- Не меньше года.
- И можно приняться за работу?
- Хоть сейчас.
- Вот видите, мы потеряли целый год! - вскричал Дантес.
- По-вашему, потеряли?
- Простите меня, ради бога! - воскликнул Эдмон, покраснев.
- Полно! - сказал аббат. - Человек всегда только человек, а вы еще
один из лучших, каких я знавал. Так слушайте, вот мой план.
И аббат показал Дантесу сделанный им чертеж; то был план его камеры,
камеры Дантеса и прохода, соединявшего их. Посредине этого прохода от-
ветвлялся боковой ход, вроде тех, какие прокладывают в рудниках. Этот
боковой ход кончался под галереей, где шагал часовой; тут предполагалось
сделать широкую выемку, подрывая и расшатывая одну из плит, образующих
пол галереи: в нужную минуту плита осядет под тяжестью солдата, и он
провалится в выемку; оглушенный падением, он не в силах будет защи-
щаться, и в этот миг Дантес кинется на него, свяжет, заткнет ему рот, и
оба узника, выбравшись через окно галереи, спустятся по наружной стене
при помощи веревочной лестницы и убегут.
Дантес захлопал в ладоши, и глаза его заблистали радостью; план был
так прост, что непременно должен был удаться.
В тот же день наши землекопы принялись за работу; они трудились тем
более усердно, что этот труд следовал за долгим отдыхом и, по-видимому,
отвечал заветному желанию каждого из них.
Они рыли без устали, бросая работу только в те часы, когда принуждены
были возвращаться к себе и ждать посещения тюремщика. Впрочем, они нау-
чились уже издали различать его шаги, и ни одного из них ни разу не зас-
тали врасплох. Чтобы земля, вынутая из нового подкопа, не завалила ста-
рый, они выкидывали ее понемногу и с невероятными предосторожностями в
окно камеры Дантеса или Фариа; ее тщательно измельчали в порошок, и ноч-
ной ветер уносил ее.
Более года ушло на эту работу, выполненную долотом, ножом и деревян-
ным рычагом; весь этот год аббат продолжал учить Дантеса, говорил с ним
то на одном, то на другом языке, рассказывал ему историю народов и тех
великих людей, которые время от времени оставляют за собою блистательный
след, называемый славою. К тому же аббат, как человек светский, принад-
лежавший к высшему обществу, в обращении своем сохранял какую-то груст-
ную величавость; Дантес благодаря врожденной переимчивости сумел усвоить
изящную учтивость, которой ему недоставало, и аристократические манеры,
приобретаемые обычно только в общении с высшими классами или в обществе
просвещенных людей.
Через пятнадцать месяцев проход был вырыт; под галереей была сделана
выемка; можно было слышать шаги часового, расхаживавшего взад и вперед;
и узники, вынужденные для успешности побега ждать темной и безлунной но-
чи, боялись одного: что земля не выдержит и сама прежде времени осыплет-
ся под ногами солдата. Чтобы предотвратить эту опасность, узники подста-
вили подпорку, которую нашли в фундаменте.
Дантес как раз был занят этим, когда вдруг услышал, что аббат Фариа,
остававшийся в его камере, где он обтачивал гвоздь, предназначенный для
укрепления веревочной лестницы, зовет его испуганным голосом. Дантес по-
спешил к нему и увидел, что аббат стоит посреди камеры, бледный, в поту,
с судорожно стиснутыми руками.
- Боже мой! - вскрикнул Дантес. - Что такое? Что с вами?
- Скорей, скорей! - сказал аббат. - Слушайте!
Дантес посмотрел на посеревшее лицо аббата, на его глаза, окруженные
синевой, на белые губы, на взъерошенные волосы и в страхе выронил из рук
долото.
- Что случилось? - воскликнул он.
- Я погиб! - сказал аббат. - Слушайте. Мною овладевает страшная, быть
может, смертельная болезнь; припадок начинается, я чувствую; я уже испы-
тал это за год до тюрьмы. Есть только одно средство против этой болезни,
я назову вам его; бегите ко мне, поднимите ножку кровати, она полая, в
ней вы найдете пузырек с красным настоем. Принесите его сюда... или,
нет, нет, постойте! Меня могут застать здесь; помогите мне дотащиться к
себе, пока у меня есть еще силы. Кто знает, что может случиться и
сколько времени продолжится припадок.
