жестокую кару.
Так прошел день. Дантес едва проглотил несколько крошек хлеба и выпил
несколько глотков воды. Он то сидел, погруженный в думы, то кружил вдоль
стен, как дикий зверь в железной клетке.
Одна мысль с особенной силой приводила его в неистовство: во время
переезда, когда он, не зная, куда его везут, сидел так спокойно и бес-
печно, он мог бы десять раз броситься в воду и, мастерски умея плавать,
умея нырять, как едва ЛЕГ кто другой в Марселе, мог бы скрыться под во-
дой, обмануть охрану, добраться до берега, бежать, спрятаться в ка-
кой-нибудь пустынной бухте, дождаться генуэзского или каталонского ко-
рабля, перебраться в Италию или Испанию и оттуда написать Мерседес, что-
бы она приехала к нему. О своем пропитании он не беспокоился: в какую бы
страну ни бросила его судьба - хорошие моряки везде редкость; он говорил
по-итальянски, как тосканец, по-испански, как истый сын Кастильи. Он жил
бы свободным и счастливым, с Мерседес, с отцом, потому что выписал бы и
отца. А вместо этого он арестант, запертый в замке Иф, в этой тюрьме,
откуда нет возврата, и не знает, что сталось с отцом, что сталось с Мер-
седес; и все это из-за того, что он поверил слову Вильфора. Было от чего
сойти с ума, и Дантес в бешенстве катался по свежей соломе, которую при-
нес тюремщик.
На другой день в тот же час явился тюремщик.
- Ну, что, - спросил он, - поумнели немного?
Дантес не отвечал.
- Да бросьте унывать! Скажите, чего бы вам хотелось. Ну, говорите!
- Я хочу видеть коменданта.
- Я уже сказал, что это невозможно, - отвечал тюремщик с досадой.
- Почему невозможно?
- Потому что тюремным уставом арестантам запрещено к нему обращаться.
- А что же здесь позволено? - спросил Дантес.
- Пища получше - за деньги, прогулка, иногда книги.
- Книг мне не нужно; гулять я не хочу, а пищей я доволен. Я хочу
только одного - видеть коменданта.
- Если вы будете приставать ко мне с этим, я перестану носить вам
еду.
- Ну, что ж? - отвечал Дантес. - Если ты перестанешь носить мне еду,
я умру с голоду, вот и все!
Выражение, с которым Дантес произнес эти слова, показало тюремщику,
что его узник был бы рад умереть; а так как всякий арестант приносит тю-
ремщику круглым числом десять су дохода в день, то тюремщик Дантеса тот-
час высчитал убыток, могущий произойти от его смерти, и сказал уже более
ласково:
- Послушайте: то, о чем вы просите, невозможно; стало быть и не про-
сите больше; не было примера, чтобы комендант по просьбе арестанта яв-
лялся к нему в камеру; поэтому ведите себя смирно, вам разрешат гулять,
а на прогулке, может статься, вы как-нибудь встретите коменданта. Тогда
и обратитесь к нему, и если ему угодно будет ответить вам, так это уж
его дело.
- А сколько мне придется ждать этой встречи?
- Кто знает? - сказал тюремщик. - Месяц, три месяца, полгода, может
быть год.
- Это слишком долго, - прервал Дантес, - я хочу видеть его сейчас же!
- Не упорствуйте в одном невыполнимом желании или через две недели вы
сойдете с ума.
- Ты думаешь? - сказал Дантес.
- Да, сойдете с ума; сумасшествие всегда так начинается. У нас уже
есть такой случай; здесь до вас жил аббат, который беспрестанно предла-
гал коменданту миллион за свое освобождение и на этом сошел с ума.
- А давно он здесь не живет?
- Два года.
- Его выпустили на свободу?
- Нет, посадили в карцер.
- Послушай, - сказал Дантес, - я не аббат и не сумасшедший; может
быть, я и сойду с ума, но пока, к сожалению, я в полном рассудке; я
предложу тебе другое.
- Что же?
- Я не стану предлагать тебе миллиона, потому что у меня его нет, но
предложу тебе сто экю, если ты согласишься, когда поедешь в Марсель,
заглянуть в Каталаны и передать письмо девушке, которую зовут Мерсе-
дес... даже не письмо, а только две строчки.
