лутора часов Эдмон, склонившись над своим другом и приложив руку к его
сердцу, чувствовал, как тело аббата холодеет и биение сердца замирает,
становясь все глуше и невнятнее.
Наконец, все кончилось; сердце дрогнуло в последний раз, лицо посине-
ло; глаза остались открытыми, но взгляд потускнел.
Было шесть часов утра, заря занималась, и бледные лучи солнца, прони-
кая в камеру, боролись с тусклым пламенем плошки. Отблески света
скользили по лицу мертвеца и порой казалось, что оно живое. Пока продол-
жалась эта борьба света с мраком, Дантес мог еще сомневаться, но когда
победил свет, он понял, что перед ним лежит труп.
Тогда неодолимый ужас овладел им; он не смел пожать эту руку, свесив-
шуюся с постели, не смел взглянуть в эти белые и неподвижные глаза, ко-
торые он тщетно пытался закрыть. Он погасил плошку, тщательно спрятал ее
и бросился прочь, задвинув как можно лучше плиту над своей головой.
К тому же медлить было нельзя; скоро должен был явиться тюремщик.
На этот раз он начал обход с Дантеса; от него он намеревался идти к
аббату, которому нес завтрак и белье.
Впрочем, ничто не указывало, чтобы он знал о случившемся. Он вышел.
Тогда Дантес почувствовал непреодолимое желание узнать, что произой-
дет в камере его бедного друга; он снова вошел в подземный ход и услышал
возгласы тюремщика, звавшего на помощь.
Вскоре пришли другие тюремщики; потом послышались тяжелые и мерные
шаги, какими ходят солдаты, даже когда они не в строю. Вслед за солдата-
ми вошел комендант.
Эдмон слышал скрип кровати, на которой переворачивали тело. Он слы-
шал, как комендант велел спрыснуть водой лицо мертвеца и, видя, что уз-
ник не приходит в себя, послал за врачом.
Комендант вышел, и до Эдмона донеслись слова сожаления вместе с нас-
мешками и хохотом.
- Ну, вот, - говорил один, - сумасшедший отправился к своим сокрови-
щам, счастливого пути!
- Ему не на что будет при всех своих миллионах купить саван, - гово-
рил другой.
- Саваны в замке Иф стоят недорого, - возразил третий.
- Может быть, ради него пойдут на кое-какие издержки, - все-таки ду-
ховное лицо.
- В таком случае его удостоят мешка.
Эдмон слушал, не пропуская ни слова, но понял из всего этого немного.
Вскоре голоса умолкли, и ему показалось, что все вышли из камеры.
Однако он не осмелился войти, - там могли оставить тюремщика карау-
лить мертвое тело.
Поэтому он остался на месте и продолжал слушать, не шевелясь и затаив
дыхание.
Через час снова послышался шум.
В камеру возвратился комендант в сопровождении врача и нескольких
офицеров.
На минуту все смолкло. Очевидно, врач подошел к постели и осматривал
труп.
Потом начались расспросы.
Врач, освидетельствовав узника, объявил, что он мертв.
В вопросах и ответах звучала небрежность, возмутившая Дантеса. Ему
казалось, что все должны чувствовать к бедному аббату хоть долю той сер-
дечной привязанности, которую он сам питал к нему.
- Я очень огорчен, - сказал комендант в ответ на заявление врача, что
старик умер, - это был кроткий и безобидный арестант, который всех за-
бавлял своим сумасшествием, а главное, за ним легко было присматривать.
- За ним и вовсе не нужно было смотреть, - вставил тюремщик. - Он
просидел бы здесь пятьдесят лет и, ручаюсь вам, ни разу не попытался бы
бежать.
- Однако, - сказал комендант, - мне кажется, что, несмотря на ваше
заверение, - не потому, чтобы я сомневался в ваших познаниях, но для то-
го, чтобы не быть в ответе, - нужно удостовериться, что арестант в самом
деле умер.
Наступила полная тишина; Дантес, прислушиваясь, решил, что врач еще
раз осматривает и ощупывает тело.
- Вы можете быть спокойны, - сказал, наконец, доктор, - он умер, ру-
чаюсь вам за это.
- Но вы знаете, - возразил комендант, - что в подобных случаях мы не
довольствуемся одним осмотром; поэтому, несмотря на видимые признаки,
благоволите исполнить формальности, предписанные законом.
