что Наполеон хотел осуществить в тысяча восемьсот одиннадцатом; за то,
что я, как Макиавелли, вместо мелких княжеств, гнездящихся в Италии и
управляемых слабыми деспотами, хотел видеть единую, великую державу, це-
лостную и мощную; за то, что мне показалось, будто я нашел своего Цезаря
Борджиа в коронованном глупце, который притворялся, что согласен со
мной, чтобы легче предать меня. Это был замысел Александра Шестого и
Климента Седьмого; он обречен на неудачу, они тщетно брались за его осу-
ществление, и даже Наполеон не сумел завершить его; поистине над Италией
тяготеет проклятье!
Старик опустил голову на грудь.
Дантесу было непонятно, как может человек рисковать жизнью из таких
побуждений; правда, если он знал Наполеона, потому что видел его и гово-
рил с ним, то о Клименте Седьмом и Александре Шестом он не имел ни ма-
лейшего представления.
- Не вы ли, - спросил Дантес, начиная разделять всеобщее мнение в
замке Иф, - не вы ли тот священник, которого считают... больным?
- Сумасшедшим, хотите вы сказать?
- Я не осмелился, - сказал Дантес с улыбкой.
- Да, - промолвил Фариа с горьким смехом, - да, меня считают сумас-
шедшим; я уже давно служу посмешищем для жителей этого замка и потешал
бы детей, если бы в этой обители безысходного горя были дети.
Дантес стоял неподвижно и молчал.
- Так вы отказываетесь от побега? - спросил он.
- Я убедился, что бежать невозможно, предпринимать невозможное - зна-
чит восставать против бога.
- Зачем отчаиваться? Желать немедленной удачи - это тоже значит тре-
бовать от провидения слишком многого. Разве нельзя начать подкоп в дру-
гом направлении?
- Да знаете ли вы, чего мне стоил этот подкоп? Знаете ли вы, что я
четыре года потратил на одни инструменты? Знаете ли вы, что я два года
рыл землю, твердую, как гранит? Знаете ли вы, что я вытаскивал камни,
которые прежде не мог бы сдвинуть с места; что я целые дни проводил в
этой титанической работе; что иной раз, вечером, я считал себя счастли-
вым, если мне удавалось отбить квадратный дюйм затвердевшей, как камень,
известки? Знаете ли вы, что, для того чтобы прятать землю и камни, кото-
рые я выкапывал, мне пришлось пробить стену и сбрасывать все это под
лестницу и что теперь там все полно доверху, так что мне некуда было бы
девать горсть пыли? Знаете ли вы, что я уже думал, что достиг цели моих
трудов, чувствовал, что моих сил хватит только на то, чтобы кончить ра-
боту, и вдруг бог не только отодвигает эту цель, но и переносит ее неве-
домо куда? Нет! Я вам сказал и повторю еще раз: отныне я и пальцем не
шевельну, ибо господу угодно, чтобы я был навеки лишен свободы!
Эдмон опустил голову, чтобы не показать старику, что радость иметь
его своим товарищем мешает ему в должной мере сочувствовать горю узника,
которому не удалось бежать.
Аббат Фариа опустился на постель.
Эдмон никогда не думал о побеге. Иные предприятия кажутся столь нес-
быточными, что даже не приходит в голову браться за них; какой-то инс-
тинкт заставляет избегать их. Прорыть пятьдесят футов под землей, посвя-
тить этому труду три года, чтобы дорыться, в случае удачи, до отвесного
обрыва над морем; броситься с высоты в пятьдесят, шестьдесят, а то и сто
футов, чтобы размозжить себе голову об утесы, если раньше не убьет пуля
часового, а если удастся избежать всех этих опасностей, проплыть целую
милю, - этого было больше чем достаточно, чтобы покориться неизбежности,
и мы убедились, что эта покорность привела Дантеса на порог смерти.
