ние уехать через четверть часа и вышел из комнаты сияющий, как если бы
перстень - символ первенства - уже был надет на его палец.
Однако, когда он удалился, францисканец шептал, лежа на кровати:
- Все эти люди - шпионы или же сбиры; ни один из них не годится в ге-
нералы; все они пооткрывали заговоры, никто не выведал тайны. Но не с
помощью разрушения, войны, насилия следует управлять обществом Иисуса,
нет - путем таинственного влияния, которое дает человеку моральное пре-
восходство. Нет, преемник не найден, и в довершение несчастья господь
поразил меня, я умираю. О, неужели общество рушится вместе с моей
смертью, за неимением поддерживающей колонны? Неужели подстерегающая ме-
ня смерть положит конец ордену? Десять лет моей жизни навсегда упрочили
бы его существование, потому что с воцарением нового короля перед орде-
ном открываются самые блестящие перспективы.
Францисканец произнес эти слова частью мысленно, частью вслух, и мо-
лодой иезуит с ужасом слушал его, как слушают горячечный бред, между тем
как более просвещенный Гризар жадно впивал эти речи, точно откровение из
неведомого ему мира, куда заглядывал его взор, но не в силах была кос-
нуться его рука.
Вдруг францисканец приподнялся.
- Закончим, - сказал он, - смерть завладевает мной. О, еще недавно я
думал умереть спокойно, я надеялся... Теперь же я в отчаянии, если
только среди оставшихся... Гризар, Гризар, дайте мне прожить один только
час!
Гризар подошел к умирающему и дал ему проглотить несколько капель не
лекарства, которое францисканец оставил недопитым, но жидкости из флако-
на, принесенного с собой.
- Позовите шотландца, - потребовал францисканец, - позовите бременс-
кого купца. Скорее, скорее! Иисус, я умираю... задыхаюсь!
Духовник побежал, за помощью, точно существовала человеческая сила,
которая могла бы отвратить руку смерти, уже занесенную над больным; но
на пороге двери он встретил Арамиса. Тот, прижав к губам палец, точно
статуя Гарпократа, бога молчания, взглядом заставил отступить его в глу-
бину комнаты.
Доктор и духовник переглянулись и сделали движение, как бы собираясь
отстранить Арамиса. Но он двумя крестными знамениями, каждое на особый
лад, пригвоздил их к месту.
- Начальник, - прошептали они.
Арамис медленно вошел в комнату, где умирающий боролся с первыми
приступами агонии.
Францисканец, - оттого ли, что эликсир произвел свое действие, оттого
ли, что появление Арамиса придало ему силы, - напрягся и поднялся на
кровати, с горящими глазами, полуоткрытым ртом и влажными от пота воло-
сами.
Арамис почувствовал в комнате удушливый запах; окна были закрыты, ка-
мин пылал; две желтые восковые свечи оплывали на медные подсвечники и
еще больше нагревали воздух. Арамис открыл окно и, устремив на умирающе-
го взгляд, полный понимания и уважения, сказал:
- Монсеньер, прошу прощения за то, что вошел к вам без зова, но меня
тревожит ваше состояние, и я боялся, что вы скончаетесь, не повидавшись
со мной, так как в вашем списке я стою шестым.
Умирающий вздрогнул и посмотрел на лист бумаги.
- Значит, вы тот, кого когда-то звали Арамисом, а потом шевалье да-
Эрбле? Значит, вы ваннский епископ?
- Да, монсеньер.
- Я вас знаю, я вас видел.
- На последнем юбилее мы встречались у святого отца.
- Ах да, вспомнил! И вы тоже находитесь в числе соискателей?
- Монсеньер, я слышал, что ордену необходимо держать в своих руках
важную государственную тайну, и, зная, что из скромности вы решили сло-
жить с себя свои обязанности в пользу того, кто добудет эту тайну, я на-
писал о своей готовности выступить соискателем, так как мне одному из-
вестна очень важная тайна.
- Говорите, - сказал францисканец, - я готов выслушать вас и судить,
насколько важна ваша тайна.
- Монсеньер, та тайна, которую я буду иметь честь доверить вам, не
может быть высказана вслух. Всякая мысль, вышедшая за пределы нашего
сознания и получившая то или иное выражение, уже не принадлежит тому,
кто ее породил. Слово может быть подхвачено внимательным и враждебным
ухом; поэтому его не следует бросать случайно, иначе тайна перестает
быть тайной.