- Ну, что же, раскалите железо, - сказал врач, - но, право же, это
излишняя предосторожность.
При этих словах о раскаленном железе Дантес вздрогнул.
Послышались торопливые шаги, скрип двери, снова шаги, и через нес-
колько минут тюремщик сказал:
- Вот жаровня и железо.
Снова наступила тишина; потом послышался треск прижигаемого тела, и
тяжелый, отвратительный запах проник даже сквозь стену, за которой при-
таился Дантес. Почувствовав запах горелого человеческого мяса, Эдмон
весь покрылся холодным потом, и ему показалось, что он сейчас потеряет
сознание.
- Теперь вы видите, что он мертв, - сказал врач. - Прижигание пятки -
самое убедительное доказательство. Бедный сумасшедший излечился от поме-
шательства и вышел из темницы.
- Его звали Фариа? - спросил один из офицеров, сопровождавших комен-
данта.
- Да, и он уверял, что это старинный род. Впрочем, это был человек
весьма ученый и довольно разумный во всем, что не касалось его сокрови-
ща. Но в этом пункте, надо сознаться, он был несносен.
- Это болезнь, которую мы называем мономанией, - сказал врач.
- Вам никогда не приходилось жаловаться на него? - спросил комендант
у тюремщика, который носил аббату пищу.
- Никогда, господин комендант, - отвечал тюремщик, - решительно ни-
когда; напротив того, сперва он очень веселил меня, рассказывал разные
истории; а когда жена моя заболела, он даже прописал ей лекарство и вы-
лечил ее.
- Вот как! - сказал врач. - Я и не знал, что имею дело с коллегой.
Надеюсь, господин комендант, - прибавил он смеясь, - что вы обойдетесь с
ним поучтивее.
- Да, да, будьте спокойны, он будет честь-честью зашит в самый новый
мешок, какой только найдется. Вы удовлетворены?
- Прикажите сделать это при вас, господин комендант? - спросил тюрем-
щик.
- Разумеется. Но только поскорее, не торчать же мне целый день в этой
камере.
Снова началась ходьба взад и вперед; вскоре Дантес услышал шуршание
холстины, кровать заскрипела, послышались грузные шаги человека, подни-
мающего тяжесть, потом кровать опять затрещала.
- До вечера, - сказал комендант.
- Отпевание будет? - спросил один из офицеров.
- Это невозможно, - отвечал комендант. - Тюремный священник отпросил-
ся у меня вчера на неделю в Гьер. Я на это время поручился ему за своих
арестантов. Если бы бедный аббат не так спешил, то его отпели бы, как
следует.
- Не беда, - сказал врач со свойственным людям его звания вольно-
думством, - он особа духовная; господь бог уважит его сан и не доставит
аду удовольствие заполучить священника.
Громкий хохот последовал за этой пошлой шуткой.
Тем временем тело укладывали в мешок.
- До вечера! - повторил комендант, когда все кончилось.
- В котором часу? - спросил тюремщик.
- Часов в десять, в одиннадцать.
- Оставить караульного у тела?
- Зачем? Заприте его, как живого, вот и все.
Затем шаги удалились, голоса стали глуше, послышался резкий скрип за-
мыкаемой двери и скрежет засовов; угрюмая тишина, тишина уже не одино-
чества, а смерти, объяла все, вплоть до оледеневшей души Эдмона.
Тогда он медленно приподнял плиту головой и бросил в камеру испытую-
щий взгляд.
Она была пуста. Дантес вышел из подземного хода.
XX. КЛАДБИЩЕ ЗАМКА ИФ
На кровати, в тусклом свете туманного утра, проникавшем в окошко
тюрьмы, лежал мешок из грубой холстины, под складками которого смутно
угадывались очертания длинного, неподвижного тела: это и был саван абба-
та, который, по словам тюремщиков, так дешево стоил.
Итак, все было кончено. Дантес физически был ужо разлучен со своим
старым другом. Он уже не мог ни видеть его глаза, оставшиеся открытыми,
словно для того, чтобы глядеть по ту сторону смерти, ни пожать его неу-
томимую руку, которая приподняла перед ним завесу, скрывавшую тайны ми-
ра. Фариа, отзывчивый, опытный товарищ, к которому он так сильно привя-
зался, существовал только в его воспоминаниях. Тогда он сел у изголовья
страшного ложа и предался горькой, безутешной скорби.
