ливает приведенную в действие пружину.
- Вы хотели убить себя, Моррель, - сказал он. - Это написано здесь
черным по белому!
- Так что же! - воскликнул Моррель, разом отбросив свое показное спо-
койствие. - А если даже и так, если я решил направить на себя дуло этого
пистолета, кто мне помешает?
У кого хватит смелости мне помешать?
Когда я скажу: все мои надежды рухнули, мое сердце разбито, моя жизнь
погасла, вокруг меня только тьма и мерзость, земля превратилась в прах,
слышать человеческие голоса для меня пытка.
Когда я скажу: дать мне умереть, это - милосердие, ибо если вы не да-
дите мне умереть, я потеряю рассудок, я сойду с ума.
Когда я это скажу, когда увидят, что я говорю это с отчаянием и сле-
зами в сердце, кто мне ответит: - Вы неправы! - Кто мне помешает перес-
тать быть несчастнейшим из несчастных?
Скажите, граф, уж не вы ли осмелитесь на это?
- Да, Моррель, - сказал твердым голосом Монте-Кристо, чье спокойствие
странно контрастировало с волнением Максимилиана. - Да, я.
- Вы! - воскликнул Моррель, с возрастающим гневом и укоризной. - Вы
обольщали меня нелепой надеждой, вы удерживали, убаюкивали, усыпляли ме-
ня пустыми обещаниями, когда я мог бы сделать что-нибудь решительное,
отчаянное и спасти ее или хотя бы видеть ее умирающей в моих объятиях;
вы хвалились, будто владеете всеми средствами разума, всеми силами при-
роды; вы притворяетесь, что все можете, вы разыгрываете роль провидения,
и вы даже не сумели дать противоядия отравленной девушке! Нет, знаете,
сударь, вы внушили бы мне жалость, если бы не внушали отвращения!
- Моррель!
- Да, вы предложили мне сбросить маску; так радуйтесь, что я ее сбро-
сил. Да, когда вы последовали за мной на кладбище, я вам еще отвечал, по
доброте душевной; когда вы вошли сюда, я дал вам войти... Но вы злоупот-
ребляете моим терпением, вы преследуете меня в моей комнате, куда я
скрылся, как в могилу, вы приносите мне новую муку - мне, который думал,
что исчерпал их уже все... Так слушайте, граф Монте-Кристо, мой мнимый
благодетель, всеобщий спаситель, вы можете быть довольны: ваш друг умрет
на ваших глазах!..
И Моррель с безумным смехом вторично бросился к пистолетам.
Монте-Кристо, бледный, как привидение, но с мечущим молнии взором,
положил руку на оружие и сказал безумцу:
- А я повторяю: вы не убьете себя!
- Помешайте же мне! - воскликнул Моррель с последним порывом, кото-
рый, как и первый, разбился о стальную руку графа.
- Помешаю!
- Да кто вы такой, наконец? Откуда у вас право тиранически распоря-
жаться свободными и мыслящими людьми? - воскликнул Максимилиан.
- Кто я? - повторил Монте-Кристо. - Слушайте. Я единственный человек
на свете, который имеет право сказать вам: Моррель, я не хочу, чтобы сын
твоего отца сегодня умер!
И Монте-Кристо, величественный, преображенный, неодолимый, подошел,
скрестив руки, к трепещущему Максимилиану, который, невольно покоренный
почти божественной силой этого человека, отступил на шаг.
- Зачем вы говорите о моем отце? - прошептал он. - Зачем память моего
отца соединять с тем, что происходит сегодня?
- Потому что я тот, кто спас жизнь твоему отцу, когда он хотел убить
себя, как ты сегодня; потому что я тот, кто послал кошелек твоей юной
сестре и "Фараон" старику Моррелю; потому что я Эдмон Дантес, на коленях
у которого ты играл ребенком.
Потрясенный Моррель, шатаясь, тяжело дыша, сделал еще шаг назад; по-
том силы ему изменили, и он с громким криком упал к ногам Монте-Кристо.
И вдруг в этой благородной душе совершилось внезапное и полное пере-
рождение: Моррель вскочил, выбежал из комнаты и кинулся на лестницу,
крича во весь голос:
- Жюли! Эмманюель!
Монте-Кристо хотел броситься за ним вдогонку, но Максимилиан скорее
дал бы себя убить, чем выпустил бы ручку двери, которую он закрывал пе-
ред графом.
На крики Максимилиана в испуге прибежали Жюли и Эмманюель в сопровож-
дении Пенелона и слуг.
