не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, он требовал смертной казни
для подсудимых; и эти казни, совершившиеся благодаря его громовому крас-
норечию, увлекшему присяжных или судей, ни единым облачком не омрачали
его чела, ибо эти подсудимые были виновны, или по крайней мере Вильфор
считал их таковыми.
Но на этот раз было совсем другое: к пожизненному заключению он при-
говорил невинного - невинного, которому предстояло счастье он отнял у
него не только свободу, но и счастье; на этот раз он был уже не судья, а
палач.
И, думая об этом, он почувствовал те глухие мучительные удары, кото-
рых он до той поры не знал; они отдавались в его груди и наполняли серд-
це безотчетным страхом. Так нестерпимая боль предостерегает раненого, и
он никогда без содрогания не коснется пальцем открытой и кровоточащей
раны, пока она не зажила.
Но рана Вильфора была из тех, которые не заживают или заживают только
затем, чтобы снова открыться, причиняя еще большие муки, чем прежде.
Если бы в эту минуту раздался нежный голос Рене, моля его о пощаде,
если бы прелестная Мерседес вошла и сказала ему: "Именем бога, который
нас видит и судит, заклинаю вас, отдайте мне моего жениха", - Вильфор,
уже почти побежденный неизбежностью, покорился бы ей окончательно и оле-
денелой рукой, невзирая на все, чем это ему грозило, наверное подписал
бы приказ об освобождении Дантеса; но ничей голос не прозвучал в тишине,
и дверь отворилась только для камердинера, который пришел доложить
Вильфору, что почтовые лошади запряжены в дорожную коляску.
Вильфор встал или, вернее, вскочил, как человек, вышедший победителем
из внутренней борьбы, подбежал к бюро, сунул в карман все золото, какое
хранилось в одном из ящиков, покружил еще по комнате, растерянно потирая
рукою лоб и бормоча бессвязные слова; наконец, почувствовав, что камер-
динер набросил ему на плечи плащ, он вышел, вскочил в карету и отрывисто
приказал заехать на улицу Гран-Кур, к маркизу де Сен-Меран.
Несчастный Дантес был осужден безвозвратно.
Как обещал маркиз де Сен-Меран, Вильфор застал у него в кабинете его
жену и дочь. При виде Рене молодой человек вздрогнул: он боялся, что она
опять станет просить за Дантеса. Но, увы! Надо сознаться, в укор нашему
эгоизму, что молодая девушка была занята только одним: отъездом своего
жениха.
Она любила Вильфора; Вильфор уезжал накануне их свадьбы; Вильфор сам
точно не знал, когда вернется, и Рене, вместо того чтобы жалеть Дантеса,
проклинала человека, преступление которого разлучало ее с женихом.
Каково же было Мерседес!
На углу улицы де-ла-Лож ее ждал Фернан, который вышел за ней следом;
она вернулась в Каталаны и, полумертвая, в отчаянии, бросилась на пос-
тель. Перед этой постелью Фернан стал на колени и, взяв холодную руку,
которой Мерседес не отнимала, покрывал ее жаркими поцелуями, но Мерседес
даже не чувствовала их.
Так прошла ночь. Когда все масло выгорело, ночник погас, но она не
заметила темноты, как не замечала света; и когда забрезжило утро, она и
этого не заметила.
Горе пеленой застлало ей глаза, и она видела одного Эдмона.
- Ты здесь! - сказала она наконец, оборачиваясь к Фернану.
- Со вчерашнего дня я не отходил от тебя, - отвечал Фернан с горест-
ным вздохом.
Моррель не считал себя побежденным. Он знал, что после допроса Данте-
са отвели в тюрьму; тогда он обегал всех своих друзей, перебывал у всех,
кто мог иметь влияние, но повсюду уже распространился слух, что Дантес
арестован как бонапартистский агент, и так как в то время даже смельчаки
считали безумием любую попытку Наполеона вернуть себе престол, то Мор-
рель встречал только холодность, боязнь или отказ. Он воротился домой в
отчаянии, сознавая в душе, что дело очень плохо и что помочь никто не в
силах.
