дости.
Но тут дверь отворилась и вошел тюремщик.
- Простите, сударь, - сказал он, обращаясь к Бертуччо, - но заключен-
ного ждет следователь.
- Сегодня последний допрос, - сказал Андреа управляющему. - Вот доса-
да!
- Я приду завтра, - отвечал Бертуччо.
- Хорошо, - сказал Андреа. - Господа жандармы, я в вашем распоряже-
нии... Пожалуйста, сударь, оставьте десяток экю в конторе, чтобы мне вы-
дали все, в чем я тут нуждаюсь.
- Будет сделано, - отвечал Бертуччо.
Андреа протянул ему руку, но Бертуччо не вынул руки из кармана и
только позвенел в нем монетами.
- Я это и имел в виду, - с кривой улыбкой заметил Андреа, совершенно
подавленный странным спокойствием Бертуччо.
"Неужели я ошибся? - подумал он, садясь в большую карету с решетками,
которую называют "корзинкой для салата". - Увидим!"
- Прощайте, сударь, - сказал он, обращаясь к Бертуччо.
- До завтра! - ответил управляющий.
XI. СУДЬЯ
Читатели, наверное, помнят, что аббат Бузони остался вдвоем с Нуартье
в комнате Валентины и что старик и священник одни бодрствовали подле
умершей.
Быть может, христианские увещания аббата, его проникновенное милосер-
дие, его убедительные речи вернули старику мужество: после того, как
священник поговорил с ним, в Нуартье вместо прежнего отчаяния появилось
какое-то бесконечное смирение, странное спокойствие, немало удивлявшее
тех, кто помнил его глубокую привязанность к Валентине.
Вильфор не видел старика со дня смерти дочери. Весь дом был обновлен:
для королевского прокурора был нанят другой лакей, для Нуартье - другой
слуга; в услужение к г-же де Вильфор поступили две новые горничные; все
вокруг, вплоть до швейцара и кучера, были новые люди; они словно стали
между хозяевами этого проклятого дома и окончательно прервали и без того
уже холодные отношения, существовавшие между ними. К тому же сессия суда
открывалась через три дня, и Вильфор, запершись у себя в кабинете, лихо-
радочно и неутомимо подготовлял обвинение против убийцы Кадрусса. Это
дело, как и все, к чему имел отношение граф Монте-Кристо, наделало много
шуму в Париже. Улики не были бесспорны: они сводились к нескольким сло-
вам, написанным умирающим каторжником, бывшим товарищем обвиняемого, ко-
торого он мог оговорить из ненависти или из мести; уверенность была
только в сердце королевского прокурора; он пришел к внутреннему убежде-
нию, что Бенедетто виновен, и надеялся, что эта трудная победа принесет
ему радость удовлетворенного самолюбия, которая одна еще сколько-нибудь
оживляла его оледеневшую душу.
Следствие подходило к концу благодаря неустанной работе Вильфора, ко-
торый хотел этим процессом открыть предстоявшую сессию; и ему приходи-
лось уединяться более, чем когда-либо, чтобы уклониться от бесчисленных
просьб о билетах на заседание.
Кроме того, прошло еще так мало времени с тех пор, как бедную Вален-
тину опустили в могилу, скорбь в доме была еще так свежа, что никого не
удивляло, если отец так сурово отдавался исполнению долга, который помо-
гал ему забыть свое горе.
Один лишь раз, на следующий день после того, как Бертуччо вторично
пришел к Бенедетто, чтобы назвать ему имя его отца, в воскресенье,
Вильфор увидел мельком старика Нуартье; утомленный работой, Вильфор вы-
шел в сад и, мрачный, согбенный под тяжестью "неотступной думы, подобно
Тарквипию, сбивающему палкой самые высокие маковые головки, сбивал своей
тростью длинные увядающие стебли шток-роз, возвышавшиеся вдоль аллей,
словно призраки прекрасных цветов, благоухавших здесь летом.
Уже несколько раз доходил он до конца сада, до памятных читателю во-
рот у пустующего огорода, и возвращался тем же шагом все по той же ал-
лее, как вдруг его глаза невольно обратились к дому, где шумно резвился
его сын.
И вот в одном из открытых окон он увидел Нуартье, который велел под-
катить свое кресло к этому окну, чтобы погреться в последних лучах еще
теплого солнца: мягкий свет заката озарял умирающие цветы вьюнков и баг-
ряные листья дикого винограда, вьющегося по балкону.
