- Рауль, я не верю тому, о чем говорят, я не верю тому, чего вы опа-
саетесь, и не потому, что люди, достойные доверия, не говорили мне об
этой истории, по потому, что в душе моей и по совести я считаю немысли-
мым, чтобы король оскорбил дворянина. Я ручаюсь за короля и принесу вам
доказательство своих слов.
Рауль, мечущийся между тем, что он видел собственными глазами, и сво-
ей неколебимою верою в человека, который никогда не солгал, склонился
пред ним и удовольствовался тем, что попросил:
- Поезжайте, граф. Я подожду.
И он сел, закрыв руками лицо. Атос оделся и отправился во дворец.
Что происходило у короля - от этом мы только что рассказали: читатели
видели, как Атос вошел к королю и как вышел.
Когда он вернулся к себе, Рауль все еще сидел в той же выражающей от-
чаяние позе. Шум открывающихся дверей и звук отцовских шагов заставили
юношу поднять голову. Атос был бледен, серьезен, с непокрытою головой;
он отдал свой плащ и шляпу лакею и, когда тот вышел, сел рядом с Раулем.
- Ну, граф, - произнес юноша, грустно покачав головой, - теперь вы
уверились?
- Да, Рауль. Король любит мадемуазель де Лавальер.
- Значит, он сознается в этом? - вскричал Рауль.
- Сознается, - ответил Атос.
- А она?
- Я не видел ее.
- Но король говорил о ней? Что же он говорил?
- Он говорил, что и она его любит.
- О, вы видите, видите, граф!
И Рауль сделал жест, полный отчаянья.
- Рауль, - снова начал граф, - поверьте мне, я высказал королю реши-
тельно все, что вы сами могли бы сказать ему, и мне кажется, я изложил
это в простой, но достаточно твердой форме.
- Но что же именно?
- Я сказал, что между ним и нами - полный разрыв, что вы отныне ему
не слуга; я сказал, что и я отойду куда-нибудь в тень. Мне остается
спросить у вас лишь об одном.
- О чем же, граф?
- Приняли ли вы какое-нибудь решение?
- Решение? Но о чем же?
- Относительно вашей любви и...
- Доканчивайте.
- И мщения. Ибо я опасаюсь, что вы жаждете мщения.
- О, любовь!.. Быть может, когда-нибудь позже мне удастся вырвать ее
из моего сердца. Я надеюсь, что сделаю это с божьей помощью и опираясь
на ваши мудрые увещания. Что же до мести, то я жаждал ее лишь под влия-
нием дурных мыслей, дурных, ибо настоящему виновнику я отомстить не мо-
гу, и я отказался от мести.
- Значит, вы больше не ищете ссоры с господином де Сент-Эньяном?
- Нет, граф. Я послал ему вызов. Если господин де Сент-Эньян примет
его, дуэль состоится, если нет, я не стану возобновлять его.
- А Лавальер?
- Неужели вы могли серьезно предположить, что я стану думать о мщении
женщине, граф? - сказал Рауль с такою печальной улыбкой, что у Атоса,
который столько пережил и был свидетелем стольких чужих страданий, на
глаза навернулись слезы.
Он протянул руку Раулю. Рауль живо схватил ее и спросил:
- Значит, вы уверены, граф, что положение безнадежно?
Атос, в свою очередь, покачал головой.
- Мой бедный мальчик! - прошептал он.
- Вы думаете, что я все еще испытываю надежду, и пожалели меня. Самое
ужасное для меня - это презирать ту, которая заслуживает презрения и ко-
торую я так обожал! Почему я ни в чем не виноват перед нею? Я был бы
счастливее, я простил бы ее.
Атос грустно взглянул на сына. Слова, которые только что произнес Ра-
уль, вырвались, казалось, из собственного сердца Атоса... В этот момент
доложили о даАртаньяне. Его имя прозвучало для Рауля и для Атоса по-раз-
ному.
Мушкетер вошел с неопределенной улыбкою на устах. Рауль замолк. Атос
подошел к своему другу; выражение его взгляда обратило на себя внимание
юноши. ДаАртаньян молча мигнул Атосу; затем, подойдя к Раулю и протянув
ему руку, обратился к отцу и сыну одновременно:
- Мы, кажется, утешаем мальчика?
- И вы, неизменно отзывчивый, пришли оказать мне помощь в этом нелег-
ком деле?