Со своей стороны Кадрусс тоже был в большом беспокойстве. Вместо того
чтобы бегать по всему городу, как Моррель, и пытаться чем-нибудь помочь
Дантесу, что, впрочем, ни к чему бы не привело, он засел дома с двумя
бутылками наливки и старался утопить свою тревогу в вине. Но, для того
чтобы одурманить его смятенный ум, двух бутылок было мало. Поэтому он
остался сидеть, облокотясь на хромоногий стол, между двумя пустыми бу-
тылками, не имея сил ни выйти из дому за вином, ни забыть о случившемся,
и смотрел, как при свете коптящей свечи перед ним кружились и плясали
все призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по сво-
им влажным от пунша страницам.
Один Данглар не беспокоился и не терзался. Данглар даже радовался; он
отомстил врагу и обеспечил себе на "Фараоне" должность, которой боялся
лишиться. Данглар был одним из тех расчетливых людей, которые родятся с
пером за ухом и с чернильницей вместо сердца; все, что есть в мире, сво-
дилось для него к вычитанию или к умножению, и цифра значила для него
гораздо больше, чем человек, если эта цифра увеличивала итог, который
мог быть уменьшен этим человеком.
Поэтому Данглар лег спать в обычный час и спал спокойно.
Вильфор, получив от графа де Сальвье рекомендательное письмо, поцело-
вал Рене в обе щеки, прильнул губами к руке маркизы де Сен-Меран, пожал
руку маркизу и помчался на почтовых по дороге в Экс.
Старик Дантес, убитый горем, томился в смертельной тревоге.
Что же касается Эдмона, то мы знаем, что с ним сталось.
X. МАЛЫЙ ПОКОЙ В ТЮИЛЬРИ
Оставим Вильфора на парижской дороге, где, платя тройные прогоны, он
мчался во весь опор, и заглянем, миновав две-три гостиных, в малый тю-
ильрийский покой, с полуциркульным окном, знаменитый тем, что это был
любимый кабинет Наполеона и Людовика XVIII, а затем ЛуиФилиппа.
В этом кабинете, сидя за столом орехового дерева, который он вывез из
Гартвеля и который, в силу одной из причуд, свойственных выдающимся лич-
ностям, он особенно любил, король Людовик XVIII рассеянно слушал челове-
ка лет пятидесяти, с седыми волосами, с аристократическим лицом, изыс-
канно одетого. В то же время он делал пометки на полях Горация, издания
Грифиуса, издания довольно неточного, хоть и почитаемого и дававшего его
величеству обильную пищу для хитроумных филологических наблюдений.
- Так вы говорите, сударь... - сказал король.
- Что я чрезвычайно обеспокоен, ваше величество.
- В самом деле? Уж не приснились ли вам семь коров тучных и семь то-
щих?
- Нет, ваше величество. Это означало бы только, что нас ждут семь го-
дов обильных и семь голодных; а при таком предусмотрительном государе,
как ваше величество, голода нечего бояться.
- Так что же вас беспокоит, милейший Блакас?
- Ваше величество, мне кажется, есть основания думать, что на юге со-
бирается гроза.
- В таком случае, дорогой герцог, - отвечал Людовик XVIII, - мне ка-
жется, вы плохо осведомлены. Я, напротив, знаю наверняка, что там прек-
расная погода.
Людовик XVIII, хоть и был человеком просвещенного ума, любил нехитрую
шутку.
- Сир, - сказал де Блакас, - хотя бы для того, чтобы успокоить верно-
го слугу, соблаговолите послать в Лангедок, в Прованс и в Дофине надеж-
ных людей, которые доставили бы точные сведения о состоянии умов в этих
трех провинциях.
- Canimus surdis [4], - отвечал король, продолжая делать пометки на
полях Горация.
- Ваше величество, - продолжал царедворец, усмехнувшись, чтобы пока-
зать, будто он понял полустишие венузинского поэта, - ваше величество,
быть может, совершенно правы, надеясь на преданность Франции; но, дума-
ется мне, что я не так уж неправ, опасаясь какой-нибудь отчаянной попыт-
ки...
- С чьей стороны?
- Со стороны Бонапарта или хотя бы его партии.
- Дорогой Блакас, - сказал король, - ваш страх не дает мне работать.
- А ваше спокойствие, сир, мешает мне спать.
- Постойте, дорогой мой, погодите: мне пришло на ум пресчастливое за-
мечание о Pastor quum traheret; [5] погодите, потом скажете.