- Если я передам эти две строчки и меня поймают, я потеряю место, на
котором получаю тысячу ливров в год, не считая дохода и стола; вы види-
те, я был бы дураком, если бы вздумал рисковать тысячей ливров, чтобы
получить триста.
- Хорошо! - сказал Дантес. - Так слушай и запомни хорошенько: если ты
не отнесешь записки Мерседес или по крайней мере не дашь ей знать, что я
здесь, то когданибудь я подкараулю тебя за дверью и, когда ты войдешь,
размозжу тебе голову табуретом!
- Ага, угрозы! - закричал тюремщик, отступая на шаг и приготовляясь к
защите. - Положительно у вас голова не в порядке; аббат начал, как вы, и
через три дня вы будете буйствовать, как он; хорошо, что в замке Иф есть
карцеры.
Дантес поднял табурет и повертел им над головой.
- Ладно, ладно, - сказал тюремщик, - если уж вы непременно хотите, я
уведомлю коменданта.
- Давно бы так, - отвечал Дантес, ставя табурет на пол и садясь на
него, с опущенной головой и блуждающим взглядом, словно он действительно
начинал сходить с ума.
Тюремщик вышел и через несколько минут вернулся с четырьмя солдатами
и капралом.
- По приказу коменданта, - сказал он, - переведите арестанта этажом
ниже.
- В темную, значит, - сказал капрал.
- В темную; сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
Четверо солдат схватили Дантеса, который впал в какое-то забытье и
последовал за ними без всякого сопротивления.
Они спустились вниз на пятнадцать ступеней; отворилась дверь темной
камеры, в которую он вошел, бормоча:
- Он прав, сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
Дверь затворилась, и Дантес пошел вперед, вытянув руки, пока не дошел
до стены; тогда он сел в угол и долго не двигался с места, между тем как
глаза его, привыкнув мало-помалу к темноте, начали различать предметы.
Тюремщик не ошибся: Дантес был на волосок от безумия.
IX. ВЕЧЕР ДНЯ ОБРУЧЕНИЯ
Вильфор, как мы уже сказали, отправился опять на улицу Гран-Кур и,
войдя в дом г-жи де Сен-Меран, застал гостей уже не в столовой, а в гос-
тиной, за чашками кофе. Рене ждала его с нетерпением, которое разделяли
и прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями.
- Ну, головорез, оплот государства, роялистский Брут! - крикнул один
из гостей. - Что случилось? Говорите!
- Уж не готовится ли новый Террор? - спросил другой.
- Уж не вылез ли из своего логова корсиканский людоед? - спросил тре-
тий.
- Маркиза, - сказал Вильфор, подходя к своей будущей теще, - простите
меня, но я принужден просить у вас разрешения удалиться... Маркиз, раз-
решите сказать вам два слова наедине?
- Значит, это и вправду серьезное дело? - сказала маркиза, заметив
нахмуренное лицо Вильфора.
- Очень серьезное, и я должен на несколько дней покинуть вас. Вы мо-
жете по этому судить, - прибавил Вильфор, обращаясь к Рене, - насколько
это важно.
- Вы уезжаете? - вскричала Рене, не умея скрыть своего огорчения.
- Увы! - отвечал Вильфор. - Это необходимо.
- А куда? - спросила маркиза.
- Это - судебная тайна. Однако, если у кого-нибудь есть поручения в
Париж, то один мой приятель едет туда сегодня, и он охотно примет их на
себя.
Все переглянулись.
- Вы хотели поговорить со мною? - спросил маркиз.
- Да, если позволите, пройдемте к вам в кабинет.
Маркиз взял Вильфора под руку, и они вместе вышли.
- Что случилось? - сказал маркиз, входя в кабинет. - Говорите.
- Нечто весьма важное, требующее моего немедленного отъезда в Париж.
Теперь, маркиз, простите мне нескромный и бестактный вопрос: у вас есть
государственные облигации?
- В них все мое состояние; на шестьсот или семьсот тысяч франков.
- Так продайте, маркиз, продайте, или вы разорены.
- Как я могу продать их отсюда?
- У вас есть маклер в Париже?
- Есть.
- Дайте мне письмо к нему: пусть продает, не теряя ни минуты, ни се-
кунды; может быть, даже я приеду слишком поздно.
- Черт возьми! - сказал маркиз. - Не будем терять времени!
