ДаАртаньян проехал вдоль стен замка, взглядом измерил его башни и
спустился в долину. Вдалеке возвышался замок Портоса, расположенный над
большим прудом и прилегавший к великолепному лесу. Это был тот же замок,
который мы уже имели удовольствие описать нашим читателям; так что сей-
час мы ограничимся тем, что лишь укажем на него.
Первое, что заметил даАртаньян после того, как взглянул на прекрасные
деревья, на майское солнце, золотившее зеленые холмы, на тенистые леса,
тянувшиеся к Компьену, был огромный ящик на колесах; два лакея подталки-
вали его сзади, а другие два тащили спереди. В ящике помещалось нечто
странное, зеленого и золотого цвета. Издалека оно представлялось ка-
кой-то бесформенной массой. Когда ящик немного приблизился, содержимое
его стало походить на огромную бочку, обтянутую зеленым сукном с галуна-
ми; еще ближе оно оказалось человеком, неуклюжим толстяком, нижняя часть
туловища которого расползлась внутри ящика, заполнив все его прост-
ранство; наконец, подъехав, этот толстяк обернулся Мушкетоном. Да, это
был Мушкетон, разжиревший и состарившийся, с седыми волосами и красным,
как у паяца, лицом.
- Клянусь богом, - воскликнул даАртаньян, - это наш добрый, милый
Мушкетон!
- А! - вскричал толстяк. - Какая радость! Какое счастье! Господин да-
Артаньян!.. Стойте, дураки!
Последние слова относились к лакеям, которые везли его. Ящик остано-
вился, и все четыре лакея с военной четкостью разом сняли шляпы, укра-
шенные галуном, и стали в ряд за ящиком.
- Ах, господин даАртаньян! - сказал Мушкетон. - Как бы я желал обнять
ваши колени! Но я не могу двигаться, как вы изволите видеть.
- Что же это, от старости?
- О нет, сударь, не от старости, а от болезней, от горестей!
- От горестей? - повторил даАртаньян, подходя к ящику. - Что, ты с
ума сошел, добрый друг? Слава богу, ты здоров, как трехсотлетний дуб.
- Ах, а ноги-то, господин даАртаньян, а ноги-то? - простонал верный
слуга.
- Что же?
- Ноги не хотят меня носить.
- Неблагодарные! А ведь ты, верно, очень хорошо кормишь их, Мушкетон?
- Увы, сударь, да! Они не могут пожаловаться на меня в этом отноше-
нии, - вздохнул Мушкетон. - Я всегда делал все, что мог, для своего те-
ла; ведь я не эгоист. - И Мушкетон опять вздохнул.
"С чего это он так? Может быть, тоже хочет стать бароном", - подумал
даАртаньян.
- Боже мой! - продолжал Мушкетон, выходя из задумчивости. - Как мон-
сеньер будет рад, узнав, что вы вспомнили о нем.
- Добрый Портос! - вскричал даАртаньян. - Я горю желанием обнять его!
- О, - сказал Мушкетон с чувством. - Я, разумеется, не премину напи-
сать ему. Сегодня же и немедля.
- Так он в отсутствии?
- Да нет же, господин.
- Так где же он, близко или далеко?
- О, если б я знал, господин...
- Черт возьми! - вскричал мушкетер, топнув ногой. - Ужасно мне не ве-
зет! Ведь Портос всегда сидел дома.
- Ваша правда, сударь. Нет человека, который был бы так привязан к
дому, как монсеньер. Но, однако... по просьбе друга, достопочтенного
господина д'Эрбле...
- Так Портоса увез Арамис?
- Вот как все это случилось. Господин д'Эрбле написал монсеньеру
письмо, да такое, что здесь все перевернулось вверх дном...
- Расскажи мне все, любезный друг. Но прежде отошли лакеев.
Мушкетон закричал: "Прочь, болваны!" - таким могучим голосом, что мог
одним дыханием, без слов, свалить с ног всех четырех слуг. ДаАртаньян
присел на край ящика и приготовился слушать.
Мушкетон начал:
- Как я уже докладывал вам, монсеньер получил письмо от господина
главного викария д'Эрбле дней восемь или девять тому назад, когда у нас
был день сельских наслаждений, то есть среда.
- Что это значит, - спросил даАртаньян, - "день сельских наслажде-
ний"?
- Изволите видеть, у нас столько наслаждений в этой прекрасной стра-
не, что они нас обременяют. Наконец мы были вынуждены распределить их по
дням недели.
