ная при Людовике Четырнадцатом, действует по сей день; нет только Басти-
лии. Император в соблюдении тюремного устава всегда был строже, чем даже
Людовик Четырнадцатый, и количество арестантов, не внесенных в списки,
неисчислимо.
Такая благосклонная откровенность обезоружила бы любую уверенность, а
у Морреля не было даже подозрений.
- Но скажите, господин де Вильфор, что вы мне посоветуете сделать,
чтобы ускорить возвращение бедного Дантеса?
- Могу посоветовать одно: подайте прошение министру юстиции.
- Ах, господин де Вильфор! Мы же знаем, что значат прошения: министр
получает их по двести в день и не прочитывает и четырех.
- Да, - сказал Вильфор, - но он прочтет прошение, посланное мною,
снабженное моей припиской и исходящее непосредственно от меня.
- И вы возьметесь препроводить ему это прошение?
- С величайшим удовольствием. Дантес раньше мог быть виновен, но те-
перь он не виновен; и я обязан возвратить ему свободу, так же как был
обязан заключить его в тюрьму.
Вильфор предотвращал таким образом опасное для него следствие, мало
вероятное, но все-таки возможное, - следствие, которое погубило бы его
безвозвратно.
- А как нужно писать министру?
- Садитесь сюда, господин Моррель, - сказал Вильфор, уступая ему свое
место. - Я вам продиктую.
- Вы будете так добры?
- Помилуйте! Но не будем терять времени, и так уж довольно потеряно.
- Да, да! Вспомним, что бедняга ждет, страдает, может быть, отчаива-
ется.
Вильфор вздрогнул при мысли об узнике, проклинающем его в безмолвии и
мраке; но он зашел слишком далеко и отступать уже нельзя было: Дантес
должен был быть раздавлен жерновами его честолюбия.
- Я готов, - сказал Моррель, сев в кресло Вильфора и взявшись за пе-
ро.
И Вильфор продиктовал прошение, в котором, несомненно с наилучшими
намерениями, преувеличивал патриотизм Дантеса и услуги, оказанные им де-
лу бонапартистов. В этом прошении Дантес представал как один из главных
пособников возвращения Наполеона. Очевидно, что министр, прочитав такую
бумагу, должен был тотчас же восстановить справедливость, если это еще
не было сделано.
Когда прошение было написано, Вильфор прочел его вслух.
- Хорошо, - сказал он, - теперь положитесь на меня.
- А когда вы отправите его?
- Сегодня же.
- С вашей припиской?
- Лучшей припиской будет, если я удостоверю, что все сказанное в про-
шении совершенная правда.
Вильфор сел в кресло и сделал нужную надпись в углу бумаги.
- Что же мне дальше делать? - спросил Моррель.
- Ждать, - ответил Вильфор. - Я все беру на себя.
Такая уверенность вернула Моррелю надежду; он ушел в восторге от по-
мощника королевского прокурора и пошел известить старика Дантеса, что
тот скоро увидит своего сына.
Между тем Вильфор, вместо того чтобы послать прошение в Париж, береж-
но сохранил его у себя; спасительное для Дантеса в настоящую минуту, оно
могло стать для него гибельным впоследствии, если бы случилось то, чего
можно было уже ожидать по положению в Европе и обороту, какой принимали
события, - то есть вторичная реставрация.
Итак, Дантес остался узником; забытый и затерянный во мраке своего
подземелья, он не слышал громоподобного падения Людовика XVIII и еще бо-
лее страшного грохота, с которым рухнула Империя.
Но Вильфор зорко следил за всем, внимательно прислушивался ко всему.
Два раза, за время короткого возвращения Наполеона, которое называется
Сто дней. Моррель возобновлял атаку, настаивая на освобождении Дантеса,
и оба раза Вильфор успокаивал его обещаниями и надеждами. Наконец, нас-
тупило Ватерлоо. Моррель уже больше не являлся к Вильфору: он сделал для
своего юного друга все, что было в человеческих силах; новые попытки,
при вторичной реставрации, могли только понапрасну его скомпрометиро-
вать.
Людовик XVIII вернулся на престол. Вильфор, для которого Марсель был
полон воспоминаний, терзавших его совесть, добился должности королевско-
го прокурора в Тулузе; через две недели после переезда в этот город он
женился на маркизе Рене де Сен-Меран, отец которой был теперь в особой
милости при дворе.