Один! Снова один! Снова окружен безмолвием, снова лицом к лицу с не-
бытием!
Один! Уже не видеть, не слышать единственного человека, который при-
вязывал его к жизни! Не лучше ли, подобно Фариа, спросить у бога разгад-
ку жизни, хотя бы для этого пришлось пройти через страшную дверь страда-
ний?
Мысль о самоубийстве, изгнанная другом, отстраняемая его присутстви-
ем, снова возникла, точно призрак, у тела Фариа.
- Если бы я мог умереть, - сказал он, - я последовал бы за ним и, ко-
нечно, увидел бы его. Но как умереть? Ничего нет легче, - продолжал он
усмехнувшись. - Я останусь здесь, брошусь на первого, кто войдет, задушу
его, и меня казнят.
Но в сильных горестях, как и при сильных бурях, пропасть лежит между
двумя гребнями волн; Дантес ужаснулся позорной смерти и вдруг перешел от
отчаяния к неутолимой жажде жизни и свободы.
- Умереть? Нет! - воскликнул он. - Не стоило столько жить, столько
страдать, чтобы теперь умереть! Умереть! Я мог бы это сделать прежде,
много лет тому назад, когда я решился; но теперь я не желаю играть в ру-
ку моей злосчастной судьбе. Нет, я хочу жить; хочу бороться до конца;
хочу отвоевать счастье, которое у меня отняли! Прежде чем умереть, я
должен наказать моих палачей и, может быть, - кто знает? - наградить
немногих друзей. Но меня забыли здесь, в моей тюрьме, и я выйду только
так, как Фариа.
При этих словах он замер, глядя прямо перед собой, как человек, кото-
рого осенила внезапная мысль, но мысль страшная. Он вскочил, прижал руку
ко лбу, словно у него закружилась голова, прошелся по камере и снова ос-
тановился у кровати.
- Кто внушил мне эту мысль? - прошептал он. - Не ты ли, господи? Если
только мертвецы выходят отсюда, - займем место мертвеца.
И, стараясь не думать, торопливо, чтобы размышление не успело поме-
шать безрассудству отчаяния, он наклонился, распорол страшный мешок но-
жом аббата, вытащил труп из мешка, перенес его в свою камеру, положил на
свою кровать, обернул ему голову тряпкой, которой имел обыкновение повя-
зываться, накрыл его своим одеялом, поцеловал последний раз холодное че-
ло, попытался закрыть упрямые глаза, которые по-прежнему глядели страш-
ным, бездумным взглядом, повернул мертвеца лицом к стене, чтобы тюрем-
щик, когда принесет ужин, подумал, что узник лег спать: потом спустился
в подземный ход, придвинул кровать к стене, вернулся в камеру аббата,
достал из тайника иголку с ниткой, снял с себя свое рубище, чтобы под
холстиною чувствовалось голое тело, влез в распоротый мешок, принял в
нем то же положение, в каком находился труп и заделал шов изнутри.
Если бы на беду в эту минуту кто-нибудь вошел, стук сердца выдал бы
Дантеса.
Он мог бы подождать и сделать все это после вечернего обхода. Но он
боялся, как бы комендант не передумал и не велел вынести труп раньше
назначенного часа. Тогда рухнула бы его последняя надежда.
Так или иначе - решение было принято.
План его был таков.
Если по пути на кладбище могильщики догадаются, что они несут живого
человека, Дантес, не давая им опомниться, сильным ударом ножа распорет
мешок сверху донизу, воспользуется их смятением и убежит. Если они захо-
тят схватить его, он пустит в дело нож.
Если они отнесут его на кладбище и опустят в могилу, то он даст засы-
пать себя землей; так как это будет происходить ночью, то, едва мо-
гильщики уйдут, он разгребет рыхлую землю и убежит. Он надеялся, что тя-
жесть земли будет не настолько велика, чтобы он не мог поднять ее. Если
же окажется, что он ошибся, если земля будет слишком тяжела, то он за-
дохнется и тем лучше: все будет кончено.
Дантес не ел со вчерашнего дня, но утром он не чувствовал голода, да
и теперь не думал о нем. Положение его было так опасно, что он не имел
