план острова, а Фариа давал Дантесу советы, каким способом отыскать
клад.
Но Дантес далеко не был так увлечен, как старый аббат, а главное, не
разделял его уверенности. Конечно, теперь он знал, что Фариа отнюдь не
сумасшедший, и находчивость, благодаря которой аббат сделал открытие,
создавшее ему славу помешанного, только увеличивала восхищение Дантеса;
но в то же время ему не верилось, чтобы этот клад, пусть он даже ког-
да-нибудь и был, существовал еще и теперь; если он не считал его вымыш-
ленным, то во всяком случае считал его исчезнувшим.
Между тем словно судьба хотела лишить узников последней надежды и
дать им понять, что они осуждены на вечное заключение, их постигло новое
несчастье: наружную галерею, давно угрожавшую обвалом, перестроили; по-
чинили фундамент и заложили огромными камнями отверстие, уже наполовину
заваленное Дантесом. Не прими он этой предосторожности, которую, как мы
помним, ему посоветовал аббат, их постигла бы еще большая беда: их при-
готовления к побегу были бы обнаружены и их несомненно разлучили бы.
Итак, за ними захлопнулась новая дверь, еще более прочная и неумолимая,
чем все прежние.
- Вот видите, - с тихой грустью говорил Дантес аббату, - богу угодно,
чтобы даже в моей преданности вам не было моей заслуги. Я обещал вам
навсегда остаться с вами и теперь поневоле должен сдержать свое слово.
Клад не достанется ни мне, ни вам, и мы никогда отсюда не выйдем. Впро-
чем, истинный клад, дорогой друг, это не тот, который ждал меня под тем-
ными скалами Монте-Кристо; это - ваше присутствие, это наше общение по
пять, по шесть часов в день, вопреки нашим тюремщикам, это те лучи зна-
ния, которыми вы озарили мой ум, это чужие наречия, которые вы насадили
в моей памяти и которые разрастаются в ней всеми своими филологическими
разветвлениями; это науки, ставшие для меня такими доступными благодаря
глубине ваших познаний и ясности принципов, к которым вы их свели. Вот
мое сокровище, дорогой друг, вот чем вы дали мне и богатство и счастье.
Поверьте мне и утешьтесь, это больше на благо мне, нежели бочки с золо-
том и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те об-
лака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твер-
дою землею, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним. Быть
подле вас как можно долее, слушать ваш проникновенный голос, просвещать
свой ум, закалять душу, готовить себя к свершению великих и грозных дея-
ний, - если мне суждено когда-нибудь вырваться на свободу, навсегда по-
кончить с отчаянием, которому я предавался до знакомства с вами, - вот
мое богатство; оно не призрачно; этим подлинным богатством я обязан вам,
и все властители мира, будь они Цезарями Борджиа, не отнимут его у меня.
Итак, время потекло для двух несчастных узников если не счастливо, то
по крайней мере довольно быстро. Фариа, столько лет молчавший о своем
сокровище, теперь не переставал говорить о нем. Как он и предвидел, его
правая рука и нога остались парализованными, и он почти потерял надежду
самому воспользоваться кладом; но он по-прежнему мечтал, что его младший
товарищ будет выпущен из тюрьмы или сумеет бежать, и радовался за него.
Опасаясь, как бы записка как-нибудь не затерялась или не пропала, он
заставил Дантеса выучить ее наизусть, и Дантес знал ее на память от пер-
вого слова до последнего. Тогда он уничтожил вторую половину записки,
будучи уверен, что если бы даже нашли первую половину, то смысла ее не
разберут. Иногда Фариа по целым часам давал Дантесу наставления, которые
могли быть ему полезны впоследствии в случае освобождения; с первого же
дня, с первого часа, с первого мгновения свободы Дантесом должна была
владеть одна-единственная мысль - во что бы то ни стало добраться до
Монте-Кристо, не возбуждая подозрений, остаться там одному под каким-ни-
будь предлогом, постараться отыскать волшебные пещеры и начать рыть в
указанном месте. Указанным местом, как мы помним, был самый отдаленный
угол второго отверстия.
