Настало утро; тюремщик принес завтрак. Дантес уже съел остатки вче-
рашнего обеда и с жадностью принялся за еду. Он напряженно прислушивал-
ся, не возобновится ли стук, трепетал при мысли, что, быть может, он
прекратился навсегда, делал по десять, по двенадцать лье в своей темни-
це, по целым часам тряс железную решетку окна, старался давно забытыми
упражнениями возвратить упругость и силу своим мышцам, чтобы быть во
всеоружии для смертельной схватки с судьбой; так борец, выходя на арену,
натирает тело маслом и разминает руки. Иногда он останавливался и слу-
шал, не раздастся ли стук, досадуя на осторожность узника, который не
догадывался, что его работа была прервана другим таким же узником, столь
же пламенно жаждавшим освобождения.
Прошло три дня, семьдесят два смертельных часа, отсчитанных минута за
минутой!
Наконец, однажды вечером, после ухода тюремщика, когда Дантес в сотый
раз прикладывал ухо к стене, ему показалось, будто едва приметное содро-
гание глухо отдается в его голове, прильнувшей к безмолвным камням.
Дантес отодвинулся, чтобы вернуть равновесие своему потрясенному моз-
гу, обошел несколько раз вокруг камеры и опять приложил ухо к прежнему
месту.
Сомнения не было: за стеною что-то происходило; повидимому, узник по-
нял, что прежний способ опасен, и избрал другой; чтобы спокойнее продол-
жать работу, он, вероятно, заменил долото рычагом.
Ободренный своим открытием, Эдмон решил помочь неутомимому труженику.
Он отодвинул свою койку, потому что именно за ней, как ему казалось, со-
вершалось дело освобождения, и стал искать глазами, чем бы расковырять
стену, отбить сырую известку и вынуть камень.
Но у него ничего не было, ни ножа, ни острого орудия; были железные
прутья решетки; но он так часто убеждался в ее крепости, что не стоило и
пытаться расшатать ее.
Вся обстановка его камеры состояла из кровати, стула, стола, ведра и
кувшина.
У кровати были железные скобы, но они были привинчены к дереву винта-
ми. Требовалась отвертка, чтобы удалить винты и снять скобы.
У стола и стула - ничего, у ведра прежде была ручка, но и ту сняли.
Дантесу оставалось одно: разбить кувшин и работать его остроконечными
черепками.
Он бросил кувшин на пол: кувшин разлетелся вдребезги.
Дантес выбрал два-три острых черепка, спрятал их в тюфяк, а прочие
оставил на полу. Разбитый кувшин - дело обыкновенное, он не мог навести
на подозрения.
Эдмон мог бы работать всю ночь; но в темноте дело шло плохо; действо-
вать приходилось ощупью и вскоре он заметил, что его жалкий инструмент
тупится о твердый камень. Он опять придвинул кровать к стене и решил
дождаться дня. Вместе с надеждой к нему вернулось и терпение.
Всю ночь он прислушивался к подземной работе, которая шла за стеной,
не прекращаясь до самого утра.
Настало утро; когда явился тюремщик, Дантес сказал ему, что он вече-
ром захотел напиться, и кувшин выпал у него из рук и разбился. Тюремщик,
ворча, пошел за новым кувшином, не подобрав даже черепков.
Вскоре он воротился, посоветовал быть поосторожнее и вышел.
С невыразимой радостью Дантес услышал лязг замка; а прежде при этом
звуке у него каждый раз сжималось сердце. Едва затихли шаги тюремщика,
как он бросился к кровати, отодвинул ее и при свете бледною луча солнца,
проникавшего в его подземелье, увидел, что напрасно трудился полночи, -
он долбил камень, тогда как следовало скрести вокруг него.
Сырость размягчила известку.
Сердце у Дантеса радостно забилось, когда он увидел, что штукатурка
поддается; правда, она отваливалась кусками не больше песчинки, но все
же за четверть часа Дантес отбил целую горсть. Математик мог бы сказать
ему, что, работая таким образом года два, можно, если не наткнуться на
скалу, прорыть ход в два квадратных фута длиною в двадцать футов.
И Дантес горько пожалел, что не употребил на эту работу минувшие бес-
конечные часы, которые были потрачены даром на пустые надежды, молитвы и
отчаяния.