Дантес не потерял присутствия духа, несмотря на страшное несчастье,
обрушившееся на него; он спустился в подкоп, таща за собой бедного абба-
та; с неимоверными усилиями он довел больного до его камеры и уложил в
постель.
- Благодарю, - сказал аббат, дрожа всем телом, как будто он только
что вышел из холодной воды. Припадок сейчас начнется, я буду в каталеп-
сии; может быть, буду лежать без движения, не издавая ни единого стона,
а может быть, на губах выступит пена, я буду корчиться и кричать. Сде-
лайте так, чтобы не было слышно моих криков; это самое важное; иначе ме-
ня, чего доброго, переведут в другую камеру, и нас разлучат навеки. Ког-
да вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно что мертвец,
тогда - только тогда, слышите? - разожмите мне зубы ножом и влейте в рот
десять капель настоя; и, может быть, я очнусь.
- Может быть? - скорбно воскликнул Дантес.
- Помогите! Помогите! - закричал аббат. - Я... я ум...
Припадок начался с такой быстротой и силой, что несчастный узник не
успел даже кончить начатого слова. Тень мелькнула на его челе, быстрая и
мрачная, как морская буря; глаза раскрылись, рот искривился, щеки побаг-
ровели; он бился, рычал, на губах выступила пена. Исполняя его приказа-
ние, Дантес зажал ему рот одеялом. Так продолжалось два часа. Наконец,
бесчувственный, как камень, холодный и бледный, как мрамор, беспомощный,
как растоптанная былинка, он забился в последних судорогах, потом вытя-
нулся на постели и остался недвижим.
Эдмон ждал, пока эта мнимая смерть завладеет всем телом и оледенит
самое сердце. Тогда он взял нож, просунул его между зубами, с величайши-
ми усилиями разжал стиснутые челюсти, влил одну за другой десять капель
красного настоя и стал ждать.
Прошел час, старик не шевелился Дантес испугался, что ждал слишком
долго, и смотрел на него с ужасом, схватившись за голову. Наконец, лег-
кая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся откры-
тыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старик
пошевелился.
- Спасен! Спасен! - закричал Дантес.
Больной еще не мог говорить, но с явной тревогой протянул руку к две-
ри. Дантес насторожился и услышал шаги тюремщика. Было уже семь часов, а
Дантесу было не до того, чтобы следить за временем.
Эдмон бросился в подкоп, заложил за собою камень и очутился в своей
камере.
Через несколько мгновений дверь отворилась, и тюремщик, как и всегда,
увидал узника сидящим на постели.
Едва успел он выйти, едва затих шум его шагов, как Дантес, терзаемый
беспокойством, забыв про обед, поспешил обратно и, подняв камень, воро-
тился в камеру аббата.
Аббат пришел в чувство, но еще лежал пластом, совершенно обессилен-
ный.
- Я уж думал, что больше не увижу вас, - сказал он Эдмону.
- Почему? - спросил тот. - Разве вы боялись умереть?
- Нет; но все готово к побегу, и я думал, что вы убежите.
Краска негодования залила щеки Дантеса.
- Без вас! - вскричал он. - Неужели вы в самом деле думали, что я на
это способен?
- Теперь вижу, что ошибался, - сказал больной. - Ах, как я слаб, раз-
бит, уничтожен!
- Не падайте духом, силы восстановятся, - сказал Дантес, садясь возле
постели аббата и беря его за руки.
Аббат покачал головой.
- Последний раз, - сказал он, - припадок продолжался полчаса, после
чего мне захотелось есть, и я встал без посторонней помощи, а сегодня я
не могу пошевелить ни правой ногой, ни правой рукой; голова у меня тяже-
лая, что указывает на кровоизлияние в мозг. При третьем припадке меня
разобьет паралич или я сразу умру.
- Нет, нет, успокойтесь, вы не умрете; третий припадок, если и будет,
застанет вас на свободе. Тогда мы вас вылечим, как и в этот раз, и даже
лучше; ведь у нас будет все необходимое.
- Друг мой, - отвечал старик, - не обманывайте себя; этот припадок
осудил меня на вечное заточение: для побега надо уметь ходить...