Моррель взял их за руки и открыл дверь.
- На колени! - воскликнул он голосом, сдавленным от слез. - Вот наш
благодетель, спаситель нашего отца, вот...
Он хотел сказать:
- Вот Эдмон Дантес!
Граф остановил его, схватив за руку.
Жюли припала к руке графа, Эмманюель целовал его, как бога-покровите-
ля; Моррель снова стал на колени и поклонился до земли.
Тогда этот железный человек почувствовал, что сердце его разрывается,
пожирающее пламя хлынуло из его груди к глазам; он склонил голову и зап-
лакал.
Несколько минут в этой комнате лились слезы и слышались вздохи, этот
хор показался бы сладостным даже возлюбленнейшим ангелам божьим.
Жюли, едва придя в себя после испытанного потрясения, бросилась вон
из комнаты, спустилась этажом ниже, с детской радостью вбежала в гости-
ную и приподняла стеклянный колпак, под которым лежал кошелек, подарен-
ный незнакомцем с Мельянских аллей.
Тем временем Эмманюель прерывающимся голосом говорил Монте-Кристо:
- Ах, граф, ведь вы знаете, что мы так часто говорим о нашем неведо-
мом благодетеле, знаете, какой благодарностью и каким обожанием мы окру-
жаем память о нем. Как вы могли так долго ждать, чтобы открыться? Право,
это было жестоко по отношению к нам и, я готов сказать, по отношению к
вам самим!
- Поймите, друг мой, - сказал граф, - я могу называть вас так, потому
что, сами того не зная, вы мне друг вот уже одиннадцать лет; важное со-
бытие заставило меня раскрыть эту тайну, я не могу сказать вам, какое.
Видит бог, я хотел всю жизнь хранить эту тайну в глубине своей души;
Максимилиан вырвал ее у меня угрозами, в которых, я уверен, он раскаива-
ется.
Максимилиан все еще стоял на коленях, немного поодаль, припав лицом к
креслу.
- Следите за ним, - тихо добавил Монте-Кристо, многозначительно пожи-
мая Эмманюелю руку.
- Почему? - удивленно спросил тот.
- Не могу объяснить вам, но следите за ним.
Эмманюель обвел комнату взглядом и увидел пистолеты Морреля.
Глаза его с испугом остановились на оружии, и он указал на него Мон-
те-Кристо, медленно подняв руку до уровня стола.
Монте-Кристо наклонил голову.
Эмманюель протянул было руку к пистолетам.
Но граф остановил его.
Затем, подойдя к Моррелю, он взял его за руку; бурные чувства, только
что потрясавшие сердце Максимилиана, сменились глубоким оцепенением.
Вернулась Жюли, она держала в руке шелковый кошелок; и две сверкающие
радостные слезинки катились по ее щекам, как две капли утренней росы.
- Вот наша реликвия, - сказала она, - не думайте, что я ею меньше до-
рожу с тех пор, как мы узнали, кто наш спаситель.
- Дитя мое, - сказал Монте-Кристо, краснея, - позвольте мне взять
этот кошелек; теперь, когда вы узнали меня, я хочу, чтобы вам напоминало
обо мне только дружеское расположение, которого вы меня удостаиваете.
- Нет, нет, умоляю вас, - воскликнула Жюли, прижимая кошелек к серд-
цу, - ведь вы можете уехать, ведь придет горестный день, и вы нас поки-
нете, правда?
- Вы угадали, - отвечал, улыбаясь, Монте-Кристо, - через неделю я по-
кину эту страну, где столько людей, заслуживавших небесной кары, жили
счастливо, в то время как отец мой умирал от голода и горя.
Сообщая о своем отъезде, Монте-Кристо взглянул на Морреля и увидел,
что слова: "Я покину эту страну" не вывели Морреля из его летаргии; он
понял, что ему предстоит выдержать еще последнюю битву с горем друга; и,
взяв за руки Жюли и Эмманюеля, он сказал им отечески мягко и повели-
тельно:
- Дорогие друзья, прошу вас, оставьте меня наедине с Максимилианом.
Жюли это давало возможность унести драгоценную реликвию, о которой
забыл Монте-Кристо.
Она поторопила мужа.
- Оставим их, - сказала она.
Граф остался с Моррелем, недвижным, как изваяние.
- Послушай, Максимилиан, - сказал граф, властно касаясь его плеча, -
станешь ли ты, наконец, опять человеком?
