сулит мне одни страдания.
- Слабые духом всегда все видят через траурную вуаль; душа сама соз-
дает свои горизонты; ваша душа сумрачна, это она застилает ваше небо ту-
чами.
- Быть может, вы и правы, - сказал Максимилиан.
И он снова впал в задумчивость.
Путешествие совершалось с той чудесной быстротой, которая была во
власти графа; города на их пути мелькали, как тени; деревья, колеблемые
первыми порывами осеннего ветра, казалось, мчались им навстречу, словно
взлохмаченные гиганты, и мгновенно исчезали. На следующее утро они при-
были в Шалон, где их ждал пароход графа; не теряя ни минуты, карету пог-
рузили на пароход: путешественники взошли на борт.
Пароход был создан для быстрого хода; он напоминал индейскую пирогу;
его два колеса казались крыльями, и он скользил по воде, словно перелет-
ная птица; даже Морреля опьяняло это стремительное движение, и временами
развевавший его волосы ветер едва не разгонял тучи на его челе.
По мере того как они отдалялись от Парижа, лицо графа светлело, про-
яснялось, от него исходила почти божественная ясность. Он казался изг-
нанником, возвращающимся на родину.
Скоро их взорам открылся Марсель, белый, теплый, полный жизни Мар-
сель, младший брат Тира и Карфагена, их наследник на Средиземном море;
Марсель, который, становясь старше, все молодеет. Для обоих были полны
воспоминаний и круглая башня, и форт св. Николая, и ратуша, и гавань с
каменными набережными, где они оба играли детьми.
По обоюдному желанию, они вышли на улице Каннебьер.
Какой-то корабль уходил в Алжир; тюки, пассажиры, заполнявшие палубу,
толпа родных и друзей, прощания, возгласы и слезы - зрелище, всегда вол-
нующее, даже для тех, кто видит его ежедневно, - вся эта сутолока не
могла отвлечь Максимилиана от мысли, завладевшей им с той минуты, как
нога его ступила на широкие плиты набережной.
- Смотрите, - сказал он, беря Монте-Кристо под руку, - вот на этом
месте стоял мой отец, когда "Фараон" входил в порт; вот здесь этот чест-
нейший человек, которого вы спасли от смерти и позора, бросился в мои
объятья; я до сих пор чувствую на лице его слезы; и плакал не он один,
многие плакали, глядя на нас.
Монте-Кристо улыбнулся.
- Я стоял там, - сказал он, указывая на угол одной из улиц.
Не успел он договорить, как в том направлении, куда он указывал, раз-
дался горестный стон, и они увидели женщину, которая махала рукой одному
из пассажиров отплывающего корабля. Лицо ее было скрыто вуалью; Мон-
те-Кристо следил за ней с таким волнением, что Моррель не мог бы не за-
метить этого, если бы его взгляд не был устремлен на палубу.
- Смотрите! - воскликнул Моррель. - Этот молодой человек в военной
форме, который машет рукой, это Альбер де Морсер!
- Да, - сказал Монте-Кристо, - я тоже узнал его.
- Как? Вы ведь смотрели в другую сторону.
Граф улыбнулся, как он всегда улыбался, когда не хотел отвечать.
И глаза его снова обратились на женщину под вуалью; она исчезла за
углом.
Тогда он обернулся.
- Дорогой друг, - сказал он Максимилиану, - нет ли у вас здесь како-
го-нибудь дела?
- Я навещу могилу отца, - глухо ответил Моррель.
- Хорошо, ступайте и ждите меня там; я приду туда.
- Вы уходите?
- Да... мне тоже нужно посетить святое для меня место.
Моррель слабо пожал протянутую руку графа, затем грустно кивнул голо-
вой и направился в восточную часть города.
Монте-Кристо подождал, пока Максимилиан скрылся из глаз, и пошел к
Мельянским аллеям, где стоял тот скромный домик, с которым наши читатели
познакомились в начале нашего повествования.
Дом этот все так же осеняли ветвистые листья аллеи, служившей местом
прогулок марсельцам; он весь зарос диким виноградом, оплетающим своими
черными корявыми стеблями его каменные стены, пожелтевшие под пламенными
лучами южного солнца. Две стертых каменных ступеньки вели к входной две-
ри, сколоченной из трех досок, которые ежегодно расходились, но не знали
ни глины, ни краски, и терпеливо ждали осеннюю сырости, чтобы снова сой-
тись.