Наступило молчание, и король написал мельчайшим почерком несколько
строк на полях Горация.
- Продолжайте, дорогой герцог, - сказал он, самодовольно подымая го-
лову, как человек, считающий, что сам набрел на мысль, когда истолковал
мысль другого. - Продолжайте, я вас слушаю.
- Ваше величество, - начал Блакас, который сначала надеялся один вос-
пользоваться вестями Вильфора, - я должен сообщить вам, что не пустые
слухи и не голословные предостережения беспокоят меня. Человек благомыс-
лящий, заслуживающий моего полного доверия и имевший от меня поручение
наблюдать за югом Франции (герцог слегка замялся, произнося эти слова),
прискакал ко мне на почтовых, чтобы сказать: страшная опасность угрожает
королю. Вот почему я и поспешил к вашему величеству.
- Mala ducis avi domum [6], - продолжал король, делая пометки.
- Может быть, вашему величеству угодно, чтобы я оставил этот предмет?
- Нет, нет, дорогой герцог, но протяните руку...
- Которую?
- Какую угодно; вот там, налево...
- Здесь, ваше величество?
- Я говорю налево, а вы ищете направо; я хочу сказать - налево от ме-
ня; да, тут; тут должно быть донесение министра полиции от вчерашнего
числа... Да вот и сам Дандре... Ведь вы сказали: господин Дандре? - про-
должал король, обращаясь к камердинеру, который вошел доложить о приезде
министра полиции.
- Да, сир, барон Дандре, - отвечал камердинер.
- Да, барон, - сказал Людовик XVIII с едва заметной улыбкой, - войди-
те, барон, и расскажите герцогу все последние новости о господине Бона-
парте. Не скрывайте ничего, как бы серьезно ни было положение. Правда
ли, что остров Эльба - вулкан, и он извергает войну, ощетинившуюся и ог-
ненную: bella, horrida bella [7]?
Дандре, изящно опираясь обеими руками на спинку стула, сказал:
- Вашему величеству угодно было удостоить взглядом мое вчерашнее до-
несение?
- Читал, читал; но расскажите сами герцогу, который никак не может
его найти, что там написано; расскажите ему подробно, чем занимается
узурпатор на своем острове.
- Все верные слуги его величества, - обратился барон к герцогу, -
должны радоваться последним новостям, полученным с острова Эльба. Бона-
парт...
Дандре посмотрел на Людовика XVIII, который, увлекшись каким-то при-
мечанием, не поднял даже головы.
- Бонапарт, - продолжал барон, - смертельно скучает; по целым дням он
созерцает работы минеров в ПортоЛангоне.
- И почесывается для развлечения, - прибавил король.
- Почесывается? - сказал герцог. - Что вы хотите сказать, ваше вели-
чество?
- Разве вы забыли, что этот великий человек, этот герой, этот полубог
страдает накожной болезнью?
- Мало того, герцог, - продолжал министр полиции, - мы почти уверены,
что в ближайшее время узурпатор сойдет с ума.
- Сойдет с ума?
- Несомненно; ум его мутится, он то плачет горькими слезами, то хохо-
чет во все горло; иной раз сидит целыми часами на берегу и бросает ка-
мешки в воду, и если камень сделает пять или шесть рикошетов, то он ра-
дуется, точно снова выиграл битву при Маренго или Аустерлице. Согласи-
тесь сами, это явные признаки сумасшествия.
- Или мудрости, господин барон, - смеясь, сказал Людовик XVIII, - ве-
ликие полководцы древности в часы досуга забавлялись тем, что бросали
камешки в воду; разверните Плутарха и загляните в жизнь Сципиона Афри-
канского.
Де Блакас задумался, видя такую беспечность и в министре и в короле.
Вильфор не выдал ему всей своей тайны, чтобы другой не воспользовался
ею, но все же сказал достаточно, чтобы поселить в нем немалые опасения.
- Продолжайте, Дандре, - сказал король, - Блакас еще не убежден,
расскажите, как узурпатор обратился на путь истинный.
Министр полиции поклонился.
- На путь истинный, - прошептал герцог, глядя на короля и на Дандре,
которые говорили поочередно, как вергилиевские пастухи. - Узурпатор об-
ратился на путь истинный?
- Безусловно, любезный герцог.