- Так что ж? Мы подождем неделю, месяц, два месяца, если нужно; тем
временем силы воротятся к вам; все готово к нашему побегу; мы можем сами
выбрать день и час. Как только вы почувствуете, что можете плавать, мы
тотчас же бежим.
- Мне уже больше не плавать, - отвечал Фариа, - эта рука парализова-
на, и не на один день, а навсегда. Поднимите ее, и вы увидите, как она
тяжела.
Дантес поднял руку больного; она упала, как камень. Он вздохнул.
- Теперь вы убедились, Эдмон? - сказал Фариа. - Верьте мне, я знаю,
что говорю. С первого приступа моей болезни я не переставал думать о
ней. Я ждал ее, потому что она у меня наследственная - мой отец умер при
третьем припадке, дед тоже. Врач, который дал мне рецепт настоя, а это
не кто иной, как знаменитый Кабанис, предсказал мне такую же участь.
- Врач ошибается, - воскликнул Дантес, - а паралич ваш не помешает
нам: я возьму вас на плечи и поплыву вместе с вами.
- Дитя, - сказал аббат, - вы моряк, вы опытный пловец, стало быть, вы
должны знать, что человек с такой ношей недалеко уплывет в море. Бросьте
обольщать себя пустыми надеждами, которым не верит даже ваше доброе
сердце. Я останусь здесь, пока не пробьет час моего освобождения, час
смерти. А вы спасайтесь, бегите! Вы молоды, ловки и сильны; не считай-
тесь со мной, я возвращаю вам ваше честное слово.
- Хорошо, - сказал Дантес. - В таком случае и я остаюсь.
Он встал и торжественно простер руку над стариком:
- Клянусь кровью Христовой, что не оставлю вас до вашей смерти.
Фариа посмотрел на юношу, такого благородного, великодушного и безыс-
кусственного, и на лице его, одушевленном самой чистой преданностью,
прочел искренность его любви и чистосердечие его клятвы.
- Хорошо, - сказал больной, - я принимаю вашу жертву. Спасибо.
И он протянул Эдмону руку.
- Быть может, ваша бескорыстная преданность будет вознаграждена, -
сказал он, - но так как я не могу, а вы не хотите уйти отсюда, то нам
надо заложить ход под галереей. Часовой может обратить внимание на гул-
кое место и позвать надзирателя; тогда все откроется, и нас разлучат.
Ступайте, займитесь этим делом, в котором, к сожалению, я уже не могу
вам помочь. Употребите на это всю ночь, если нужно, и возвращайтесь
завтра утром после обхода. Мне нужно сказать вам нечто очень важное.
Дантес пожал руку аббату, который успокоил его улыбкой, и послушно и
почтительно вышел от своего старого Друга.
XVIII. СОКРОВИЩА АББАТА ФАРИА
Наутро, войдя в камеру своего товарища по заключению, Дантес застал
аббата сидящим на постели. Лицо его было спокойно; луч солнца, проникав-
ший через узкое окно, падал на клочок бумаги, который он держал в левой
руке, - правой, как читатель помнит, он не владел; листок долго хранился
в виде туго свернутой трубки и, вероятно, поэтому плохо раскручивался.
Аббат молча указал Дантесу на бумагу.
- Что это такое? - спросил Дантес.
- Посмотрите хорошенько, - отвечал аббат с улыбкой.
- Я смотрю во все глаза, - отвечал Дантес, - и вижу только обгоревшую
бумажку, на которой какими-то странными чернилами написаны готические
буквы.
- Эта бумага, друг мой, - сказал Фариа, - теперь я вам все могу отк-
рыть, ибо я испытал вас, - эта бумага - мое сокровище, половина которо-
го, начиная с этой минуты, принадлежит вам.
Холодный пот выступил на лбу Дантеса. До сего дня он старался не го-
ворить с аббатом об этом сокровище, изза которого несчастный старик
прослыл сумасшедшим; в силу врожденного такта Эдмон не хотел касаться
этого больного места, сам Фариа тоже молчал; это молчание Эдмон принимал
за возвращение рассудка. И вот теперь эти слова, вырвавшиеся у старика
после тяжелого припадка, казалось, свидетельствовали о новом приступе
душевного недуга.
