перь толстеет. Не угодно ли вам посмотреть его вместо этого? Сумасшест-
вие его веселое и никак не опечалит вас.
- Я посмотрю и того и другого, - отвечал инспектор, - надо исполнять
долг службы добросовестно.
Инспектор еще в первый раз осматривал тюрьмы и хотел, чтобы на-
чальство осталось довольно им.
- Пойдем прежде к этому, - добавил он.
- Извольте, - отвечал комендант и сделал знак сторожу.
Сторож отпер дверь.
Услышав лязг тяжелых засовов и скрежет заржавелых петель, поворачива-
ющихся на крюках, Дантес, который сидел в углу и с неизъяснимым наслаж-
дением ловил тоненький луч света, проникавший в узкую решетчатую щель,
приподнял голову.
При виде незнакомого человека, двух сторожей с факелами, двух солдат
и коменданта с шляпой в руках Дантес понял, в чем дело, и видя, наконец,
случай воззвать к высшему начальству, бросился вперед, умоляюще сложив
руки.
Солдаты тотчас скрестили штыки, вообразив, что заключенный бросился к
инспектору с дурным умыслом.
Инспектор невольно отступил на шаг.
Дантес понял, что его выдали за опасного человека.
Тогда он придал своему взору столько кротости, сколько может вместить
сердце человеческое, и смиренной мольбой, удивившей присутствующих, по-
пытался тронуть сердце своего высокого посетителя.
Инспектор выслушал Дантеса до конца; потом повернулся к коменданту.
- Он кончит благочестием, - сказал он вполголоса, - оп уже и сейчас
склоняется к кротости и умиротворению. Видите, ему знаком страх; он отс-
тупил, увидев штыки, а ведь сумасшедший ни перед чем не отступает. Я по
этому вопросу сделал очень любопытные наблюдения в Шарантоне.
Потом он обратился к заключенному:
- Короче говоря, о чем вы просите?
- Я прошу сказать мне, в чем мое преступление: прошу суда, прошу
следствия, прошу, наконец, чтобы меня расстреляли, если я виновен, и
чтобы меня выпустили на свободу, если я невиновен.
- Хорошо ли вас кормят? - спросил инспектор.
- Да. Вероятно. Не знаю. Но это не важно. Важно, и не только для ме-
ня, несчастного узника, но и для властей, творящих правосудие, и для ко-
роля, который нами правит, чтобы невиновный не стал жертвой подлого до-
носа и не умирал под замком, проклиная своих палачей.
- Вы сегодня очень смиренны, - сказал комендант, - вы не всегда были
таким. Вы говорили совсем иначе, когда хотели убить сторожа.
- Это правда, - сказал Дантес, - и я от души прошу прощения у этого
человека, который очень добр ко мне... По что вы хотите? Я тогда был су-
масшедший, бешеный.
- А теперь нет?
- Нет, тюрьма меня сломила, уничтожила. Я здесь уже так давно!
- Так давно?.. Когда же вас арестовали? - спросил инспектор.
- Двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года, в два
часа пополудни.
Инспектор принялся считать.
- Сегодня у нас тридцатое июля тысяча восемьсот шестнадцатого года.
Что же вы говорите? Вы сидите в тюрьме всего семнадцать месяцев.
- Только семнадцать месяцев! - повторил Дантес. - Вы не знаете, что
такое семнадцать месяцев тюрьмы, - это семнадцать лет, семнадцать веков!
Особенно для того, кто, как я, был так близок к счастью, готовился же-
ниться на любимой девушке, видел перед собою почетное поприще, - и ли-
шился всего; для кого лучезарный день сменился непроглядной ночью, кто
видит, что будущность его погибла, кто не знает, любит ли его та, кото-
рую он любил, не ведает, жив ли его старик отец! Семнадцать месяцев
тюрьмы для того, кто привык к морскому воздуху, к вольному простору, к
необозримости, к бесконечности! Семнадцать месяцев тюрьмы! Это слишком
много даже за те преступления, которые язык человеческий называет самыми
гнусными именами. Так сжальтесь надо мною и испросите для меня - не
снисхождения, а строгости, не милости, а суда; судей, судей прошу я; в
судьях нельзя отказать обвиняемому.
