- Да, я навел справки и на почтовой станции, и в пароходной конторе и
произвел подсчет. Вы заказываете себе место до Шалона в почтовой карете;
видите, матушка, вы будете путешествовать, как королева.
Альбер взял перо и написал:
Карета . . . . . . . . . . . . 35 фр.
Пароход от Шалона до Лиона . . 6
Пароход от Лиона до Авиньона . 16
От Авиньона до Марселя . . . . 7
Дорожные расходы . . . . . . . 50
--------------------
Итого . . . . . . . . . . . . 114 фр.
- Положим, сто двадцать, - добавил Альбер, улыбаясь - Какой я щедрый,
правда, матушка?
- А ты, бедный мальчик?
- Я? Вы же видите, я оставил себе восемьдесят франков. Молодой чело-
век не нуждается в стольких удобствах; к тому же я опытный путешествен-
ник.
- В собственной карете и с лакеем.
- Всеми способами, матушка.
- Хорошо, - сказала Мерседес? - но где взять двести франков?
- Вот они, а вот и еще двести. Я продал часы за сто франков и брелоки
за триста. Подумайте только! Брелоки оказались втрое дороже часов. Ста-
рая история: излишества всегда стоят дороже всего! Теперь мы богаты:
вместо ста четырнадцати франков, которые вам нужны на дорогу, у нас
двести пятьдесят.
- Но здесь тоже нужно заплатить?
- Тридцать франков, но я их плачу из моих ста пятидесяти. Это решено
И так как мне в сущности нужно на дорогу только восемьдесят франков, то
я просто утопаю в роскоши. Но это еще не все. Что вы на это скажете, ма-
тушка?
И Альбер вынул из записной книжечки с золотой застежкой - давняя при-
хоть, или, быть может, нежное воспоминание об одной из таинственных нез-
накомок под вуалью, что стучались у маленькой двери, - Альбер вынул из
записной книжечки тысячефранковый билет.
- Что это? - спросила Мерседес.
- Тысяча франков, матушка. Самая настоящая.
- Но откуда они у тебя?
- Выслушайте меня, матушка, и не волнуйтесь.
И Альбер, подойдя к матери, поцеловал ее в обе щеки; потом отстранил-
ся и поглядел на нее.
- Вы даже не знаете, матушка, какая вы красавица! - произнес он с
глубоким чувством сыновней любви. - Вы самая прекрасная, самая благород-
ная женщина на свете!
- Дорогой мальчик! - сказала Мерседес, тщетно стараясь удержать сле-
зу, повисшую у нее на ресницах.
- Честное слово, вам оставалось только стать несчастной, чтобы моя
любовь превратилась в обожание.
- Я не несчастна, пока у меня есть сын, - сказала Мерседес, - и не
буду несчастной, пока он со мной.
- Да, - сказал Альбер, - но в том-то и дело. Вы помните, что мы реши-
ли?
- Разве мы решили что-нибудь? - спросила Мерседес.
- Да, мы решили, что вы поселитесь в Марселе, а я уеду в Африку, где,
вместо имени, от которого я отказался, я заслужу имя, которое я принял.
Мерседес вздохнула.
- Со вчерашнего дня я зачислен в спаги, - добавил Альбер, пристыженно
опуская глаза, ибо он сам не знал, сколько доблести было в его унижении,
- я решил, что мое тело принадлежит мне и что я могу его продать; со
вчерашнего дня я заменяю другого. Я, что называется, продался, и притом,
- добавил он, пытаясь улыбнуться, - по-моему, дороже, чем я стою: за две
тысячи франков.
- И эта тысяча?.. - сказала, вздрогнув, Мерседес.
- Это половина суммы; остальное я получу через год.
Мерседес подняла глаза к небу с выражением, которого никакие слова не
могли бы передать, и две слезы медленно скатились по ее щекам.
- Цена его крови! - прошептала она.
- Да, если меня убьют, - сказал, смеясь, Альбер. - Но уверяю вас, ма-
тушка, что я намерен яростно защищать свою жизнь; никогда еще мне так не
хотелось жить, как теперь.
- Боже мой! - вздохнула Мерседес.
- И потом, почему вы думаете, что я буду убит? Разве Ламорсьер, этот
южный Ней, убит? Разве Шангарнье убит? Разве Бедо убит? Разве Моррель,
которого мы знаем, убит? Подумайте, как вы обрадуетесь, матушка, когда я
к зам явлюсь в расшитом мундире! Имейте в виду, я рассчитываю быть неот-
разимым в этой форме, я выбрал полк спаги из чистого щегольства.