Но, увидев старика, который цеплялся за жизнь с такой энергией и по-
давал пример отчаянной решимости, Дантес стал размышлять и измерять свое
мужество. Другой попытался сделать то, о чем он даже не мечтал; другой,
менее молодой, менее сильный, менее ловкий, чем он, трудом и терпением
добыл себе все инструменты, необходимые для этой гигантской затеи, кото-
рая не удалась только из-за ошибки в расчете; другой сделал все это,
стало быть и для него нет ничего невозможного. Фариа прорыл пятьдесят
футов, он пророет сто: пятидесятилетний Фариа трудился три года, он
вдвое моложе Фариа и проработает шесть лет; Фариа, аббат, ученый, свя-
щеннослужитель, решился проплыть от замка Иф да острова Дом, Ратотгао
или Лемер; а он, Дантес, моряк, смелый водолаз, так часто нырявший на
дно за коралловой ветвью, неужели не проплывет одной мили? Сколько на-
добно времени, чтобы проплыть милю? Час? Так разве ему не случалось по
целым часам качаться на волнах, не выходя на берег? Нет, нет, ему нужен
был только ободряющий пример. Все, что сделал или мог бы сделать другой,
сделает и Дантес.
Он задумался, потом сказал:
- Я нашел то, что вы искали.
Фариа вздрогнул.
- Вы? - спросил он, подняв голову, и видно было, что если Дантес ска-
зал правду, то отчаяние его сотоварища продлится недолго. - Что же вы
нашли?
- Коридор, который вы пересекли, тянется в том же направлении, что и
наружная галерея?
- Да.
- Между ними должно быть шагов пятнадцать.
- Самое большее.
- Так вот: от середины коридора мы проложим путь под прямым углом. На
этот раз вы сделаете расчет более тщательно. Мы выберемся на наружную
галерею, убьем часового и убежим. Для этого нужно только мужество, оно у
вас есть, и сила, - у меня ее довольно. Не говорю о терпении, - вы уже
доказали свое на деле, а я постараюсь доказать свое.
- Постойте, - сказал аббат, - вы не знаете, какого рода мое мужество
и на что я намерен употребить свою силу. Терпения у меня, по-видимому,
довольно: я каждое утро возобновлял ночную работу и каждую ночь - днев-
ные труды. Но тогда мне казалось, - вслушайтесь в мои слова, молодой че-
ловек, - тогда мне казалось, что я служу богу, пытаясь освободить одно
из его созданий, которое, будучи невиновным, не могло быть осуждено.
- А разве теперь не то? - спросил Дантес. - Или вы признали себя ви-
новным, с тех пор как мы встретились?
- Нет, но я не хочу стать им. До сих пор я имел дело только с вещами,
а вы предлагаете мне иметь дело с людьми. Я мог пробить стену и уничто-
жить лестницу, но я не стану пробивать грудь и уничтожать чью-нибудь
жизнь.
Дантес с удивлением посмотрел на него.
- Как? - сказал он. - Если бы вы могли спастись, такие соображения
удержали бы вас?
- А вы сами, - сказал Фариа, - почему вы не убили тюремщика ножкой от
стола, не надели его платья и не попытались бежать?
- Потому, что мне это не пришло в голову, - отвечал Дантес.
- Потому что в вас природой заложено отвращение к убийству: такое
отвращение, что вы об этом даже не подумали, - продолжал старик, - в де-
лах простых и дозволенных наши естественные побуждения ведут нас по пря-
мому пути. Тигру, который рожден для пролития крови, - это его дело, его
назначение, - нужно только одно: чтобы обоняние дало ему знать о близос-
ти добычи. Он тотчас же бросается на нее и разрывает на куски. Это его
инстинкт, и он ему повинуется. Но человеку, напротив, кровь претит; не
законы общества запрещают нам убийство, а законы природы.
Дантес смутился. Слова аббата объяснили ему то, что бессознательно
происходило в его уме или, лучше сказать, в его душе, потому что иные
мысли родятся в мозгу, а иные в сердце.
- Кроме того, - продолжал Фариа, - сидя в тюрьме двенадцать лет, я
перебрал в уме все знаменитые побеги. Я увидел, что они удавались редко.
Счастливые побеги, увенчанные полным успехом, это те, над которыми долго
думали, которые медленно подготовлялись. Так герцог Бофор бежал из Вен-
сенского замка, аббат Дюбюкуа из Фор-Левека, а Латюд из Бастилии. Есть
еще побеги случайные; это - самые лучшие, поверьте мне, подождем благоп-
риятного случая и, если он представится, воспользуемся им.
- Вы-то могли ждать, - прервал Дантес со вздохом, - ваш долгий труд
занимал вас ежеминутно, а когда вас не развлекал труд, вас утешала на-
дежда.
- Я занимался не только этим, - сказал аббат.