Он сел к столу и написал своему агенту распоряжение о продаже всех
облигаций по любой цене.
- Одно письмо есть, - сказал Вильфор, бережно пряча его в бумажник, -
теперь мне нужно еще другое.
- К кому?
- К королю.
- К королю?
- Да.
- Но не могу же я так прямо писать его величеству.
- Да я и не прошу письма от вас, а только хочу, чтобы вы попросили
его у графа де Сальвье. Чтобы не терять драгоценного времени, мне нужно
такое письмо, с которым я мог бы явиться прямо к королю, не подвергаясь
всяким формальностям, связанным с получением аудиенции.
- А министр юстиции? Он же имеет право входа в Тюильри, и через него
вы в любое время можете получить доступ к королю.
- Разумеется. Но зачем мне делиться с другими той важной новостью,
которую я везу. Вы понимаете? Министр юстиции, естественно, отодвинет
меня на второй план и похитит у меня всю заслугу Скажу вам одно, маркиз:
если я первый явлюсь в Тюильри, карьера моя обеспечена, потому что я
окажу королю услугу, которой он никогда не забудет.
- Если так, друг мой, ступайте, собирайтесь в дорогу; я вызову
Сальвье, и он напишет письмо, которое вам послужит пропуском.
- Хорошо, но не теряйте времени, через четверть часа я должен быть в
почтовой карете.
- Велите остановиться у нашего дома.
- Вы, конечно, извинитесь за меня перед маркизой и мадемуазель де
Сен-Меран, с которой я расстаюсь в такой день с глубочайшим сожалением.
- Они будут ждать вас в моем кабинете, и вы проститесь с ними.
- Тысячу благодарностей. Так приготовьте письмо.
Маркиз позвонил.
Вошел лакей.
- Попросите сюда графа де Сальвье... А вы идите, - сказал маркиз, об-
ращаясь к Вильфору.
- Я сейчас же буду обратно.
И Вильфор торопливо вышел; но в дверях он решил, что вид помощника
королевского прокурора, куда-то стремительно шагающего, может возмутить
спокойствие целого города; поэтому он пошел своей обычной внушительной
походкой.
Дойдя до своего дома, он заметил в темноте какой-то белый призрак,
который ждал его, не шевелясь.
То была Мерседес, которая, не получая вестей об Эдмоне, решила сама
разузнать, почему арестовали ее жениха.
Завидев Вильфора, она отделилась от стены и загородила ему дорогу.
Дантес говорил Вильфору о своей невесте, и Мерседес незачем было назы-
вать себя, Вильфор и без того узнал ее. Его поразили красота и благород-
ная осанка девушки, и когда она спросила его о своем женихе, то ему по-
казалось, что обвиняемый - это он, а она - судья.
- Тот, о ком вы говорите, тяжкий преступник, - отвечал Вильфор, - и я
ничего не могу сделать для него.
Мерседес зарыдала; Вильфор хотел пройти мимо, но она остановила его.
- Скажите по крайней мере, где он, - проговорила она, - чтобы я могла
узнать, жив он или умер?
- Не знаю. Он больше не в моем распоряжении, - отвечал Вильфор.
Ее проницательный взгляд и умоляющий жест тяготили его; он оттолкнул
Мерседес, вошел в дом и быстро захлопнул за собою дверь, как бы желая
отгородиться от горя этой девушки.
Но горе не так легко отогнать. Раненный им уносит его с собою, как
смертельную стрелу, о которой говорит Вергилий. Вильфор запер дверь,
поднялся в гостиную, но тут ноги его подкосились; из его груди вырвался
вздох, похожий на рыдание, и он упал в кресло.
Тогда-то в этой больной душе обнаружились первые зачатки смертельного
недуга. Тот, кого он принес в жертву своему честолюбию, ни в чем не по-
винный юноша, который пострадал за вину его отца, предстал перед ним,
бледный и грозный, под руку со своей невестой, такой же бледной, неся
ему угрызения совести, - не те угрызения, от которых больной вскакивает,
словно гонимый древним роком, а то глухое, мучительное постукивание, ко-
торое время от времени терзает сердце воспоминанием содеянного и до гро-
бовой доски все глубже и глубже разъедает совесть.
Вильфор пережил еще одну - последнюю - минуту колебания. Уже не раз,