Взгляд старика был прикован к чему-то, чего Вильфор не мог разгля-
деть. Этот взгляд был полон такой исступленной ненависти, горел таким
нетерпением, что королевский прокурор, умевший схватывать все выражения
этого лица, которое он так хорошо знал, отошел, в сторону, чтобы посмот-
реть, на кого направлен этот уничтожающий взгляд.
Тогда он увидел под липами с почти уже обнаженными ветвями г-жу де
Вильфор, сидевшую с книгой в руках; время от времени она прерывала чте-
ние, чтобы улыбнуться сыну или бросить ему обратно резиновый мячик, ко-
торый он упрямо кидал из гостиной в сад.
Вильфор побледнел - он знал, чего хочет старик.
Вдруг взгляд Нуартье перенесся на сына, и Вильфору самому пришлось
выдержать натиск этого огненного взора, который, переменив направление,
говорил уже о другом, но столь же грозно.
Госпожа де Вильфор, не ведая о перекрестном огне взглядов над ее го-
ловой, только что поймала мячик и знаками подзывала сына прийти за ним,
а заодно и за поцелуем; но Эдуард заставил себя долго упрашивать, потому
что материнская ласка казалась ему, вероятно, недостаточной наградой за
труды; наконец он уступил, выпрыгнул в окно прямо на клумбу гелиотропов
и китайских астр и подбежал к г-же де Вильфор. Г-жа де Вильфор поцелова-
ла его в лоб, и ребенок, с мячиком в одной руке и пригоршней конфет в
другой, побежал обратно.
Вильфор, повинуясь неодолимой силе, словно птица, завороженная взгля-
дом змеи, направился к дому; по мере того как он приближался, глаза Ну-
артье опускались, следя за ним, и огонь его зрачков словно жег самое
сердце Вильфора. В этом взгляде он читал жестокий укор и беспощадную уг-
розу. И вот Нуартье медленно поднял глаза к небу, словно напоминая сыну
о забытой клятве.
- Знаю, сударь, - ответил Вильфор. - Потерпите. Потерпите, еще один
день; я помню свое обещание.
Эти слова, видимо, успокоили Нуартье, и он отвел взгляд.
Вильфор порывисто расстегнул душивший его ворот, провел дрожащей ру-
кой по лбу и вернулся в свой кабинет.
Ночь прошла, как обычно, все в доме спали; один Вильфор, как всегда,
не ложился и работал до пяти часов утра, просматривая последние допросы,
снятые накануне следователями, сопоставляя показания свидетелей и внося
еще больше ясности в свой обвинительный акт, один из самых убедительных
и блестящих, какие он когда-либо составлял.
Наутро, в понедельник, должно было состояться первое заседание сес-
сии. Вильфор видел, как забрезжило это утро, бледное и зловещее, и в его
голубоватом свете на бумаге заалели строки, написанные красными чернила-
ми. Королевский прокурор прилег на несколько минут; лампа догорала; он
проснулся от ее потрескивания и заметил, что пальцы его влажны и красны,
словно обагренные кровью.
Он открыл окно; длинная оранжевая полоса пересекала небо и словно
разрезала пополам стройные тополя, выступавшие черными силуэтами на го-
ризонте. Над заброшенным огородом, по ту сторону ворот, высоко взлетел
жаворонок и залился звонкой утренней песней.
На Вильфора пахнуло утренней прохладой, и мысли его прояснились.
- День суда настал, - сказал он с усилием, - сегодня меч правосудия
поразит всех виновных.
Его взгляд невольно обратился к окну Нуартье, к тому окну, где он на-
кануне видел старика.
Штора была спущена.
И все же образ отца был для него так жив, что он обратился к этому
темному окну, словно оно было отворено и из него смотрел грозный старик.
- Да, - прошептал он, - да, будь спокоен!
Опустив голову, он несколько раз прошелся по кабинету, потом, не раз-
деваясь, бросился на диван - не столько чтобы уснуть, сколько чтобы дать
отдых телу, окоченевшему от усталости и от бессонной ночи за письменным
столом.
Понемногу все в доме проснулись; Вильфор из своего кабинета слышал,
один за другим, привычные звуки, из которых слагается повседневная
жизнь: хлопанье дверей, дребезжанье колокольчика г-жи де Вильфор, зову-
щей горничную, первые возгласы Эдуарда, который пробудился радостный и
веселый, как пробуждаются в его годы.