- Что же вы делали?
- Писал или занимался.
- Так вам дают бумагу, перья, чернила?
- Нет, - сказал аббат, - но я их делаю сам.
- Вы делаете бумагу, перья и чернила? - воскликнул Дантес.
- Да.
Дантес посмотрел на старого аббата с восхищением; но он еще плохо ве-
рил его словам. Фариа заметил, что он сомневается.
- Когда вы придете ко мне, - сказал он, - я покажу вам целое сочине-
ние, плод мыслей, изысканий и размышлений всей моей жизни, которое я об-
думывал в тени Колизея в Риме, у подножия колонны святого Марка в Вене-
ции, на берегах Арно во Флоренции, не подозревая, что мои тюремщики да-
дут мне досуг написать его в стенах замка Иф. Это "Трактат о возможности
всеединой монархии в Италии". Он составит толстый том in-quarto.
- И вы написали его?
- На двух рубашках. Я изобрел вещество, которое делает холст гладким
и плотным, как пергамент.
- Так вы химик?
- Отчасти. Я знавал Лавуазье и был дружен с Кабанисом.
- Но для такого труда вы нуждались в исторических материалах. У вас
были книги?
- В Риме у меня была библиотека в пять тысяч книг. Читая и перечиты-
вая их, я убедился, что сто пятьдесят хорошо подобранных сочинений могут
дать если не полный итог человеческих знаний, то во всяком случае все,
что полезно знать человеку. Я посвятил три года жизни на изучение этих
ста пятидесяти томов и знал их почти наизусть, когда меня арестовали. В
тюрьме, при небольшом усилии памяти, я все их припомнил. Я мог бы вам
прочесть наизусть Фукидида, Ксенофонта, Плутарха, Тита Ливия, Тацита,
Страду, Иорнанда, Данте, Монтеня, Шекспира, Спинозу, Макиавелли и Бос-
сюэ. Я вам называю только первостепенных.
- Вы знаете несколько языков?
- Я говорю на пяти живых языках: по-немецки, пофранцузски,
по-итальянски, по-английски и по-испански; с помощью древнегреческого
понимаю нынешний греческий язык; правда, я еще плохо говорю на нем, но я
изучаю его.
- Вы изучаете греческий язык? - спросил Дантес.
- Да, я составил лексикон слов, мне известных; я их расположил всеми
возможными способами так, чтобы их было достаточно для выражения моих
мыслей. Я знаю около тысячи слов, больше мне и не нужно, хотя в словарях
их содержится чуть ли не сто тысяч. Красноречивым я не буду, но понимать
меня будут вполне, а этого мне довольно.
Все более и более изумляясь, Эдмон начинал находить способности этого
странного человека почти сверхъестественными. Он хотел поймать его на
чем-нибудь и продолжал:
- Но если вам не давали перьев, то чем же вы написали такую толстую
книгу?
- Я сделал себе прекрасные перья, - их предпочли бы гусиным, если бы
узнали о них, - из головных хрящей тех огромных мерланов, которые нам
иногда подают в постные дни. И я очень люблю среду, пятницу и субботу,
потому что эти дни приумножают запас моих перьев, а исторические труды
мои, признаюсь, мое любимое занятие. Погружаясь в прошлое, я не думаю о
настоящем; свободно и независимо прогуливаясь по истории, я забываю, что
я в тюрьме.
- А чернила? - спросил Дантес. - Из чего вы сделали чернила?
- В моей камере прежде был камин, - отвечал Фариа. - Трубу его зало-
жили, по-видимому, незадолго до того, как я там поселился, но в течение
долгих лет его топили, и все ею стенки обросли сажей. Я растворяю эту
сажу в вине, которое мне дают по воскресеньям, и таким образом добываю
превосходные чернила. Для некоторых заметок, которые должны бросаться в
глаза, я накалываю палец и пишу кровью.
- А когда мне можно увидеть все это? - спросил Дантес.
- Когда вам угодно, - сказал Фариа.
- Сейчас же!
- Так ступайте за мною, - сказал аббат.
Он спустился в подземный ход и исчез в нем; Дантес последовал за ним.
XVII. КАМЕРА АББАТА
Пройдя довольно легко, хоть и согнувшись, подземным ходом, Дантес
достиг конца коридора, прорытого аббатом Тут проход суживался, и в него