- Как же в таком случае вы предполагаете сообщить мне вашу тайну? -
спросил умирающий.
Арамис знаком попросил доктора и духовника удалиться и подал францис-
канцу пакет в двойном конверте.
- Но ведь написанные слова могут быть еще опаснее слов, сказанных
вслух; как вы думаете? - спросил францисканец.
- Нет, монсеньер, - отвечал Арамис, - потому что в этом конверте вы
увидите знаки, понятные только вам и мне.
Францисканец смотрел на Арамиса со все возрастающим изумлением.
- Это, - продолжал Арамис, - тот шифр, который вы приняли в тысяча
шестьсот пятьдесят пятом году и который мог бы разобрать лишь ваш покой-
ный секретарь Жуан Жужан, если бы он вернулся с того света.
- Вы, значит, знаете этот шифр?
- Я сам дал его Жужану.
И Арамис, почтительно поклонившись, направился к двери, точно собира-
ясь уйти.
Но жест францисканца и его зов удержали его.
- Иисус, - воскликнул монах, - ecce homo! [27]
Затем, вторично прочитав бумагу, попросил:
- Подойдите поскорее ко мне.
Арамис подошел к францисканцу с тем же спокойным и почтительным ви-
дом.
Францисканец, протянув руку, привлек его к себе.
- Как и от кого вы могли узнать подобную тайну?
- От госпожи де Шеврез, близкой подруги и доверенного лица королевы.
- А госпожа де Шеврез?
- Умерла.
- А другие знали?
- Только двое простолюдинов: мужчина и женщина.
- Кто же они?
- Они его воспитывали.
- Что же с ними сталось?
- Тоже умерли... тайна эта сжигает, как огонь.
- Но вы ведь живы?
- Никто не знает, что тайна в моих руках.
- Давно?
- Уже пятнадцать лет.
- И вы хранили ее?
- Я хотел жить.
- А теперь дарите ее ордену, без честолюбия, не требуя вознагражде-
ния?
- Я дарю ее ордену, питая честолюбивые замыслы и не бескорыстно, -
отвечал Арамис, - потому что теперь, когда вы меня знаете, монсеньер, вы
сделаете из меня, если останетесь живы, то, чем я могу, чем я должен
быть.
- Но так как я умираю, - воскликнул францисканец, - то я делаю тебя
своим преемником... Возьми!
И, сняв перстень, он надел его на палец Арамиса.
Затем обратился к двум свидетелям этой сцены:
- Подтвердите, когда понадобится, что я, больной телом, но в здравом
уме, свободно и добровольно передал это кольцо - знак всемогущества -
монсеньеру даЭрбле, епископу ваннскому, и что я назначаю его своим пре-
емником. Я, смиренный грешник, готовый предстать перед богом, склоняюсь
перед - ним первый, чтоб показать пример всем.
И действительно, францисканец поклонился, а доктор и иезуит упали на
колени. Арамис, побледнев не меньше умирающего, обвел взглядом всех ак-
теров этой сцены. Удовлетворенное честолюбие приливало вместе с кровью к
его сердцу.
- Поспешим, - попросил францисканец, - меня гнетет, мне не дает покоя
то, что я должен еще сделать! Я не успею выполнить задуманного.
- Я выполню все, - обещал Арамис.
- Хорошо.
И, обращаясь к иезуиту и к доктору, францисканец добавил:
- Оставьте нас одних.
Те повиновались.
- Этим знаком, - сказал он, - вы можете сдвинуть землю; этим знаком
вы будете разрушать, этим знаком вы будете созидать: In hoc signo
vinces! [28] Закройте дверь, - закончил францисканец, обращаясь к Арами-
су.
Арамис запер дверь и вернулся к францисканцу.
- Папа составил заговор против ордена, - сказал монах, - папа должен
умереть.
- Он умрет, - спокойно отвечал Арамис.
- Орден должен семьсот тысяч ливров одному бременскому купцу по имени
Бонштетт, который приехал сюда, прося в качестве гарантии моей подписи.
- Ему будет уплачено, - обещал Арамис.