Между тем время проходило не то чтобы незаметно, но во всяком случае
сносно. Фариа, как мы уже говорили, хоть и был разбит параличом, снова
обрел прежнюю ясность ума и мало-помалу научил своего молодого товарища,
кроме отвлеченных наук, о которых уже шла речь, тому терпеливому и высо-
кому искусству узника, которое состоит в том, чтобы делать что-нибудь из
ничего. Они постоянно были чем-нибудь заняты, Фариа - страшась старости,
Дантес - чтобы не вспоминать о своем прошлом, почти угасшем и мерцавшем
в глубине его памяти лишь как далекий огонек, затерянный в ночи. И жизнь
их походила на жизнь людей, устоявших перед несчастьем, которая течет
спокойно и размеренно под оком провидения.
Но под этим наружным спокойствием в сердце юноши, а быть может, и в
сердце старика таились насильно сдерживаемые душевные порывы; быть мо-
жет, подавленный стон вырывался у них из груди, когда Фариа оставался
один и Эдмон возвращался в свою камеру.
Однажды ночью Эдмон внезапно проснулся; ему почудилось, что кто-то
зовет его. Напрягая зрение, он пытался проникнуть в ночной мрак.
Он услышал свое имя или, вернее, жалобный голос, силившийся произнес-
ти его.
Он приподнялся на кровати и, похолодев от страха, начал прислуши-
ваться. Сомнения не было: стон доносился из подземелья аббата.
- Великий боже! - прошептал Дантес. - Неужели?..
Он отодвинул кровать, вынул камень, бросился в подкоп и дополз до
противоположного конца: плита была поднята.
При тусклом свете самодельной плошки, о которой мы уже говорили, Эд-
мон увидел старика: он был мертвенно бледен и едва стоял на ногах, дер-
жась за кровать. Черты его лица были обезображены теми зловещими призна-
ками, которые были уже знакомы Эдмону и которые так испугали его, когда
он увидел их в первый раз.
- Вы понимаете, друг мой, - коротко произнес Фариа. - Мне не нужно
объяснять вам.
Эдмон застонал и, обезумев от горя, бросился к двери с криком:
- Помогите! Помогите!
У Фариа хватило сил удержать его за руку.
- Молчите! - сказал он. - Не то вы погибли. Будем думать только о
вас, мой друг, о том, как бы сделать сносным ваше заключение или возмож-
ным ваш побег. Вам потребовались бы годы, чтобы сделать заново все то,
что я здесь сделал и что тотчас же будет уничтожено, если наши тюремщики
узнают о нашем общении. Притом же не тревожьтесь, друг мой; камера, ко-
торую я покидаю, не останется долго пустой; другой несчастный узник зас-
тупит мое место. Этому другому вы явитесь, как ангел избавитель. Он, мо-
жет быть, будет молод, силен и терпелив, как вы, он сумеет помочь вам
бежать, между тем как я только мешал вам. Вы уже не будете прикованы к
полутрупу, парализующему все ваши движения. Положительно, бог, наконец,
вспомнил о вас; он дает вам больше, чем отнимает, и мне давно пора уме-
реть.
В ответ Эдмон только сложил руки и воскликнул:
- Друг мой, замолчите, умоляю вас!
Потом, оправившись от внезапного удара и вернув себе твердость духа,
которой слова старика лишили его, он воскликнул:
- Я спас вас однажды, спасу и в другой раз!
Он приподнял ножку кровати и достал оттуда склянку, еще на одну треть
наполненную красным настоем.
- Смотрите, - сказал он, - вот он - спасительный напиток! Скорей,
скорей скажите мне, что надо делать. Дайте мне указания! Говорите, мой
друг, я слушаю.
- Надежды нет, - отвечал Фариа, качая головой, - но все равно: богу
угодно, чтобы человек, которого он создал и в сердце которого он вложил
столь сильную любовь к жизни, делал все возможное для сохранения этого
существования, порой столь тягостного, но неизменно столь драгоценного.
- Да, да, - воскликнул Дантес, - я вас спасу!
- Пусть так! Я уже холодею; я чувствую, что кровь приливает к голове;
эта дрожь, от которой у меня стучат зубы и ноют кости, охватывает меня
всего: через пять минут начнется припадок, через четверть часа я стану
трупом.
- Боже! - вскричал Дантес в душевной муке.