За шесть лет, что он сидел в этом подземелье, какую работу, даже са-
мую кропотливую, не успел бы он кончить!
Эта мысль удвоила его рвение.
В три дня, работая с неимоверными предосторожностями, он сумел отбить
всю штукатурку и обнажить камень. Стена была сложена из бутового камня,
среди которого местами, для большей крепости, были вставлены каменные
плиты. Одну такую плиту он и обнажил, и теперь ее надо было расшатать.
Дантес попробовал пустить в дело ногти, но оказалось, что это беспо-
лезно.
Когда он вставлял в щели черепки и пытался действовать ими как рыча-
гом, они ломались.
Напрасно промучившись целый час, Дантес в отчаянии бросил работу.
Неужели ему придется отказаться от всех попыток и ждать в без-
действии, пока сосед сам закончит работу?
Вдруг ему пришла в голову новая мысль; он встал и улыбнулся, вытирая
вспотевший лоб.
Каждый день тюремщик приносил ему суп в жестяной кастрюле. В этой
кастрюле, по-видимому, носили суп и другому арестанту: Дантес заметил,
что она бывала либо полна, либо наполовину пуста, смотря по тому, начи-
нал тюремщик раздачу пищи с него или с его соседа.
У кастрюли была железная ручка; эта-то железная ручка и нужна была
Дантесу, и он с радостью отдал бы за нее десять лет жизни.
Тюремщик, как всегда, вылил содержимое кастрюли в тарелку Дантеса.
Эту тарелку, выхлебав суп деревянной ложкой, Дантес сам вымывал каждый
день.
Вечером Дантес поставил тарелку на пол, на полпути от двери к столу;
тюремщик, войдя в камеру, наступил на нее, и тарелка разбилась.
На этот раз Дантеса ни в чем нельзя было упрекнуть; он напрасно оста-
вил тарелку на полу, это правда, но и тюремщик был виноват, потому что
не смотрел себе под ноги.
Тюремщик только проворчал; потом поискал глазами, куда бы вылить суп,
но вся посуда Дантеса состояла из одной этой тарелки.
- Оставьте кастрюлю, - сказал Дантес, - возьмете ее завтра, когда
принесете мне завтрак.
Такой совет понравился тюремщику; это избавляло его от необходимости
подняться наверх, спуститься и снова подняться.
Он оставил кастрюлю.
Дантес затрепетал от радости.
Он быстро съел суп и говядину, которую, по тюремному обычаю, клали
прямо в суп. Потом, выждав целый час, чтобы убедиться, что тюремщик не
передумал, он отодвинул кровать, взял кастрюлю, всунул конец железной
ручки в щель, пробитую им в штукатурке, между плитой и соседними камня-
ми, и начал действовать ею как рычагом. Легкое сотрясение стены показало
Дантесу, что дело идет на лад. " И действительно, через час камень был
вынут; в стене осталась выемка фута в полтора в диаметре.
Дантес старательно собрал куски известки, перенес их в угол, черепком
кувшина наскоблил сероватой земли и прикрыл ею известку.
Потом, чтобы не потерять ни минуты этой ночи, во время которой благо-
даря случаю или, вернее, своей изобретательности он мог пользоваться
драгоценным инструментом, он с остервенением продолжал работу.
Как только рассвело, он вложил камень обратно в отверстие, придвинул
кровать к стене и лег спать.
Завтрак состоял из куска хлеба. Тюремщик вошел и положил кусок хлеба
на стол.
- Вы не принесли мне другой тарелки? - спросил Дантес.
- Нет, не принес, - отвечал тюремщик, - вы все бьете; вы разбили кув-
шин; по вашей вине я разбил вашу тарелку; если бы все заключенные
столько ломали, правительство не могло бы их содержать. Вам оставят
кастрюлю и будут наливать в нее суп; может быть, тогда вы перестанете
бить посуду.
Дантес поднял глаза к небу и молитвенно сложил руки под одеялом.
Этот кусок железа, который очутился в его руках, пробудил в его серд-
це такой порыв благодарности, какого он никогда еще не чувствовал, даже
в минуты величайшего счастья.
Только одно огорчало его. Он заметил, что с тех пор как он начал ра-
ботать, того, другого, не стало слышно.