- Шестеро мальтийских рыцарей - вот их имена, - блаюдаря болтливости
одного иезуита одиннадцатого года узнали тайны, доверяемые только членам
ордена, посвященным в третью степень; нужно узнать, как поступали эти
люди с тем, что им было открыто, и не допустить дальнейшего разглашения.
- Это будет сделано.
- Троих опасных членов ордена нужно отправить в Тибет, чтобы они по-
гибли там; они приговорены. Вот их имена.
- Я приведу приговор в исполнение.
- Наконец, в Антверпене живет одна дама, двоюродная внучка Равальяка;
у нее есть бумаги, компрометирующие орден. В течение пятьдесят первого
года ее семья получала пенсию в пятьдесят тысяч ливров. Пенсия - тяжелый
расход; орден не богат... Выкупите бумаги за определенную сумму, а в
случае отказа уничтожьте пенсию... не подвергая орден опасности.
- Я обдумаю, - сказал Арамис.
- На прошлой неделе в Лиссабонский порт должен был прийти корабль из
Лимы; для виду он нагружен шоколадом, в действительности на нем золото.
Каждый слиток прикрыт слоем шоколада. Это судно принадлежит ордену; оно
стоит семнадцать миллионов ливров; потребуйте его: вот документы.
- В какой порт велеть ему зайти?
- В Байонну.
- Если не помешает погода, он прибудет через три недели. Это все?
Францисканец сделал утвердительный знак, потому что не мог больше го-
ворить; кровь подступила ему к горлу и хлынула изо рта, из ноздрей и из
глаз. Несчастный успел только пожать руку Арамису, затем в судороге упал
с кровати на пол.
Арамис приложил руку к его сердцу: сердце не билось. Нагнувшись, Ара-
мис заметил, что один лоскуток бумаги, переданной им францисканцу, уце-
лел. Он взял его, сжег и позвал духовника и доктора.
- Ваш кающийся предстал перед богом, - обратился он к духовнику, -
теперь он нуждается только в молитвах и обряде погребения. Идите приго-
товьте все нужное для самых скромных похорон, какие подобает бедному мо-
наху... Ступайте!
Иезуит ушел. Тогда, обращаясь к врачу, лицо у которого было бледное и
встревоженное, Арамис тихонько сказал:
- Господин Гризар, вылейте из этого стакана все, что в нем осталось,
и сполосните его; в нем еще слишком много того, что Главный Совет прика-
зал вам прибавить в лекарство.
Ошеломленный, испуганный, подавленный, Гризар чуть не упал навзничь.
Арамис жалостливо пожал плечами, взял стакан и вылил содержимое в золу
камина. И ушел, захватив с собой бумаги покойника.
XXXV
ПОРУЧЕНИЕ
На следующий или, вернее, в тот же день, ибо только что рассказанные
нами события закончились к трем часам утра, перед завтраком, когда ко-
роль отправился к мессе с обеими королевами, а принц в сопровождении ше-
валье де Лоррена и еще нескольких офицеров своей свиты поехал верхом к
реке, чтобы искупаться, и в замке осталась одна только принцесса, не же-
лавшая выходить под предлогом нездоровья, - Монтале незаметно прокралась
из комнат фрейлин, увлекая с собой Лавальер; обе девушки, осторожно ози-
раясь кругом, пробрались через сады к парку.
Небо было облачное; горячий ветер клонил к земле цветы и кустарники;
поднятая с дороги пыль летела клубами и оседала на деревьях.
Монтале, все время исполнявшая обязанности ловкого разведчика, сдела-
ла несколько шагов и, удостоверившись еще раз, что никто не подслушивает
и не следит за ними, начала:
- Ну, слава богу, мы совершенно одни. Со вчерашнего дня все здесь
шпионят и сторонятся нас, точно зачумленных.
Лавальер опустила голову и вздохнула.
- Это ни на что не похоже, - продолжала Монтале. - Начиная от Мали-
корна и кончая господином де СентЭньяном, все хотят выведать нашу тайну.
Ну, Луиза, потолкуем немного, чтобы я знала, как мне быть.
Лавальер подняла на подругу глаза, чистые и глубокие, как лазурь ве-
сеннего неба.
- А я, - сказала она, - спрошу тебя, почему нас позвали к принцессе?
Почему мы ночевали у нее, а не у себя? Почему ты вернулась так поздно и
почему сегодня с утра за нами установлен престрогий надзор?