- Поступите, как в первый раз, только не ждите так долго. Все мои
жизненные силы уже истощены, и смерти, - продолжал он, показывая на свою
руку и ногу, разбитые параличом, - остается только половина работы.
Влейте мне в рот двенадцать капель этой жидкости вместо десяти и, если
вы увидите, что я не прихожу в себя, влейте все остальное. Теперь помо-
гите мне лечь, я больше не могу держаться на ногах.
Эдмон взял старика на руки и уложил на кровать.
- Друг мой, - сказал Фариа, - вы единственная отрада моей загубленной
жизни, отрада, которую небо послало мне, хоть и поздно, но все же посла-
ло, - я благодарю его за этот неоценимый дар и, расставаясь с вами наве-
ки, желаю вам всего того счастья и благополучия, которых вы достойны.
Сын мой, благословляю тебя!
Дантес упал на колени и приник головой к постели старика.
- Но прежде всего выслушайте внимательно, что я вам скажу в эти пос-
ледние минуты: сокровище кардинала Спада существует. По милости божьей
для меня нет больше ни расстояний, ни препятствий Я вижу его отсюда в
глубине второй пещеры, взоры мои проникают в недра земли и видят ослепи-
тельные богатства. Если вам удастся бежать, то помните, что бедный аб-
бат, которого все считали сумасшедшим, был вовсе не безумец Спешите на
МонтеКристо, овладейте нашим богатством, насладитесь им, вы довольно
страдали.
Судорога оборвала речь старика. Дантес поднял голову и увидел, что
глаза аббата наливаются кровью. Казалось, кровавая волна хлынула от гру-
ди к голове.
- Прощайте! Прощайте! - прошептал старик, схватив Эдмона за руку. -
Прощайте!
- Нет! Нет! - воскликнул тот. - Не оставь нас, господи боже мой, спа-
си его!.. Помогите!.. Помогите!..
- Тише, тише! - пролепетал умирающий. - Молчите, а то нас разлучат,
если вы меня спасете!
- Вы правы. Будьте спокойны, я спасу вас! Хоть вы очень страдаете,
но, мне кажется, меньше, чем в первый раз.
- Вы ошибаетесь: я меньше страдаю потому, что во мне осталось меньше
сил для страдания. В ваши лета верят в жизнь, верить и надеяться - при-
вилегия молодости. Но старость яснее видит смерть. Вот она!.. Подхо-
дит!.. Кончено!.. В глазах темнеет!.. Рассудок мутится!.. Вашу руку,
Дантес!.. Прощайте!.. Прощайте!..
И, собрав остаток своих сил, он приподнялся в последний раз.
- Монте-Кристо! - произнес он. - Помните - Монте-Кристо!
И упал на кровать.
Припадок был ужасен: сведенные судорогою члены, вздувшиеся веки, кро-
вавая пена, бесчувственное тело - вот что осталось на этом ложе страда-
ний от разумного существа, лежавшего на нем за минуту перед тем.
Дантес взял плошку и поставил ее у изголовья постели на выступивший
из стены камень; мерцающий свет бросал причудливый отблеск на искаженное
лицо и бездыханное, оцепеневшее тело.
Устремив на него неподвижный взор, Дантес бестрепетно ждал той мину-
ты, когда надо будет применить спасительное средство.
Наконец, он взял нож, разжал зубы, которые поддались легче, чем в
прошлый раз, отсчитал двенадцать капель и стал ждать; в склянке остава-
лось еще почти вдвое против того, что он вылил.
Он прождал десять минут, четверть часа, полчаса, - Фариа не шевелил-
ся. Дрожа всем телом, чувствуя, что волосы у него встали дыбом и лоб
покрылся испариной, Дантес считал секунды по биению своего сердца.
Тогда он решил, что настало время испытать последнее средство; он
поднес склянку к посиневшим губам аббата и влил в раскрытый рот весь ос-
таток жидкости.
Снадобье произвело гальваническое действие: страшная дрожь потрясла
члены старика, глаза его дико раскрылись, он испустил вздох, похожий на
крик, потом мало-помалу трепещущее тело снова стало неподвижным.
Только глаза остались открытыми.
Прошло полчаса, час, полтора часа. В продолжение этих мучительных по-