Вот почему Дантес во время Ста дней и после Ватерлоо оставался в
тюрьме, забытый если не людьми, то во всяком случае богом.
Данглар понял, какой удар он нанес Дантесу, когда узнал о возвращении
Наполеона во Францию; донос его попал в цель, и, как все люди, обладаю-
щие известною одаренностью к преступлению и умеренными способностями в
обыденной жизни, он назвал это странное совпадение "волею провидения".
Но когда Наполеон вступил в Париж и снова раздался его повелительный
и мощный голос, Данглар испугался. С минуты на минуту он ждал, что явит-
ся Дантес, Дантес, знающий все, Дантес, угрожающий и готовый на любое
мщение. Тогда он сообщил г-ну Моррелю о своем желании оставить морскую
службу и просил рекомендовать его одному испанскому негоцианту, к кото-
рому и поступил конторщиком в конце марта, то есть через десять или две-
надцать дней после возвращения Наполеона в Тюильри; он уехал в Мадрид, и
больше о нем не слышали.
Фернан - тот ничего не понял. Дантеса не было, - это все, что ему бы-
ло нужно. Что сталось с Дантесом? Он даже не старался узнать об этом.
Все его усилия были направлены на то, чтобы обманывать Мерседес вымыш-
ленными причинами невозвращения ее жениха или же на обдумывание плана,
как бы уехать и увезти ее; иногда он садился на вершине мыса Фаро, отку-
да видны и Марсель и Каталаны, и мрачно, неподвижным взглядом хищной
птицы смотрел на обе дороги, не покажется ли вдали красавец моряк, кото-
рый должен принести с собой суровое мщение. Фернан твердо решил застре-
лить Дантеса, а потом убить и себя, чтобы оправдать убийство. Но он об-
манывался; он никогда не наложил бы на себя руки, ибо все еще надеялся.
Между тем среди всех этих горестных треволнений император громовым
голосом призвал под ружье последний разряд рекрутов, и все, кто мог но-
сить оружие, выступили за пределы Франции.
Вместе со всеми отправился в поход и Фернан, покинув свою хижину и
Мерседес и терзаясь мыслью, что в его отсутствие, быть может, возвратит-
ся соперник и женится на той, кого он любит.
Если бы Фернан был способен на самоубийство, он застрелился бы в ми-
нуту разлуки с Мерседес.
Его участие к Мерседес, притворное сочувствие ее горю, усердие, с ко-
торым он предупреждал малейшее ее желание, произвели действие, какое
всегда производит преданность на великодушные сердца; Мерседес всегда
любила Фернана как друга; эта дружба усугубилась чувством благодарности.
- Брат мой, - сказала она, привязывая ранец к плечам каталанца, -
единственный друг мой, береги себя, не оставляй меня одну на этом свете,
где я проливаю слезы и где у меня нет никого, кроме тебя.
Эти слова, сказанные в минуту расставания, оживили надежды Фернана.
Если Дантес не вернется, быть может, наступит день, когда Мерседес ста-
нет его женой.
Мерседес осталась одна, на голой скале, которая никогда еще не каза-
лась ей такой бесплодной, перед безграничной далью моря. Вся в слезах,
как та безумная, чью печальную повесть рассказывают в этом краю, она
беспрестанно бродила вокруг Каталан; иногда останавливалась под жгучим
южным солнцем, неподвижная, немая, как статуя, и смотрела на Марсель;
иногда сидела на берегу и слушала стенание волн, вечное, как ее горе, и
спрашивала себя: не лучше ли наклониться вперед, упасть, низринуться в
морскую пучину, чем выносить жестокую муку безнадежного ожидания? Не
страх удержал Мерседес от самоубийства, - она нашла утешение в религии,
и это спасло ее.
Кадрусса тоже, как и Фернана, призвали в армию, но он был восемью го-
дами старше каталанца и притом женат, и потому его оставили в третьем
разряде, для охраны побережья.
Старик Дантес, который жил только надеждой, с падением императора по-
терял последние проблески ее.
Ровно через пять месяцев после разлуки с сыном, почти в тот же час,
когда Эдмон был арестован, он умер на руках Мерседес.