- Как узнаю я в этом руку Портоса! Мне бы такая мысль не пришла в го-
лову. Правда, я-то не обременен различными удовольствиями.
- Зато мы были обременены, - заметил Мушкетон.
- Ну как же вы распределили их? Говори! - сказал даАртаньян.
- Да длинно рассказывать, сударь.
- Все равно говори, у нас есть время; и к тому же ты говоришь так
красиво, любезный Мушкетон, что слушать тебя - просто наслаждение.
- Это верно, - отозвался Мушкетон с выражением удовлетворения на ли-
це, происходящим, вероятно, оттого, что его оценили по справедливости. -
Это верно, что я добился больших успехов в обществе монсеньера.
- Я жду распределения удовольствий, Мушкетон, и жду его с нетерпени-
ем. Я хочу убедиться, что приехал в удачный день.
- Ах, господин даАртаньян, - отвечал Мушкетон печально. - С тех пор
как уехал монсеньер, улетели все наслаждения!
- Ну так призовите к себе ваши воспоминания, милый мой Мушкетон.
- Каким днем угодно вам начать?
- Разумеется, с воскресенья. Это - божий день.
- С воскресенья, господин?
- Да.
- В воскресенье у нас наслаждения благочестивые: монсеньер идет в ка-
пеллу, раздает освященный хлеб, слушает проповедь и наставления своего
аббата. Это не слишком весело, но мы ждем монаха из Парижа: уверяют, что
он говорит удивительно хорошо, это развлечет нас, потому что наш аббат
всегда нагоняет на нас сон, - так что по воскресеньям - религиозные нас-
лаждения, а по понедельникам - мирские.
- Ах, так! - сказал даАртаньян. - А как ты сам это понимаешь, Мушке-
тон? Давай рассмотрим сначала мирские наслаждения, ладно?
- По понедельникам мы выезжаем в свет, принимаем гостей и отдаем ви-
зиты; играем на лютне, танцуем, пишем стихи на заданные рифмы, - словом,
курим фимиам в честь наших дам.
- Черт возьми! Это предел галантности! - вскричал мушкетер, едва
удерживаясь от непреодолимого желания расхохотаться.
- Во вторник наслаждения ученые.
- Браво! - одобрил даАртаньян. - Перечисли-ка мне их подробнее, лю-
безный Мушкетон.
- Монсеньер изволил купить большой шар, который я покажу вам; он за-
нимает весь верх большой башни, кроме галереи, которая выстроена по при-
казанию монсеньера над шаром. Солнце и луна висят на ниточках и на про-
волоке Все это вертится; бесподобное зрелище! Монсеньер показывает мне
далекие земли и моря; мы обещаемся никогда не ездить туда Это чрезвычай-
но занимательно!
- В самом деле, очень занимательно, - отвечал д'Артаньян - А в среду?
- В среду наслаждения сельские, как я уже имел честь вам докладывать.
Мы осматриваем овец и коз монсеньера; заставляем пастушек плясать под
звуки свирели, как описано в одной книжке, которая есть в библиотеке у
монсеньера. Но это еще ее все. Мы удим "рыбу в маленьком канале и потом
обедаем с венками из цветов на головах. Вот наши наслаждения в среду.
- Да, среду вы не обижаете. Но что же осталось на долю бедного чет-
верга?
- И он не обойден, сударь, - отвечал Мушкетон с улыбкой. - В четверг
наслаждения олимпийские. Ах, сударь, как они великолепны! Мы собираем
всех молодых вассалов монсеньера и заставляем их бегать, бороться, ме-
тать диски. Монсеньер сам уже не бегает, да и я тоже. Но диск монсеньер
мечет лучше всех. А если ударит кулаком, так беда!
- Беда? Почему?
- Да, монсеньеру пришлось отказаться от борьбы. Он прошибал головы,
разбивал челюсти, проламывал груди. Веселая игра, но никто не хочет
больше играть с ним.
- Так его кулак...
- Стал еще крепче прежнего. У монсеньера несколько ослабели ноги, как
он сам сознается; зато вся сила перешла в руки, и он...
- Убивает быка по-прежнему?
- Нет, сударь, лучше того: пробивает стены. Недавно, поужинав у одно-
го из своих фермеров, - вы знаете, какой он пользуется любовью народа, -
монсеньер вздумал пошутить и ударил кулаком в стену. Стена упала, кровля
тоже; убило трех крестьян и одну старуху.
- Боже мой! А сам он остался цел?