- Хорошо, - сказал инспектор, - увидим.
Затем, обращаясь к коменданту, он сказал:
- В самом деле мне жаль этого беднягу. Когда вернемся наверх, вы по-
кажете мне его дело.
- Разумеется, - отвечал комендант, - но боюсь, что вы там найдете са-
мые неблагоприятные сведения о нем.
- Я знаю, - продолжал Дантес, - я знаю, что вы не можете освободить
меня своей властью; но вы можете передать мою просьбу высшему на-
чальству, вы можете произвести следствие, вы можете, наконец, предать
меня суду. Суд! Вот все, чего я прошу; пусть мне скажут, какое я совер-
шил преступление и к какому я присужден наказанию. Ведь неизвестность
хуже всех казней в мире!
- Я наведу справки, - сказал инспектор.
- Я по голосу вашему слышу, что вы тронуты! - воскликнул Дантес. -
Скажите мне, что я могу надеяться!
- Я не могу вам этого сказать, - отвечал инспектор, - я могу только
обещать вам, что рассмотрю ваше дело.
- В таком случае я свободен, я спасен!
- Кто приказал арестовать вас? - спросил инспектор.
- Господин де Вильфор, - отвечал Дантес. - Снеситесь с ним.
- Господина де Вильфор уже нет в Марселе; вот уже год, как он в Тулу-
зе.
- Тогда нечему удивляться! - прошептал Дантес. - Моего единственного
покровителя здесь нет!
- Не имел ли господин де Вильфор каких-либо причин ненавидеть вас? -
спросил инспектор.
- Никаких; он, напротив, был ко мне очень милостив.
- Так я могу доверять тем сведениям, которые он дал о вас или которые
он мне сообщит?
- Вполне.
- Хорошо. Ждите.
Дантес упал на колени, поднял руки к небу и стал шептать молитву, в
которой молил бога за этого человека, спустившегося к нему в темницу,
подобно Спасителю, пришедшему вывести души из ада.
Дверь за инспектором затворилась, но надежда, которую он принес, ос-
талась в камере Дантеса.
- Угодно вам сейчас просмотреть арестантские списки? - спросил комен-
дант. - Или вы желаете зайти в подземелье к аббату?
- Прежде кончим осмотр, - отвечал инспектор. - Если я подымусь на-
верх, то у меня, быть может, не хватит духу еще раз спуститься.
- О, аббат не похож на этого, его сумасшествие веселое, не то, что
разум его соседа.
- А на чем он помешался?
- На очень странной мысли: он вообразил себя владельцем несметных
сокровищ. В первый год он предложил правительству миллион, если его вы-
пустят, на второй - два миллиона, на третий - три и так далее. Теперь уж
он пять лет в тюрьме; он попросит позволения переговорить с вами наедине
и предложит вам пять миллионов.
- Это в самом деле любопытно, - сказал инспектор. - А как зовут этого
миллионера?
- Аббат Фариа.
- Номер двадцать седьмой! - сказал инспектор.
- Да, он здесь. Отоприте, Антуан.
Сторож повиновался, и инспектор с любопытством заглянул в подземелье
"сумасшедшего аббата", как все называли этого заключенного. Посреди ка-
меры, в кругу, па царапанном куском известки, отбитой от стены, лежал
человек, почти нагой, - платье его превратилось в лохмотья. Он чертил в
этом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решени-
ем задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла. Поэ-
тому он даже не пошевелился при скрипе двери и очнулся только тогда,
когда пламя факелов осветило необычным светом влажный пол, на котором он
работал. Тут он обернулся и с изумлением посмотрел на многочисленных
гостей, спустившихся в его подземелье.
Он быстро вскочил, схватил одеяло, лежавшее в ногах его жалкой посте-
ли, и поспешно накинул его на себя, чтобы явиться в более пристойном ви-
де перед посетителями.
- О чем вы просите? - спросил инспектор, но изменяя своей обычной
формулы.
- О чем я прошу? - переспросил аббат с удивлением. - Я ни о чем не
прошу.
- Вы не понимаете меня, - продолжал инспектор, - я прислан прави-
тельством для осмотра тюрем и принимаю жалобы заключенных.
- А! Это другое дело, - живо воскликнул аббат, - и я надеюсь, мы пой-
мем друг друга.