Но из этого отнюдь не следовало, что он должен отказаться от своего
намерения; если сосед не идет к нему, он сам придет к соседу.
Весь день он работал без передышки; к вечеру благодаря новому инстру-
менту он извлек из стены десять с лишним горстей щебня и известки.
Когда настал час обеда, он выпрямил, как мог, искривленную ручку и
поставил на место кастрюлю. Тюремщик влил в нее обычную порцию супа с
говядиной или, вернее, с рыбой, потому что день был постный, а заключен-
ных три раза в неделю заставляли поститься. Это тоже могло бы служить
Дантесу календарем, если бы он давно не бросил считать дни.
Тюремщик налил суп и вышел.
На этот раз Дантес решил удостовериться, точно ли его сосед перестал
работать.
Он принялся слушать.
Все было тихо, как в те три дня, когда работа была приостановлена.
Дантес вздохнул; очевидно, сосед опасался его.
Однако он не пал духом и продолжал работать; но, потрудившись часа
три, наткнулся на препятствие.
Железная ручка не забирала больше, а скользила по гладкой поверхнос-
ти.
Дантес ощупал стену руками и понял, что уперся в балку.
Она загораживала все отверстие, сделанное им.
Теперь надо было рыть выше или ниже балки.
Несчастный юноша и не подумал о возможности такого препятствия.
- Боже мой, боже мой! - вскричал он. - Я так молил тебя, я надеялся,
Что ты услышишь мои мольбы! Боже, ты отнял у меня приволье жизни, отнял
покой смерти, воззвал меня к существованию, так сжалься надо мной, боже,
не дай мне умереть в отчаянии!
- Кто в таком порыве говорит о боге и об отчаянии? - произнес голос,
доносившийся словно из-под земли; заглушенный толщею стен, он прозвучал
в ушах узника, как зов из могилы.
Эдмон почувствовал, что у него волосы становятся дыбом; не вставая с
колен, он попятился от стены.
- Я слышу человеческий голос! - прошептал он.
В продолжение четырех-пяти лет Эдмон слышал только голос тюремщика, а
для узника тюремщик - не человек; это живая дверь вдобавок к дубовой
двери, это живой прут вдобавок к железным прутьям.
- Ради бога, - вскричал Дантес, - говорите, говорите еще, хоть голос
ваш и устрашил меня. Кто вы?
- А вы кто? - спросил голос.
- Несчастный узник, - не задумываясь, отвечал Дантес.
- Какой нации?
- Француз.
- Ваше имя?
- Эдмон Дантес.
- Ваше звание?
- Моряк.
- Как давно вы здесь?
- С двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года.
- За что?
- Я невиновен.
- Но в чем вас обвиняют?
- В участии в заговоре с целью возвращения императора.
- Как! Возвращение императора? Разве император больше не на престоле?
- Он отрекся в Фонтенбло в тысяча восемьсот четырнадцатом году и был
отправлен на остров Эльба. Но вы сами - как давно вы здесь, что вы этого
не знаете?
- С тысяча восемьсот одиннадцатого года.
Дантес вздрогнул. Этот человек находился в тюрьме четырьмя годами
дольше, чем он.
- Хорошо, бросьте рыть, - торопливо заговорил голос. - Но скажите мне
только, на какой высоте отверстие, которое вы вырыли?
- Вровень с землей.
- Чем оно скрыто?
- Моей кроватью.
- Двигали вашу кровать за то время, что вы в тюрьме?
- Ни разу.
- Куда выходит ваша комната?
- В коридор.
- А коридор?
- Ведет во двор.
- Какое несчастье! - произнес голос.
- Боже мой! Что такое? - спросил Дантес.
- Я ошибся; несовершенство моего плана ввело меня в заблуждение; от-
сутствие циркуля меня погубило; ошибка в одну линию на плане составила
пятнадцать футов в действительности; я принял вашу стену за наружную
стену крепости!
- Но ведь вы дорылись бы до моря?
- Я этого и хотел.
- И если бы вам удалось...
- Я бросился бы вплавь, доплыл до одного из островов, окружающих за-
мок Иф, до острова Дом, или до Тибулепа, или до берега и был бы спасен.
- Разве вы могли бы переплыть такое пространство?
- Господь дал бы мне силу. А теперь все погибло.
