянт, Барнав смахивал на молодого
офицера в партикулярном платье. С виду он казался сухим, холодным и не-
доброжелательным. Впрочем, на самом деле он был лучше, чем можно было
судить по внешности.
Принадлежал он к партии конституционных роялистов.
Только он стал усаживаться на переднее сиденье, как Людовик XVI про-
изнес:
- Господа, первым делом я хочу вам заявить, что в мои намерения ни-
когда не входило покинуть королевство.
Барнав замер и уставился на короля.
- Это правда, государь? - спросил он. - В таком случае вот заявление,
которое спасет Францию!
И он уселся.
И тут нечто небывалое произошло между этим буржуа, выходцем из ма-
ленького провинциального городка, и женщиной, разделяющей один из самых
великих престолов в мире.
Оба они попытались читать в сердце друг у друга - не как политические
противники, желающие обнаружить там государственные секреты, но как муж-
чина и женщина, жаждущие открыть любовные тайны.
Откуда в сердце Барнава проникло чувство, которое он ощутил, после
того как в течение нескольких минут изучал Марию Антуанетту, сверля ее
взглядом?
Сейчас мы объясним и извлечем на дневной свет одну из тех заметок
сердца, что принадлежат к тайным легендам истории и в дни великих
судьбоносных решений оказываются на ее весах тяжелее, чем толстый том с
перечнем официальных деяний.
Барнав претендовал во всем быть преемником и наследником Мирабо и
внутренне был убежден, что уже стал таковым, заменив великого трибуна.
Однако существовал еще один пункт.
По общему мнению - а мы знаем, что так оно и было, - Мирабо удостоил-
ся доверия и благосклонности королевы. За той единственной беседой в
замке Сен-Клу, которой он добился для переговоров, воспоследовала целая
серия тайных аудиенций, и во время них самонадеянность Мирабо граничила
с дерзостью, а снисходительность королевы со слабостью. В ту эпоху в мо-
де было не только клеветать на несчастную Марию Антуанетту, но и верить
в клевету.
Барнав же домогался во всем наследовать Мирабо, поэтому он рьяно стал
добиваться, чтобы его включили в число трех комиссаров, посылаемых
встречать короля.
Он добился этого и отправился в путь с уверенностью человека, знающе-
го, что если у него не хватит таланта заставить полюбить себя, то в лю-
бом случае достанет силы, чтобы заставить ненавидеть.
Королеве достаточно было одного быстрого взгляда, чтобы по-женски все
это почувствовать, если не угадать.
И еще она угадала, что сейчас заботит Барнава.
За те четверть часа, что молодой депутат просидел в карете на перед-
нем сиденье, он неоднократно оборачивался и крайне внимательно рассмат-
ривал трех человек, сидящих на козлах; всякий раз после такого осмотра
он обращал взгляд на королеву, и взгляд этот был угрюм и враждебен. Дело
в том, что Барнав знал: один из троих - граф де Шарни, но ему не было
известно, кто именно. А по слухам, граф де Шарни числился любовником Ма-
рии Антуанетты.
Барнав ревновал. Пусть, кто может, объяснит, как это чувство родилось
в сердце молодого человека, однако оно существовало.
И вот это-то угадала королева.
С того момента, как она это угадала, она стала сильней его; она знала
слабое место в броне противника, и теперь ей оставалось лишь нанести
удар, точный удар.
- Государь, - обратилась она к королю, - вы слышали, что сказал тот
человек, который всем тут заправляет?
- Насчет чего? - осведомился король.
- Насчет графа де Шарни.
Барнав вздрогнул.
Эта реакция не ускользнула от внимания королевы, и она чуть коснулась
его коленом.
- Он, кажется, заявил, что отвечает за жизнь графа, - сказал король.
- Совершенно верно, государь, и добавил, что отвечает за его жизнь
перед графиней.
Барнав полуприкрыл глаза, но внимательно слушал, стараясь не упустить
ни одного слова из того, что скажет королева.
- Ну и что? - спросил король.
- Дело в том, что графиня де Шарни - моя давняя подруга мадемуазель
Андре де Таверне. Не думаете ли вы, что по возвращении в Париж следовало
бы дать отпуск г-ну де Шарни, чтобы он успокоил жену? Он подвергался
опасностям, его брат был убит за нас. Мне кажется, государь, просить
графа продолжать службу при нас было бы жестоко по отношению к обоим
супругам.
Барнав облегченно вздохнул и открыл глаза.
- Вы правы, сударыня, - согласился король, - хотя, честно говоря, я
сомневаюсь, что господин де Шарни согласится.
- Ну что ж, в таком случае, - ответила королева, - каждый из нас сде-
лает то, что обязан сделать: мы - предложив господину де Шарни отпуск, а
господин де Шарни - отказавшись от него.
Благодаря какому-то магнетическому общению королева чувствовала, как
слабеет раздражение Барнава. В то же время он, человек с благородным
сердцем, понимал, сколь несправедлив был к этой женщине, и ему стало
стыдно.
