ях, которые просачивались сквозь эти решетки и покрыли ржавчиной их же-
лезные прутья.
А между тем это место, как оно ни ужасно, - это рай, где могут снова
насладиться желанным обществом близких людей, чьи дни сочтены; ибо из
Львиного рва выходят лишь для того, чтобы отправиться к заставе Сен-Жак,
или на каторгу, или в одиночную камеру.
По описанному нами сырому, холодному двору прогуливался, засунув руки
в карманы, молодой человек, на которого обитатели Рва поглядывали с
большим любопытством.
Его можно было бы назвать элегантным, если бы его платье не было в
лохмотьях; тонкое, шелковистое сукно, совершенно новое, легко принимало
прежний блеск под рукой арестанта, когда он его разглаживал, чтобы при-
дать ему свежий вид.
С таким же старанием застегивал он батистовую рубашку, значительно
изменившую свой цвет за то время, что он сидел в тюрьме, и проводил по
лакированным башмакам кончиком носового платка, на котором были вышиты
инициалы, увенчанные короной.
Несколько обитателей Львиного рва следили с видимым интересом за тем,
как этот арестант приводил в порядок свой туалет.
- Смотри, князь прихорашивается, - сказал один из воров.
- Он и без того очень хорош, - отвечал другой, - будь у него гребень
и помада, он затмил бы всех господ в белых перчатках.
- Его фрак был, как видно, новехонек, а башмаки так и блестят. Даже
лестно, что к нам такая птица залетела; а наши жандармы - сущие разбой-
ники. Изорвать такой наряд!
- Говорят, он прожженный, - сказал третий. - Пустяками не занимал-
ся... Такой молодой и уже из Тулона! Не шутка!
А предмет этого чудовищного восхищения, казалось, упивался отзвуками
этих похвал, хотя самих слов он разобрать не мог.
Закончив свой туалет, он подошел к окошку тюремной лавочки, возле ко-
торого стоял, прислонясь к стене, сторож.
- Послушайте, сударь, - сказал он, - ссудите меня двадцатью франками,
я вам их скоро верну; вы ничем не рискуете - ведь у моих родных больше
миллионов, чем у вас грошей... Ну, пожалуйста. С двадцатью франками я
смогу перейти на платную половину и купить себе халат. Мне страшно неу-
добно быть все время во фраке. И что это за фрак для князя Кавальканти!
Сторож пожал плечами и повернулся к нему спиной. Он даже не засмеялся
на эти слова, которые бы многих развеселили; этот человек и не того нас-
лушался, - вернее, он слышал всегда одно и то же.
- Вы бездушный человек, - сказал Андреа, - Погодите, вы у меня дожде-
тесь, вас выгонят.
Сторож обернулся и на этот раз громко расхохотался.
Арестанты подошли и обступили их.
- Говорю вам, - продолжал Андреа, - на эту ничтожную сумму я смогу
одеться и перейти в отдельную комнату; мне надо принять достойным обра-
зом важного посетителя, которого я жду со дня на день.
- Верно! верно! - заговорили заключенные. - Сразу видно, что он из
благородных.
- Вот и дайте ему двадцать франков, - сказал сторож, прислонясь к
стене другим своим широчайшим плечом. - Разве вы не обязаны сделать это
для товарища?
- Я не товарищ этим людям, - гордо сказал Андреа, - вы не имеете пра-
ва оскорблять меня.
Арестанты переглянулись и глухо заворчали; буря, вызванная не столько
словами Андреа, сколько замечанием сторожа, начала собираться над голо-
вой аристократа.
Сторож, уверенный, что сумеет усмирить ее, когда она чересчур разыг-
рается, давал ей пока волю, желая проучить назойливого просителя и скра-
сить каким-нибудь развлечением свое долгое дежурство.
Арестанты уже подступали к Андреа; иные говорили:
- Дать ему башмака!
Эта жестокая шутка заключается в том, что товарища, впавшего в неми-
лость, избивают не башмаком, а подкованным сапогом.
Другие предлагали вьюн, - еще одна забава, состоящая в том, что пла-
ток наполняют песком, камешками, медяками, когда таковые имеются, скру-
чивают его и колотят им жертву, как цепом, по плечам и по голове.
- Выпорем этого франта! - раздавались голоса. - Выпорем его благоро-
дие!