Этот дом, прелестный, несмотря на свою ветхость, веселый, несмотря на
свой невзрачный вид, был тот самый, в котором некогда жил старик Дантес.
Но старик занимал мансарду, а в распоряжение Мерседес граф предоставил
весь дом.
Сюда и вошла женщина в длинной вуали, которую Монте-Кристо видел на
пристани; в ту минуту, когда он показался из-за угла, она закрывала за
собой дверь, так что едва он ее настиг, как она снова исчезла.
Он хорошо был знаком с этими стертыми ступенями; он лучше всех знал,
как открыть эту старую дверь: щеколда поднималась при помощи гвоздя с
широкой головкой.
И он вошел, не постучавшись, не предупредив никого о своем приходе,
вошел, как друг, как хозяин.
За домом находился залитый солнечным светом и теплом маленький садик,
тот самый, где в указанном месте Мерседес нашла деньги, которые граф по-
ложил туда якобы двадцать четыре года тому назад; с порога входной двери
были видны первые деревья этого садика.
Переступив этот порог, Монте-Кристо услышал вздох, похожий на рыда-
ние; он взглянул в ту сторону, откуда донесся вздох, и среди кустов вир-
гинского жасмина с густой листвой и длинными пурпурными цветами увидал
Мерседес; она сидела на скамье и плакала.
Она откинула вуаль и, одна под куполом небес, закрыв руками лицо, да-
ла волю рыданиям и вздохам, которые она так долго сдерживала в при-
сутствии сына.
Монте-Кристо сделал несколько шагов; под его ногой захрустел песок.
Мерседес подняла голову и испуганно вскрикнула.
- Сударыня, - сказал граф, - я уже не властен дать вам счастье, но я
хотел бы принести вам утешение; примете ли вы его от меня, как от друга?
- Да, я очень несчастна, - отвечала Мерседес, - одна на свете... У
меня оставался только сын, и он меня покинул.
- Он хорошо сделал, сударыня, - возразил граф, - у него благородное
сердце. Он понял, что каждый человек должен принести дань отечеству; од-
ни отдают ему свой талант, другие свой труд; одни отдают свои бессонные
ночи, другие - свою кровь. Оставаясь с вами, он растратил бы около вас
свою ставшую бесполезной жизнь, и он не мог бы примириться с вашими
страданиями. Бессилие озлобило бы его: борясь со своими невзгодами, ко-
торые он сумеет обратить в удачу, он станет сильным и могущественным.
Дайте ему воссоздать свое и ваше будущее, сударыня; смею вас уверить,
что оно в верных руках.
- Счастьем, которое вы ему пророчите и которое я от всей души молю
бога ему даровать, мне уж не придется насладиться, - сказала бедная жен-
щина, грустно качая головой. - Столько разбито во мне и вокруг меня, что
я чувствую себя на краю могилы. Вы хорошо сделали, граф, что помогли мне
возвратиться туда, где я была так счастлива; умирать надо там, где знал
счастье.
- Ваши горькие слова, сударыня, - сказал Монте-Кристо, - жгут мне
сердце, жгут тем сильнее, что вы справедливо ненавидите меня; я виновник
всех ваших страданий; почему вы, вместо того чтобы обвинять, не жалеете
меня? Вы причинили бы мне еще горшую боль...
- Ненавидеть вас, обвинять вас, Эдмон?.. Ненавидеть, обвинять челове-
ка, который пощадил жизнь моего сына, - ведь правда, у вас было жестокое
намерение отнять у господина де Морсер сына, которым он так гордился?
Взгляните на меня, и вы увидите, есть ли в моем лице хоть тень укора.
Граф поднял свой взор и остановил ею на Мерседес, которая протягивала
ему обе руки.
- Взгляните на меня, - продолжала она с бесконечной грустью, - красо-
та моя померкла, и в моих глазах уже нет блеска, прошло то время, когда
я приходила с улыбкой к Эдмону Дантесу, который ждал меня там, у окна
мансарды, где жил его старый отец... С тех пор протекло много тягостных
дней, они вырыли пропасть между мной и прошлым. Обвинять вас, Эдмон, вас
ненавидеть, мой друг? Нет! Я себя ненавижу и себя обвиняю! Я во всем ви-
новата, - воскликнула она, сжимая руки. - Как жестоко я наказана!.. У
меня была вера, невинность, любовь - эти три дара, которыми небо наделя-
ет ангелов, а я, несчастная, я усомнилась в бою!