Произнося это, Атос обеими руками сжал руку д'Артаньяна. Раулю пока-
залось, что и это рукопожатие заключает в себе какой-то особый смысл, не
имеющий прямой связи со словами отца.
- Да, - ответил капитан мушкетеров, покручивая усы левой рукой, пос-
кольку правую держал в своей Атос, - да, я прибыл сюда и для этого...
- Бесконечно рад, шевалье, бесконечно рад, и не только утешению, ко-
торое вы с собою приносите, но и вам, вам самому. О, я уже утешился! -
воскликнул Рауль.
И он улыбнулся такою грустной улыбкой, что она была печальнее самых
горестных слез, какие когда-либо видел даАртаньян.
- Вот и хорошо, - одобрил даАртаньян.
- Вы пришли, шевалье, в тот момент, когда граф передавал мне подроб-
ности своего свидания с королем. Вы позволите графу, не так ли, продол-
жить рассказ?
Глаза юноши стремились, казалось, проникнуть в глубину души мушкете-
ра.
- Свидания с королем? - спросил даАртаньян, и притом настолько ес-
тественным тоном, что не могло быть и тени сомнения в том, что он иск-
ренне изумлен. - Вы видели короля, Атос?
Атос улыбнулся.
- Да, я виделся с королем.
- И вы не знали, что граф видел его величество? - спросил наполовину
успокоившийся Рауль.
- Ну конечно, не знал.
- Теперь я буду спокойнее, - проговорил Рауль.
- Спокойнее? Относительно чего же спокойнее? - спросил у Рауля Атос.
- Граф, простите меня, - сказал Рауль. - Но, зная привязанность, ко-
торой вы меня удостаиваете, я опасался, что вы, может быть, слишком рез-
ко изобразили его величеству мои горести и ваше негодование и что ко-
роль...
- И что король... - повторил даАртаньян. - Кончайте вашу мысль, Ра-
уль.
- Простите меня и вы, господин даАртаньян. На какую-то долю секунды я
проникся страхом, признаюсь в этом, при мысли, что вы пришли сюда не как
господин даАртаньян, но как капитан мушкетеров,
- Вы с ума сошли, мой бедный Рауль! - вскричал даАртаньян, разражаясь
хохотом, в котором внимательный наблюдатель пожелал бы увидеть большую
искренность.
- Тем лучше, - сказал Рауль.
- И впрямь, вы с ума сошли! Знаете ли, что я посоветую вам?
- Говорите, сударь, ваш совет не может быть плох.
- Так вот, я посоветую следующее: после вашего путешествия, после по-
сещения вами господина де Гиша, после посещения вами принцессы, после
посещения вами Портоса, после вашей поездки в Венсенский лес я советую
вам немножечко отдохнуть; ложитесь, проспите двенадцать часов и, прос-
нувшись, погоняйте до изнеможения доброго скакуна.
И, притянув Рауля к себе, он поцеловал его с таким чувством, с каким
мог бы поцеловать своего сына. Атос также обнял Рауля; впрочем, нетрудно
было заметить, что поцелуй отца более нежен и объятия его еще крепче,
чем поцелуй и объятия друга.
Юноша снова взглянул на обоих, стараясь всеми силами своего разума
проникнуть в их души. Но он увидел лишь улыбающееся лицо даАртаньяна и
спокойное и ласковое лицо графа де Ла Фер.
- Куда вы, Рауль? - спросил Атос, заметив, что виконт де Бражелон со-
бирается уходить.
- К себе, граф, - ответил Рауль задушевным и грустным тоном.
- Значит, там вас и искать, если понадобится чтолибо сообщить вам?
- Да, граф. А вы думаете, что вам понадобится чтото сообщать мне?
- Откуда я знаю? - произнес Атос.
- Это будут новые утешения, - усмехнулся д'Артаньян, мягко подталки-
вая Рауля к дверям.
Рауль, видя в каждом жесте обоих друзей полнейшее спокойствие и не-
возмутимость, вышел от графа, унося с собою лишь свое личное горе и не
испытывая никакой тревоги иного рода.
"Слава богу! - сказал он себе самому. - Я могу думать только о своих
делах".
И, завернувшись в плащ, чтобы скрыть от прохожих грусть на лице, он
направился, как обещал Портосу, к нему на квартиру.
Оба друга с равным сочувствием посмотрели вслед несчастному юноше.
Впрочем, они выразили это по-разному.
- Бедный Рауль! - вздохнул Атос.