- Да, я опять начинаю страдать.
Граф нахмурился; казалось, он был во власти тяжкого сомнения.
- Максимилиан! - сказал он. - Такие мысли недостойны христианина.
- Успокойтесь, мой друг, - сказал Максимилиан, подымая голову и улы-
баясь графу бесконечно печальной улыбкой, - я не стану искать смерти.
- Итак, - сказал Монте-Кристо, - нет больше пистолетов, нет больше
отчаяния?
- Нет, ведь у меня есть нечто лучшее, чем дуло пистолета или острие
ножа, чтобы излечиться от моей боли.
- Бедный безумец!.. Что же это такое?
- Моя боль; она сама убьет меня.
- Друг, выслушай меня, - сказал Монте-Кристо с такой же печалью. Од-
нажды, в минуту отчаяния, равного твоему, ибо оно привело к тому же ре-
шению, я, как и ты, хотел убить себя; однажды твой отец, в таком же от-
чаянии, тоже хотел убить себя.
Если бы твоему отцу, в тот миг, когда он приставлял дуло пистолета ко
лбу, или мне, когда я отодвигал от своей койки тюремный хлеб, к которому
не прикасался уже три дня, кто-нибудь сказал: "Живите! Настанет день,
когда вы будете счастливы и благословите жизнь", - откуда бы ни исходил
этот голос, мы бы встретили его с улыбкой сомнения, с тоской неверия. А
между тем сколько раз, целуя тебя, твой отец благословлял жизнь, сколько
раз я сам...
- Но вы потеряли только свободу, - воскликнул Моррель, прерывая его,
- мой отец потерял только богатство; а я потерял Валентину!
- Посмотри на меня, Максимилиан, - сказал МонтеКристо с той торжест-
венностью, которая подчас делала его столь величавым и убедительным. - У
меня нет ни слез на глазах, ни жара в крови, мое сердце не бьется уныло;
а ведь я вижу, что ты страдаешь, Максимилиан, ты, которого я люблю, как
родного сына. Разве это не говорит тебе, что страдание - как жизнь: впе-
реди всегда ждет неведомое. Я прошу тебя, и я приказываю тебе жить, ибо
я знаю: будет день, когда ты поблагодаришь меня за то, что я сохранил
тебе жизнь.
- Боже мой, - воскликнул молодой человек, - зачем вы это говорите,
граф? Берегитесь! Быть может, вы никогда не любили?
- Дитя! - ответил граф.
- Не любили страстно, я хочу сказать, - продолжал Моррель. - Поймите,
я с юных лет солдат; я дожил до двадцати девяти лет, не любя, потому что
те чувства, которые я прежде испытывал, нельзя назвать любовью; и вот в
двадцать девять лет я увидел Валентину; почти два года я ее люблю, два
года я читал в этом раскрытом для меня, как книга, сердце, начертанные
рукой самого бога, совершенства девушки и женщины.
Граф, Валентина для меня была бесконечным счастьем, огромным, неведо-
мым счастьем, слишком большим, слишком полным, слишком божественным для
этого мира; и если в этом мире оно мне не было суждено, то без Валентины
для меня на земле остается только отчаяние и скорбь.
- Я вам сказал: надейтесь, - повторил граф.
- Берегитесь, повторяю вам, - сказал Моррель, - вы стараетесь меня
убедить, а если вы меня убедите, я сойду с ума, потому что я стану ду-
мать, что увижусь с Валентиной.
Граф улыбнулся.
- Мой друг, мой отец! - воскликнул Моррель в исступлении. - Береги-
тесь, повторяю вам в третий раз! Ваша власть надо мной меня пугает; бе-
регитесь значения ваших слов, глаза мои оживают и сердце воскресает; бе-
регитесь, ибо я готов поверить в сверхъестественное!
Я готов повиноваться, если вы мне велите отвалить камень от могилы
дочери Иаира, я пойду по волнам, как апостол, если вы сделаете мне знак
идти; берегитесь, я готов повиноваться.
- Надейся, друг мой, - повторил граф.
- Нет, - воскликнул Моррель, падая с высоты своей экзальтации в про-
пасть отчаяния, - вы играете мной, вы поступаете, как добрая мать, вер-
нее - как мать-эгоистка, которая слащавыми словами успокаивает больного
ребенка, потому что его крик ей докучает.
Нет, я был неправ, когда говорил, чтобы вы остерегались; не бойтесь,
я так запрячу свое горе в глубине сердца, я сделаю его таким далеким,