- Ему слегка поцарапало голову! Мы промыли ранку водой, которую при-
сылают нам монахини... Но кулаку ничего не сделалось.
- К черту олимпийские наслаждения. Они обходятся слишком дорого, раз
потом остаются вдовы и сироты...
- Ничего, сударь, мы им назначаем пенсии: на это определена десятая
доля доходов монсеньера.
- Перейдем к пятнице!
- В пятницу наслаждения благородные и воинские.
Мы охотимся, фехтуем, учим соколов, объезжаем лошадей. Наконец, суб-
бота посвящается умственным наслаждениям: мы обогащаем свой ум познания-
ми, смотрим картины и статуи монсеньера, иногда даже пишем и чертим пла-
ны, а иногда палим из пушек монсеньера.
- Чертите планы! Палите из пушек!
- Да, сударь.
- Друг мой, - сказал даАртаньян, - барон дю Валлон обладает самым
тонким и благородным умом; но есть род наслаждений, который вы забыли,
мне кажется...
- Какие, сударь? - спросил Мушкетон с тревогой.
- Материальные.
Мушкетон покраснел.
- Что вы под этим подразумеваете? - спросил он, опуская глаза в зем-
лю.
- Стол, вино, веселую беседу за бутылкой.
- Ах, сударь, эти вещи не идут в счет: ими мы наслаждаемся ежедневно.
- Любезный Мушкетон, - продолжал даАртаньян, - извини меня, но я так
увлекся твоим очаровательным рассказом, что забыл о самом главном, о
том, что господин д'Эрбле написал барону.
- Правда, сударь, наслаждения отвлекли нас от главного предмета раз-
говора. Извольте выслушать. В среду пришло письмо; я узнал почерк и сра-
зу подал письмо господину барону.
- И что же?
- Монсеньер прочел и закричал: "Лошадей! Оружие! Скорей!"
- Ах, боже мой! - воскликнул даАртаньян. - Наверное, опять дуэль!
- Нет, сударь, в письме было только сказано: "Любезный Портос, сейчас
же в дорогу, если хотите приехать раньше экинокса. Жду вас".
- Черт возьми, - прошептал даАртаньян в раздумье. - Должно быть, дело
очень спешное!
- Да, должно быть. Монсеньер, - продолжал Мушкетон, - уехал со своим
секретарем в тот же день, чтобы поспеть вовремя.
- И поспел?
- Надеюсь. Монсеньер вовсе не трус, как вы сами изволите знать, а меж
тем он беспрестанно повторял: "Черт возьми, кто такой этот экинокс? [3]
Все равно, будет чудо, если этот молодчик поспеет раньше меня".
- И ты думаешь, что Портос приехал раньше? - спросил даАртаньян.
- Я в этом уверен. У этого экинокса, как бы он ни был богат, верно,
нет таких лошадей, как у монсеньера.
ДаАртаньян сдержал желание расхохотаться только Потому, что краткость
письма Арамиса заставила его призадуматься. Он прошел за Мушкетоном или,
лучше сказать, за ящиком Мушкетона до самого замка; затем сел за стол,
за которым его угощали по-королевски. Но он ничего больше не мог узнать
от Мушкетона: верный слуга только рыдал - и все.
Проведя ночь в мягкой постели, даАртаньян начал размышлять над смыс-
лом письма Арамиса. Какое отношение могло иметь равноденствие к делам
Портоса? Ничего не понимая, он решил, что тут, вероятно, дело идет о ка-
кой-нибудь новой любовной интрижке епископа, для которой нужно, чтобы
дни были равны ночам.
ДаАртаньян выехал из замка Пьерфон так же, как выехал из Мелюна и из
замка графа де Ла Фер. Он казался несколько задумчивым, а это означало,
что он в очень дурном расположении духа. Опустив голову, с неподвижным
взглядом, в том неопределенном раздумье, из которого иной раз рождается
высокое красноречие, он говорил себе:
- Ни друзей, ни будущности, ничего!.. Силы мои иссякли, как и связи
прежней дружбы!.. Приближается старость, холодная, неумолимая. Черным
крепом обволакивает она все, чем сверкала и благоухала моя юность; взва-
ливает эту сладостную ношу себе на плечи и уносит в бездонную пропасть
смерти...
Сердце гасконца дрогнуло, как тверд и мужествен он ни был в борьбе с
житейскими невзгодами; в продолжение нескольких минут облака казались
ему черными, а земля липкой и скользкой, как на кладбище.