До сих пор он держался надменно и заносчиво, словно судья перед обви-
няемой, которую он вправе судить и приговорить, и вдруг обвиняемая, от-
вечая на обвинение, о котором она и догадываться не могла, произнесла
слова, свидетельствующие о ее невиновности или раскаянии.
Но почему о невиновности?
- У нас то преимущество, что мы не призывали господина де Шарни, -
продолжала королева, - но что касается меня, должна признаться, мне сра-
зу стало как-то спокойнее, когда я в Париже неожиданно увидела его возле
кареты.
- Это правда, - согласился король, - но это лишний раз доказывает,
что графа нет нужды побуждать, когда он считает, что обязан исполнить
свой долг.
Да, она невиновна, тут нет никаких сомнений.
Но как Барнав мог бы искупить те подозрения, которые питал против
этой женщины?
Обратиться к ней? На это Барнаву не хватало духу. Подождать, пока ко-
ролева заговорит первой? Но она, вполне удовлетворенная действием, кото-
рое произвели несколько произнесенных ею слов, не собиралась заговари-
вать с ним.
Барнав размягчился, стал почти что ручным, он пожирал королеву взгля-
дом, но она делала вид, будто совершенно не интересуется им.
Молодой человек пребывал в том состоянии нервного возбуждения, когда
ради того, чтобы обратить на себя внимание пренебрегающей им женщины,
мужчина готов совершить все двенадцать подвигов Геракла с риском надор-
ваться уже на первом.
Он взмолился Верховному существу - в 1791 году уже не молились Богу,
- прося ниспослать повод, в связи с которым он мог бы привлечь к себе
царственно-безразличный взгляд этой женщины, и вдруг, словно Верховное
существо услышало его мольбу, деревенский священник, ждавший на обочине
проезда королевской кареты, подошел поближе, чтобы лучше видеть авгус-
тейшего узника, поднял к небу полные слез глаза и, молитвенно сложив ру-
ки, промолвил:
- Государь, да хранит Господь ваше величество!
У народа уже давно, с той поры как он растерзал старого кавалера ор-
дена Святого Людовика, голова которого до сих пор возвышалась на пике
над толпой, не было ни повода, ни причины прийти в ярость.
Наконец-то такая возможность предоставилась, и народ не пожелал упус-
тить ее.
На молитвенный жест старика, на слова, произнесенные им, народ отве-
тил ревом, в тот же миг бросился на священника и, прежде чем Барнав вы-
нырнул из мечтаний, повалил того на землю и растерзал бы, если бы коро-
лева не закричала Барнаву:
- Сударь, неужели вы не видите, что происходит?
Барнав поднял голову, бросил стремительный взгляд на океан, в котором
только что исчез несчастный старик и бурные волны которого с ревом кипе-
ли вокруг кареты, осознал, что происходит, и, выкрикнув: "Презренные!" -
столь стремительно рванулся вперед, что дверца распахнулась и он непре-
менно вывалился бы из кареты, если бы принцесса Елизавета, повинуясь
первому сердечному побуждению, не ухватила его за фалду.
- Кровожадные! - выкрикивал Барнав. - Нет, вы не французы! Неужто
Франция, страна храбрецов, стала страной убийц?
Возможно, обращение покажется нам несколько претенциозным, но оно бы-
ло в духе времени. К тому же Барнав представлял Национальное собрание,
его устами к народу обращалась верховная власть, и толпа попятилась:
священник был спасен.
Он поднялся со словами:
- Вы сделали доброе дело, молодой человек, спасли мне жизнь. Старик
будет молиться за вас.
И, осенив Барнава крестным знамением, он ушел.
Народ расступился и пропустил его, подчиняясь мановению руки и взгля-
ду Барнава, который застыл подобно изваянию, воплощающему власть.
Когда старик удалился на безопасное расстояние, молодой депутат с са-
мым спокойным и естественным видом вернулся в карету, словно даже не до-
гадываясь, что только что спас человека от смерти.
- Благодарю вас, сударь, - сказала королева.
От этих слов по всему телу Барнава пробежала дрожь.
Мы прошли вместе с несчастной Марией Антуанеттой весьма долгий отре-
зок времени и можем сказать, что, наверно, она бывала красивее, но,
бесспорно, никогда не была столь трогательна.
И впрямь, не царствуя как монархиня, она царствовала как мать; слева
от нее был дофин, очаровательный белокурый мальчик, который с простоду-
шием и беззаботностью, присущей ребенку, перелез с материнских колен на
колени добродетельного Петиона, и тот смягчился до такой степени, что
стал играть его кудрявыми волосами; справа - принцесса-дочь, вылитый
портрет матери в расцвете юности и красоты. У самой же у нее над черными
глазами, над бледным челом, над пышными светлыми волосами, в которых
сверкали несколько появившихся до срока серебряных нитей, говоривших мо-
лодому депутату о ее переживаниях куда красноречивей, чем самые горькие
жалобы, как бы возносился, нет, не золотой королевский венец, но терно-
вый венец страданий.
Барнав созерцал ее царственную красоту, чувствуя, что готов пасть на