Но Андреа повернулся к ним, подмигнул, надул щеку и прищелкнул язы-
ком, - знак, по которому узнают друг друга разбойники, вынужденные мол-
чать.
Это был масонский знак, которому его научил Кадрусс.
Арестанты узнали своего.
Тотчас же платки опустились; подкованный сапог вернулся на ногу к
главному палачу. Раздались голоса, заявляющие, что этот господин прав,
что он может держать себя, как ему заблагорассудится, и что заключенные
хотят показать пример свободы совести.
Волнение улеглось. Сторож был этим так удивлен, что тотчас же схватил
Андреа за руки и начал его обыскивать, приписывая эту внезапную перемену
в настроении обитателей Львиного рва чему-то, наверное, более существен-
ному, чем личное обаяние.
Андреа ворчал, но не сопротивлялся.
Вдруг за решетчатой дверью раздался голос надзирателя:
- Бенедетто!
Сторож выпустил свою добычу.
- Меня зовут! - сказал Андреа.
- В приемную! - крикнул надзиратель.
- Вот видите, ко мне пришли. Вы еще узнаете, милейший, можно ли обра-
щаться с Кавальканти, как с простым смертным!
И Андреа, промелькнув по двору, как черная тень, бросился в полуотк-
рытую дверь, оставив своих товарищей и самого сторожа в восхищении.
Его в самом деле звали в приемную, и этому нельзя не удивляться, как
удивлялся и сам Андреа, потому что из осторожности, попав в тюрьму
Ла-Форс, он вместо того чтобы писать письма и просить помощи, как делают
все, хранил стоическое молчание.
"У меня, несомненно, есть могущественный покровитель, - рассуждал он.
- Все говорит за это: внезапное счастье, легкость, с которой я преодолел
все препятствия, неожиданно найденный отец, громкое имя, золотой дождь,
блестящая партия, которая меня ожидала. Случайная неудача, отлучка моего
покровителя погубили меня, но не бесповоротно. Благодетельная рука
отстранилась на минуту; она снова протянется и подхватит меня на краю
пропасти. Зачем мне предпринимать неосторожные попытки? Мой покровитель
может от меня отвернуться. У него есть два способа прийти мне на помощь:
тайный побег, купленный ценою золота, и воздействие на судей, чтобы до-
биться моего оправдания. Подождем говорить, подождем действовать, пока
не будет доказано, что я всеми покинут, а тогда..."
У Андреа уже готов был хитроумный план: негодяй умел бесстрашно напа-
дать и стойко защищаться.
Невзгоды тюрьмы, лишения всякого рода были ему знакомы. Однако ма-
ло-помалу природа, или, вернее, привычка, взяла верх. Андреа страдал от-
того, что он голый, грязный, голодный; его терпение истощалось.
Таково было его настроение, когда голос надзирателя позвал его в при-
емную.
У Андреа радостно забилось сердце. Для следователя это было слишком
рано, а для начальника тюрьмы или доктора - слишком поздно; значит, это
был долгожданный посетитель.
За решеткой приемной, куда ввели Андреа, он увидел своими расширенны-
ми от жадного любопытства глазами умное, суровое лицо Бертуччо, который
с печальным удивлением смотрел на решетки, на дверные замки и на тень,
движущуюся за железными прутьями.
- Кто это? - с испугом воскликнул Андреа.
- Здравствуй, Бенедетто, - сказал Бертуччо своим звучным грудным го-
лосом.
- Вы, вы! - отвечал молодой человек, в ужасе озираясь.
- Ты меня не узнаешь, несчастный? - спросил Бертуччо.
- Молчите! Да молчите же! - сказал Андреа, который знал, какой тонкий
слух у этих стен. - Ради бога, не говорите так громко!
- Ты бы хотел поговорить со мной с глазу на глаз? - спросил Бертуччо.
- Да, да, - сказал Андреа.
- Хорошо.
И Бертуччо, порывшись в кармане, сделал знак сторожу, который стоял
за стеклянной дверью.
- Прочтите! - сказал он.
- Что это? - спросил Андреа.
- Приказ отвести тебе отдельную комнату и разрешение мне видеться с
тобой.
Андреа вскрикнул от радости, но тут же сдержался и сказал себе:
"Опять загадочный покровитель! Меня не забывают! Тут хранят какую-то
тайну, раз хотят говорить со мной в отдельной комнате. Они у меня в ру-
ках... Бертуччо послан моим покровителем!"