- Бедный Рауль! - молвил даАртаньян, пожимая плечами.
XX
ГОРЕ НЕСЧАСТНОМУ!
"Бедный Рауль! - сказал Атос. "Бедный Рауль! - сказал даАртаньян. И
Рауль, вызвавший сострадание столь сильных людей, был и вправду очень
несчастен.
Простившись с бестрепетным другом и нежным отцом, оставшись наедине
сам с собою, Рауль вспомнил о признании короля, признании, похищавшем у
него его возлюбленную Луизу, и почувствовал, что сердце его разрывается,
как оно разрывалось у всякого, кому довелось пережить нечто подобное,
при первом столкновении с разрушенною мечтой и обманутою любовью.
- О, - прошептал он, - все кончено: ничего больше не остается мне в
жизни! Мне нечего ждать, не на кого надеяться! Об этом сказал де Гиш,
сказал отец, сказал даАртаньян. Значит, все в этом мире - пустая мечта.
Пустою мечтой было и мое будущее, к которому я стремился в течение дол-
гих десяти лет! Союз наших душ - тоже мечта!
Жалким безумцем, вот кем я был, безумцем, грезившим вслух перед все-
ми, перед друзьями и недругами, чтобы друзей печалили мои горести, нед-
ругов - радовали страдания. И мое горе, мое несчастье завтра же навлечет
на меня опалу, о которой повсюду станут шушукаться, превратится в гром-
кий скандал. Завтра же на меня начнут указывать пальцем, и лишь позор
ожидает меня!
И хотя он обещал Атосу и даАртаньяну хранить спокойствие, у него выр-
валось все же несколько слов, полных глухой угрозы.
- О, если б я был де Бардом, - продолжал свои сетования Рауль, - и
вместе с тем обладал гибкостью и силой даАртаньяна, я бы с улыбкой на
устах уверял женщин, что эта коварная Лавальер, которую я почтил своей
любовью, не оставила во мне никаких других чувств, кроме досады на себя
самого, поскольку ее фальшивые добродетели я принял за истинные; нашлись
бы насмешники, которые стали бы льстить королю, избрав меня мишенью сво-
их насмешек; я подстерег бы некоторых из них и обрушил бы на них кару.
Мужчины стали бы остерегаться меня, а женщины, после того как я поверг
бы к своим ногам каждого третьего из числа моих недругов, - обожать.
Да, это путь, которым подобало бы следовать, и сам граф де Ла Фер не
отверг бы его. Ведь и на его долю выпали в молодости немалые испытания.
Он не раз и сам говорил мне об этом. И не нашел ли он тогда забвения в
вине? Почему бы мне не найти его в наслаждении?
Он страдал так же, как я, а быть может, еще сильнее. Выходит, что ис-
тория одного - это история всех, - испытание более или менее длительное,
более или менее тяжкое. И голос всего человечества - не что иное, как
долгий, протяжный вопль.
Но какое дело до чужих страданий тому, кто сам пребывает в их власти?
Разве открытая рана в груди другого облегчает зияющую рану в нашей гру-
ди? Разве кровь, пролившаяся рядом с нашею, останавливает нашу кровь?
Нет, каждый страдает сам по себе, каждый борется со своей мукой, каждый
плачет своими собственными слезами.
И в самом деле, чем была для меня жизнь до этого часа? Холодным,
бесплодным песком, на котором я бился всегда для других и никогда для
себя самого. То за короля, то за честь женщин. Король обманул меня, жен-
щина мною пренебрегла.
О несчастный!.. Женщины! Неужто я не мог бы заставить их всех иску-
пить вину одной их товарки? Что нужно для этого... Не иметь сердца или
забыть, что оно есть у тебя, быть сильным даже тогда, когда имеешь дело
со слабым; идти напролом и тогда, когда чувствуешь, что все и без того
уступают тебе дорогу. Что нужно для достижения этого? Быть молодым, кра-
сивым, сильным, храбрым, богатым. Все это есть у меня или в скором вре-
мени будет.
Но честь? Что же есть честь? Понятие, которое всякий толкует по-свое-
му. Отец говорит: "Честь - это уважение, воздаваемое другим и прежде
всего себе самому". Но де Гиш, но Маникан и особенно Сент-Эньян сказали
бы мне: "Честь заключается в том, чтобы служить страстям и наслаждениям
своего короля". Блюсти подобную честь и выгодно и легко. С такою честью
я могу сохранить свою придворную должность, быть офицером, получить от-