Моррель взял на себя похороны и заплатил мелкие долги, сделанные ста-
риком за время болезни.
Это был не только человеколюбивый, это был смелый поступок. Весь Юг
пылал пожаром междоусобиц, и помочь, даже на смертном одре, отцу такого
опасного бонапартиста, как Дантес, было преступлением.
XIV. АРЕСТАНТ ПОМЕШАННЫЙ И АРЕСТАНТ НЕИСТОВЫЙ
Приблизительно через год после возвращения Людовика XVIII главный
инспектор тюрем производил ревизию.
Дантес в своей подземной камере слышал стук и скрип, весьма громкие
наверху, но внизу различимые только для уха заключенного, привыкшего
подслушивать в ночной тишине паука, прядущего свою паутину, да мерное
падение водяной капли, которой нужно целый час, чтобы скопиться на по-
толке подземелья.
Он понял, что у живых что-то происходит; он так долго жил в мешке,
что имел право считать себя мертвецом.
Инспектор посещал поочередно комнаты, камеры, казематы. Некоторые
заключенные удостоились расспросов: они принадлежали к числу тех, кото-
рые, по скромности или по тупости, заслужили благосклонность начальства.
Инспектор спрашивал у них, хорошо ли их кормят и пет ли у них каких-либо
просьб. Все отвечали в один голос, что кормят их отвратительно и что они
просят свободы. Тогда инспектор спросил, не скажут ли они еще чего-ни-
будь. Они покачали головой. Чего могут просить узники, кроме свободы?
Инспектор, улыбаясь, оборотился к коменданту и сказал:
- Не понимаю, кому нужны эти бесполезные ревизии? Кто видел одну
тюрьму, видел сто; кто выслушал одною заключенного, выслушал тысячу;
везде одно и то же: их плохо кормят и они невинны. Других у вас нет?
- Есть еще опасные или сумасшедшие, которых мы держим в подземельях.
- Что ж, - сказал инспектор с видом глубокой усталости, - исполним
наш долг до конца - спустимся в подземелья.
- Позвольте, - сказал комендант, - надо взять с собой хотя бы двух
солдат; иногда заключенные решаются на отчаянные поступки, хотя бы уже
потому, что чувствуют отвращение к жизни и хотят, чтобы их приговорили к
смерти. Вы можете стать жертвой покушения.
- Так примите меры предосторожности, - сказал инспектор.
Явились двое солдат, и все начали спускаться по такой вонючей, гряз-
ной и сырой лестнице, что уже один спуск по ней был тягостен для всех
пяти чувств.
- Черт возьми! - сказал инспектор, останавливаясь. - Кто же здесь мо-
жет жить?
- Чрезвычайно опасный заговорщик; нас предупредили, что это человек,
способный на все.
- Он один?
- Разумеется.
- Давно он здесь?
- Около года.
- И его сразу посадили в подземелье?
- Нет, после того как он пытался убить сторожа, который носил ему пи-
щу.
- Он хотел убить сторожа?
- Да, того самого, который нам сейчас светит. Верно, Аптуан? - спро-
сил комендант.
- Точно так, он хотел меня убить, - отвечал сторож.
- Да это сумасшедший!
- Хуже, - отвечал сторож, - это просто дьявол!
- Если хотите, можно на него пожаловаться, - сказал инспектор комен-
данту.
- Не стоит; он и так достаточно наказан; притом же он близок к сумас-
шествию, и мы знаем по опыту, что не пройдет и года, как он совсем сой-
дет с ума.
- Тем лучше для него, - сказал инспектор, - когда он сойдет с ума, он
меньше будет страдать.
Как видите, инспектор был человеколюбив и вполне достоин своей фи-
лантропической должности.
- Вы совершенно правы, - отвечал комендант, - и ваши слова доказыва-
ют, что вы хорошо знаете заключенных. У нас здесь, тоже в подземной ка-
мере, куда ведет другая лестница, сидит старик аббат, бывший глава ка-
който партии в Италии; он здесь с тысяча восемьдесят одиннадцатого года,
и помешался в конце тысяча восемьсот тринадцатого года; с тех пор его
узнать нельзя; прежде он все плакал, а теперь смеется; прежде худел, те-