Вильфор в свою очередь тоже позвонил. Новый камердинер вошел и подал
газеты.
Вместе с газетами он принес чашку шоколада.
- Что это? - спросил Вильфор.
- Шоколад.
- Я не просил. Кто это позаботился обо мне?
- Госпожа де Вильфор. Она сказала, что вам надо подкрепиться, потому
что сегодня слушается дело убийцы Бенедетто и вы будете много говорить.
И камердинер поставил на стол у дивана, как и остальные столы зава-
ленный бумагами, золоченую чашку.
Затем он вышел.
Вильфор мрачно посмотрел на чашку, потом вдруг взял ее нервным движе-
нием и залпом выпил шоколад. Казалось, он надеялся, что этот напиток
смертоносен, и призывал смерть, чтобы избавиться от долга, исполнить ко-
торый для него было тяжелее, чем умереть. Затем он встал и принялся хо-
дить по кабинету, с улыбкой; которая ужаснула бы того, кто ее увидел.
Шоколад оказался безвреден.
Когда настал час завтрака, Вильфор не вышел к столу.
Камердинер снова вошел в кабинет.
- Госпожа де Вильфор велела напомнить, что пробило одиннадцать часов
и что заседание назначено в двенадцать...
- Ну, и что же? - сказал Вильфор.
- ...и спрашивает, поедет ли она вместе с вами?
- Куда?
- В суд.
- Зачем?
- Ваша супруга говорит, что ей очень хочется присутствовать на этом
заседании.
- Ах, ей этого хочется! - сказал Вильфор зловещим тоном.
Камердинер отступил на шаг.
- Если вы желаете ехать один, я так передам, - сказал он.
Вильфор молчал, нервно царапая ногтями бледную щеку.
- Передайте госпоже де Вильфор, - ответил он наконец, - что я хочу с
ней поговорить и прошу ее подождать меня у себя.
- Слушаю, сударь.
- А потом придете побрить меня.
- Сию минуту.
Камердинер вышел, потом вернулся, побрил Вильфора и одел во все чер-
ное.
Затем он доложил:
- Госпожа до Вильфор сказала, что она вас ждет.
- Я иду.
И Вильфор с папками под мышкой, с шляпой в руке направился к комнатам
жены.
У дверей он остановился и отер пот со лба.
Затем он открыл дверь.
Госпожа де Вильфор сидела на оттоманке, нетерпеливо перелистывая жур-
налы и брошюры, которые Эдуард рвал на куски, даже не давая матери их
дочитать.
Она была готова к выезду; руки были в перчатках, шляпа лежала на
кресле.
- А, вот и вы, - сказала она естественным и спокойным голосом. - Боже
мой, до чего вы бледны! Вы опять работали всю ночь? Почему вы не пришли
позавтракать с нами? Ну что же, берете вы меня с собой или я поеду одна
с Эдуардом?
Госпожа де Вильфор, как мы видим, задала множество вопросов, но
Вильфор стоял перед ней неподвижный, немой, как изваяние.
- Эдуард, - сказал он наконец, повелительно глядя на ребенка, - пойди
поиграй в гостиной, мне нужно поговорить с твоей матерью.
Госпожа де Вильфор вздрогнула: холодная сдержанность мужа и его реши-
тельный тон испугали ее.
Эдуард поднял голову, посмотрел на мать и, видя, что она не подтверж-
дает приказ Вильфора, продолжал резать головы своим оловянным солдати-
кам.
- Эдуард, - крикнул Вильфор так резко, что мальчик вскочил. - Ты слы-
шишь? Ступай!
Ребенок, не привыкший к такому обращению, весь побледнел, трудно было
бы сказать - от злости или от страха.
Отец подошел к нему, взял его за локоть и поцеловал в лоб.
- Иди, дитя мое, иди! - сказал он.
Эдуард вышел.
Вильфор подошел к двери и запер ее на задвижку.
- Боже мой, - сказала г-жа де Вильфор, стараясь прочесть мысли мужа;
на губах ее появилось подобие улыбки, которая тотчас же застыла под
бесстрастным взглядом Вильфора. - Боже мой, что случилось?
- Сударыня, где вы храните яд, которым вы обычно пользуетесь? - от-