Мерседес вздохнула, пытаясь все же улыбнуться: эта святая женщина
терзалась тем, что ее сын принял на себя всю тяжесть жертвы.
- Итак, матушка, - продолжал Альбер, - у вас уже есть верных четыре с
лишним тысячи франков; на эти четыре тысячи вы будете жить безбедно два
года.
- Ты думаешь? - сказала Мерседес.
Эти слова вырвались у нее с такой неподдельной болью, что их истинный
смысл не ускользнул от Альбера; сердце его сжалось, и он нежно взял руку
матери в свои.
- Да, вы будете жить! - сказал он.
- Я буду жить, - воскликнула Мерседес, - но ты не уедешь, Альбер?
- Уеду, матушка, - сказал Альбер, спокойным и твердым голосом, - вы
слишком любите меня, чтобы заставить меня вести подле вас праздную и
бесполезную жизнь. К тому же я уже подписал контракт.
- Ты поступишь согласно своей воле, мой сын, а я - согласно воле бо-
жией.
- Нет, не согласно моей воле, матушка, но согласно разуму и необходи-
мости. Мы оба узнали, что такое отчаяние. Что теперь для вас жизнь? Нич-
то. Что такое жизнь для меня? Поверьте, матушка, безделица, не будь вас;
ибо, клянусь, не будь вас, эта жизнь оборвалась бы в тот день, когда я
усомнился в своем отце и отрекся от его имени! И все же, я буду жить,
если вы обещаете мне надеяться; а если вы поручите мне заботу о вашем
будущем счастье, то это удвоит мои силы. Тогда я пойду к алжирскому гу-
бернатору - это честный человек, настоящий солдат, - я расскажу ему свою
печальную повесть, попрошу его время от времени посматривать в мою сто-
рону, и, если он сдержит слово, если он увидит, чего я стою, то либо я
через полгода вернусь офицером, либо не вернусь вовсе. Если я вернусь
офицером - ваше будущее обеспечено, матушка, потому что у меня хватит
денег для нас обоих; к тому же мы оба будем гордиться моим новым именем,
потому что это ваше настоящее имя. Если я не вернусь... тогда, матушка,
вы расстанетесь с жизнью, если не захотите жить, и тогда наши несчастья
кончатся сами собой.
- Хорошо, - отвечала Мерседес, - ты прав, мой сын, докажем людям, ко-
торые смотрят на нас и подстерегают наши поступки, чтобы судить нас, до-
кажем им, что мы достойны сожаления.
- Отгоните мрачные мысли, матушка! - воскликнул Альбер. - Поверьте,
мы счастливы, во всяком случае можем быть счастливы. Вы мудрая и крот-
кая; я стал неприхотлив и, надеюсь, благоразумен. Я на службе, - значит,
я богат; вы в доме господина Дантеса, - значит, вы найдете покой. Попы-
таемся, матушка, прошу вас!
- Да, попытаемся, потому что ты должен жить, мой сын. Ты должен быть
счастлив, - отвечала Мерседес.
- Итак, матушка, наш дележ окончен, - с напускной непринужденностью
сказал Альбер. - Мы можем сегодня же уехать. Я закажу вам место.
- А себе?
- Мне еще нужно остаться дня на два, на три; это начало разлуки, нам
надо к ней привыкнуть. Мне необходимо получить рекомендации, навести
справки относительно Алжира; я догоню вас в Марселе.
- Хорошо, едем! - сказала Мерседес, накинув на плечи единственную
шаль, которую она взяла с собой и которая случайно оказалась очень доро-
гой шалью из черного кашемира. - Едем!
Альбер наскоро собрал свои бумаги, позвал хозяина, заплатил ему трид-
цать франков, подал матери руку и вышел с ней на лестницу.
Впереди них кто-то спускался, он услышал шуршание шелкового платья о
перила и обернулся.
- Дебрэ! - прошептал Альбер.
- Морсер, вы? - сказал секретарь министра, останавливаясь.
Любопытство взяло у Дебрэ верх над желанием сохранить инкогнито; к
тому же его и так узнали. В самом деле забавно было встретить в этом ни-
кому неведомом меблированном доме человека, чья несчастная участь наде-
лала столько шума в Париже.
- Морсер! - повторил Дебрэ.