- Вот видите, - сказал комендант, - начинается так, как я вам гово-
рил.
- Милостивый государь, - продолжал заключенный, - я аббат Фариа, ро-
дился в Риме, двадцать лет был секретарем кардинала Роспильози; меня
арестовали, сам не знаю за что, в начале тысяча восемьсот одиннадцатого
года, и с тех пор я тщетно требую освобождения от итальянского и фран-
цузского правительств.
- Почему от французского? - спросил комендант.
- Потому, что меня схватили в Пьомбино, и я полагаю, что Пьомбино,
подобно Милану и Флоренции, стал главным городом какого-нибудь французс-
кого департамента.
Инспектор и комендант с улыбкой переглянулись.
- Ну, дорогой мой, - заметил инспектор, - ваши сведения об Италии не
отличаются свежестью.
- Они относятся к тому дню, когда меня арестовали, - отвечал аббат
Фариа, - а так как в то время его величество император создал Римское
королевство для дарованного ему небом сына, то я полагал, что, продолжая
пожинать лавры победы, он претворил мечту Макиавелли и Цезаря Боржиа,
объединив всю Италию в единое и неделимое государство.
- К счастью, - возразил инспектор, - провидение несколько изменило
этот грандиозный план, который, видимо, встречает ваше живое сочувствие.
- Это единственный способ превратить Италию в сильное, независимое и
счастливое государство, - сказал аббат.
- Может быть, - отвечал инспектор, - но я пришел сюда не затем, чтобы
рассматривать с вами курс итальянской политики, а для того, чтобы спро-
сить у вас, что я и сделал, довольны ли вы помещением и пищей.
- Пища здесь такая же, как и во всех тюрьмах, то есть очень плохая, -
отвечал аббат, - а помещение, как видите, сырое и нездоровое, но в общем
довольно приличное для подземной тюрьмы. Дело не в этом, а в чрезвычайно
важной тайне, которую я имею сообщить правительству.
- Начинается, - сказал комендант на ухо инспектору.
- Вот почему я очень рад вас видеть, - продолжал аббат, - хоть вы и
помешали мне в очень важном вычислении, которое, если окажется успешным,
быть может, изменит всю систему Ньютона. Могу я попросить у вас разреше-
ния поговорить с вами наедине?
- Что я вам говорил? - шепнул комендант инспектору.
- Вы хорошо знаете своих постояльцев, - отвечал инспектор улыбаясь,
затем обратился к аббату: Я не могу исполнить вашу просьбу.
- Однако, если бы речь шла о том, чтобы доставить правительству воз-
можность получить огромную сумму, пять миллионов, например?
- Удивительно, - сказал инспектор, обращаясь к коменданту, - вы
предсказали даже сумму.
- Хорошо, - продолжал аббат, видя, что инспектор хочет уйти, - мы мо-
жем говорить и не наедине, господин комендант может присутствовать при
нашей беседе.
- Дорогой мой, - перебил его комендант, - к сожалению, мы знаем напе-
ред и наизусть все, что вы нам скажете. Речь идет о ваших сокровищах,
да?
Фариа взглянул на насмешника глазами, в которых непредубежденный наб-
людатель несомненно увидел бы трезвый ум и чистосердечие.
- Разумеется, - сказал аббат, - о чем же другом могу я говорить?
- Господин инспектор, - продолжал комендант, - я могу рассказать вам
эту историю не хуже аббата; вот уже пять лет, как я беспрестанно ее слы-
шу.
- Это доказывает, господин комендант, - проговорит! аббат, что вы
принадлежите к тем людям, о которых в Писании сказано, что они имеют
глаза и не видят, имеют уши и не слышат.
- Милостивый государь, - сказал инспектор, - государство богато и,
слава богу, не нуждается в ваших деньгах; приберете их до того времени,
когда вас выпустят из тюрьмы.
Глаза аббата расширились; он схватил инспектора за РУКУ.
- А если я не выйду из тюрьмы, - сказал он, - если меня, вопреки
справедливости, оставят в этом подземелье, если я здесь умру, не завещав
никому моей тайны, - значит, эти сокровища пропадут даром? Не лучше ли,
чтобы ими воспользовалось правительство и я вместе с ним? Я согласен на