Монте-Кристо молча протянул ей руку.
- Нет, мой Друг, - сказала она, мягко отнимая свою руку, - не дотра-
гивайтесь до меня. Вы меня пощадили, а между тем из всех, кого вы пока-
рали, я одна не заслуживала пощады. Все остальные действовали из нена-
висти, алчности, себялюбия; я же - из малодушия. У них была цель, а я -
я испугалась. Нет, не пожимайте мою руку, Эдмон; я чувствую, вы хотите
сказать мне доброе слово, - не нужно, поберегите его для другой, я его
недостойна. Взгляните... (она совсем откинула вуаль) мои волосы поседели
от горя; мои глаза пролили столько слез, что они окружены лиловыми теня-
ми; лоб мой избороздили морщины. А вы, Эдмон, все такой же молодой, кра-
сивый, гордый. Это оттого, что в вас была вера, в вас было мужество, вы
уповали на бога, и бог поддержал вас. А я была малодушна, я отреклась;
господь меня покинул, - и вот что стало со мной.
Мерседес зарыдала; сердце ее разрывалось от боли воспоминаний.
Монте-Кристо взял ее руку и почтительно поцеловал; но она сама по-
чувствовала, что в этом поцелуе не было огня, словно он был запечатлен
на мраморной руке святой.
- Есть такие обреченные жизни, - продолжала она, - первая же ошибка
разбивает все их будущее. Я вас считала умершим, и я должна была тоже
умереть; что пользы, что я в сердце своем неустанно оплакивала вас? В
тридцать девять лет я стала старухой - и только. Что пользы, что,
единственная из всех узнав вас, я спасла жизнь моему сыну? Разве не
должна я была спасти также человека, которого я выбрала себе в мужья,
как бы ни велика была его вина? А я дала ему умереть. Больше того! Я са-
ма приблизила его смерть своим бездушием, своим презрением, не думая, не
желая думать о том, что он из-за меня стал клятвопреступником и предате-
лем! Что пользы, наконец, что я приехала с моим сыном сюда, раз я его
покинула, отпустила его одного, отдала его смертоносной Африке? Да, я
была малодушна! Я отреклась от своей любви, и, как все отступники, я
приношу несчастье тем, кто окружает меня.
- Нет, Мерседес, - сказал Монте-Кристо, - вы не должны судить себя
так строго. Вы благородная, святая женщина, вы обезоружили меня силой
своего горя; но за мной, незримый, неведомый, гневный, стоял господь,
чьим посланным я был, и он не захотел остановить брошенную мною молнию.
Клянусь богом, пред которым я уже десять лет каждый день повергаюсь ниц,
призываю его в свидетели, что я пожертвовал вам своей жизнью и, вместе с
жизнью, всеми своими замыслами! Но, Мерседес, и я говорю это с гор-
достью, я был нужен богу, и он вернул меня к жизни. Вдумайтесь в прош-
лое, вдумайтесь в настоящее, постарайтесь предугадать будущее и скажите:
разве я не орудие всевышнего? В самых ужасных несчастьях, в самых жесто-
ких страданиях, забытый всеми, кто меня любил, гонимый теми, кто меня не
знал, я прожил половину жизни; и вдруг, после заточения, одиночества,
лишений - воздух, свобода, богатство; богатство столь ослепительное,
волшебное, столь неимоверное, что я должен был поверить, что бог посыла-
ет мне его для великих деяний. С тех пор я нес это богатство как служе-
ние; с тех пор меня уже ничто не прельщало в этой жизни, в которой вы,
Мерседес, порой находили сладость; я не знал ни часа отдыха; какая-то
сила влекла меня вперед; словно я был огненным облаком, проносящимся по
небу, чтобы испепелить проклятые богом города. Подобно тем отважным ка-
питанам, которые снаряжают свой корабль в тяжелый путь, в опасный поход,
я собирал припасы, готовил оружие, приучал свое тело к самым тяжким ис-
пытаниям, приучал душу к самым сильным потрясениям, чтобы моя рука умела
убивать, мои глаза - созерцать страдания, мои губы - улыбаться пря самых