Но, заметив в полутьме лестницы еще стройную фигуру г-жи де Морсер,
закутанную в шаль, он добавил с улыбкой:
- Ах, простите, Альбер! Не смею мешать вам.
Альбер понял мысль Дебрэ.
- Матушка, - сказал он, обращаясь к Мерседес, - это господин Дебрэ,
секретарь министра внутренних цел, мой бывший друг.
- Почему бывший? - пролепетал Дебрэ. - Что вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, господин Дебрэ, - продолжал Альбер, - что у меня
больше нет друзей, и я не должен их иметь. Я вам очень благодарен за то,
что вы были так любезны и узнали меня.
Дебрэ поднялся на две ступени и крепко пожал руку Альбера.
- Поверьте, дорогой, - сказал он со всей теплотой, на какую был спо-
собен, - я глубоко сочувствую постигшему вас горю и я всегда в вашем
распоряжении.
- Благодарю вас, сударь, - сказал, улыбаясь, Альбер, - но в нашем
несчастье мы еще достаточно богаты, чтобы ни к кому не обращаться за по-
мощью, мы покидаем Париж, и после всех дорожных расходов у нас еще оста-
нется пять тысяч франков.
Дебрэ покраснел, потому что у него в бумажнике лежал миллион; и, как
ни был чужд поэзии его трезвый ум, он невольно подумал, что в одном и
том же доме, еще недавно, находились две женщины, из которых одна, зас-
луженно опозоренная, уходила нищей, унося под своей накидкой полтора
миллиона, тогда как другая, несправедливо униженная, но величественная в
своем несчастье, обладая жалкими грошами, чувствовала себя богатой.
Это сравнение заставило его забыть о своих рыцарских побуждениях, -
наглядность примера сразила его; он пробормотал несколько общих фраз и
быстро спустился по лестнице.
В этот день чиновники министерства, его подчиненные, немало натерпе-
лись из-за его дурного настроения.
Но зато вечером он стал владельцем прекрасного дома на Бульваре Мад-
лен, приносящего пятьдесят тысяч ливров дохода.
На другой день, в пять часов вечера, когда Дебрэ подписывал купчую,
г-жа де Морсер, обменявшись нежным поцелуем с сыном, села в почтовый ди-
лижанс.
На антресолях почтового двора Лаффит, за одним из полукруглых окон,
стоял человек; он видел, как Мерседес садилась в карету, видел, как
отъехал дилижанс, видел, как удалялся Альбер.
Тогда он провел рукой по отягченному сомнениями челу и сказал:
- Как мне возвратить этим двум невинным то счастье, которое я у них
отнял? Бог мне поможет!
X. ЛЬВИНЫЙ РОВ
Одно из отделений тюрьмы Ла-Форс, то, где содержатся наиболее тяжкие
и наиболее опасные преступники, называется отделением св. Бернара.
Обитатели тюрьмы, на своем образном языке, прозвали его Львиным рвом
- вероятно потому, что у тамошних заключенных имеются зубы, которыми они
подчас грызут решетку, а иногда и сторожей.
Это тюрьма в тюрьме. Стены здесь двойной толщины; каждый день тюрем-
щик тщательно осматривает массивные решетки, а по геркулесову сложению,
по холодному, проницательному взгляду сторожей видно, что здесь подбира-
ли таких людей, которые могли бы управлять своими подданными, держа их в
страхе и повиновении.
Двор отделения окружен высокими стенами, по которым скользят косые
лучи солнца, когда оно решается заглянуть в эту бездну нравственного и
физического уродства. Здесь бродят вечно озабоченные, угрюмые, бледные,
как тени, люди, над которыми занесен меч правосудия.
По двое, по трое, а чаще в одиночестве стоят они или сидят, присло-
нясь к той стене, которую больше всего согревает солнце, и то и дело
поглядывают на ворота, которые открываются только тогда, когда вызывают
коголибо из жителей этого мрачного обиталища или же когда швыряют в эту
яму новый кусок окалины, извергнутый горнилом, именуемым обществом.
Отделение св. Бернара имеет свою особую приемную, это длинное помеще-
ние, разделенное пополам двумя решетками, расположенными параллельно в
трех футах одна от другой, чтобы посетитель не мог пожать заключенному
руку или что-нибудь ему передать Эта приемная темна, сыра и во всех от-
ношениях отвратительна - особенно если подумать о тех страшных признани-