- Сторож поговорил со старшим, потом открыл решетчатые двери и провел
Андреа, который от радости был сам не свой, в комнату второго этажа, вы-
ходившую окнами во двор.
Комната, выбеленная, как это принято в тюрьмах, выглядела довольно
веселой и показалась узнику ослепительной; печь, кровать, стул и стол
составляли пышное ее убранство.
Бертуччо сел на стул, Андреа бросился на кровать.
Сторож удалился.
- Что ты мне хотел сказать? - спросил управляющий графа Монте-Кристо.
- А вы? - спросил Андреа.
- Говори сначала ты.
- Нет уж, - начинайте вы, раз вы пришли ко мне.
- Пусть так. Ты продолжал идти по пути преступления: ты украл, ты
убил.
- Если вы меня привели в отдельную комнату только для того, чтобы со-
общить мне это, то не стоило трудиться. Все это я знаю. Но есть кое-что,
чего я не знаю. Об этом и поговорим, если позволите. Кто вас прислал?
- Однако вы торопитесь, господин Бенедетто!
- Да, я иду прямо к цели. Главное, без лишних слов. Кто вас прислал?
- Никто.
- Как вы узнали, что я в тюрьме?
- Я давно тебя узнал в блестящем наглеце, который так ловко правил
тильбюри на Елисейских Полях.
- На Елисейских Полях!.. Ага, "горячо", как говорят в детской игре!..
На Елисейских Полях!.. Так, так; поговорим о моем отце, хотите?
- А я кто же?
- Вы, почтеннейший, вы мой приемный отец... Но не вы же, я полагаю,
предоставили в мое распоряжение сто тысяч франков, которые я промотал в
пять месяцев; не вы смастерили мне знатного итальянского родителя; не вы
ввели меня в свет и пригласили на некое пиршество, от которого у меня и
сейчас слюнки текут. Помните, в Отейле, где было лучшее общество Парижа
и даже королевский прокурор, с которым я, к сожалению, не поддерживал
знакомства, а мне оно было бы теперь весьма полезно; не вы ручались за
меня на два миллиона, перед тем как я имел несчастье быть выведенным на
чистую воду... Говорите, уважаемый корсиканец, говорите...
- Что ты хочешь, чтобы я сказал?
- Я тебе помогу. Ты только что говорил об Елисейских Полях, мой поч-
тенный отец-кормилец.
- Ну, и что же?
- А то, что на Елисейских Полях живет один господин, очень и очень
богатый.
- В доме которого ты украл и убил?
- Кажется, да.
- Граф Монте-Кристо?
- Ты сам его назвал, как говорит Расин... Так что же, должен ли я
броситься в его объятья, прижать его к сердцу и воскликнуть, как Пиксе-
рекур: "Отец! отец!"
- Не шути, - строго ответил Бертуччо, - пусть это имя не произносится
здесь так, как ты дерзнул его произнести.
- Вот как! - сказал Андреа, несколько озадаченный торжественным топом
Бертуччо. - А почему бы и нет?
- Потому что тот, кто носит это имя, благословен небом и не может
быть отцом такого негодяя, как ты.
- Какие грозные слова...
- И грозные дела, если ты не поостережешься.
- Запугиваете? Я не боюсь... я скажу...
- Уж не думаешь ли ты, что имеешь дело с мелюзгой, вроде тебя? - ска-
зал Бертуччо так спокойно и уверенно, что Андреа внутренне вздрогнул. -
Уж не думаешь ли ты, что имеешь дело с каторжниками или с доверчивыми
светскими простаками?.. Бенедетто, ты в могущественной руке; рука эта
согласна отпустить тебя, воспользуйся этим. Не играй с молниями, которые
она на миг отложила, но может снова схватить, если ты сделаешь попытку
помешать ее намерениям.
- Кто мой отец?.. Я хочу знать, кто мой отец?.. - упрямо повторил
Андреа. - Я погибну, но узнаю. Что для меня скандал? Только выгода...
известность... реклама, как говорит журналист Бошан. А вам, людям
большого света, вам скандал всегда опасен, несмотря на ваши миллионы и
гербы... Итак, кто мой отец?
- Я пришел, чтобы назвать тебе его.
- Наконец-то! - воскликнул Бенедетто, и глаза его засверкали от ра-
