- Мадемуазель Эжени? - спросил Шато-Рено. - Разве она уже вернулась?
- Нет, не она, а ее мать.
- Госпожа Данглар?
- Не может быть, - сказал Шато-Рено, - на десятый день после побега
дочери, на третий день после банкротства мужа!
Дебрэ слегка покраснел и взглянул в ту сторону, куда смотрел Бошан.
- Да нет же, - сказал он, - эта дама под густой вуалью какая-нибудь
знатная иностранка, может быть, мать князя Кавальканти; но вы, кажется,
хотели рассказать что-то интересное, Бошан.
- Я?
- Да. Вы говорили о странной смерти Валентины.
- Ах, да; но почему не видно госпожи де Вильфор?
- Бедняжка! - сказал Дебрэ. - Она, вероятно, перегоняет мелиссу для
больниц или составляет помады для себя и своих приятельниц. Говорят, она
тратит на эту забаву тысячи три экю в год. В самом деле, почему же ее не
видно? Я бы с удовольствием повидал ее, она мне очень нравится.
- А я ее не терплю, - сказал Шато-Рено.
- Почему это?
- Не знаю. Почему мы любим? Почему ненавидим? Я ее не выношу потому,
что она мне антипатична.
- Или, может быть, инстинктивно.
- Может быть... Но вернемся к вашему рассказу, Бошан.
- Неужели, господа, - продолжал Бошан, - вы не задавались вопросом,
почему так обильно умирают у Вильфоров?
- Обильно? Это недурно сказано, - заметил ШатоРено.
- Это выражение встречается у Сен-Симона.
- А факт - у Вильфора; так поговорим о Вильфоре.
- Признаться, меня очень интересует этот дом, - сказал Дебрэ, - вот
уже три месяца они не выходят из траура; позавчера со мной об этом гово-
рила "сама", по случаю смерти Валентины.
- Кто такая "сама"? - спросил Шато-Рено.
- Жена министра, разумеется!
- Прошу прощения, - заметил Шато-Рено, - я к министру не езжу, пре-
доставляю это делать князьям.
- Раньше вы метали искры, барон, теперь вы мечете молнии; сжальтесь
над нами, не то вы испепелите нас, как новоявленный Юпитер.
- Умолкаю, - сказал Шато-Рено, - но сжальтесь и вы надо мной и не
дразните меня.
- Послушайте, Бошан, довольно отвлекаться; я уже сказал, что "сама"
позавчера просила у меня разъяснений на этот счет; скажите мне, что вы
знаете, я ей передам.
- Итак, господа, - сказал Бошан, - если в доме обильно умирают - мне
нравится это выражение, - то это значит, что в доме есть убийца.
Его собеседники встрепенулись; им самим уже не раз приходила в голову
эта мысль.
- Но кто же убийца? - спросили они.
- Маленький Эдуард.
Шато-Рено и Дебрэ расхохотались; Бошан, нисколько не смутившись, про-
должал:
- Да, господа, маленький Эдуард, феноменальный ребенок, - убивает не
хуже взрослого.
- Это шутка?
- Вовсе нет; я вчера нанял лакея, который только что ушел от Вильфо-
ров; обратите на это внимание.
- Обратили.
- Завтра я его уволю, потому что он непомерно много ест, чтобы воз-
наградить себя за пост, который он со страху там на себя наложил. Так
вот, этот прелестный ребенок будто бы раздобыл склянку с каким-то сна-
добьем, которым он время от времени потчует тех, кто ему не угодил. Сна-
чала ему не угодили дедушка и бабушка де Сен-Меран, и он налил им по три
капли своего эликсира, - трех капель вполне достаточно; затем славный
Барруа, старый слуга дедушки Нуартье, который иногда ворчал на милого
шалунишку; милый шалунишка налил и ему три капли своего эликсира; то же
самое случилось с несчастной Валентиной, которая, правда, на него не
ворчала, но которой он завидовал; он и ей налил три капли своего эликси-
ра, и ей, как и другим, пришел конец.
- Бросьте сказки рассказывать, - сказал Шато-Рено.
- А страшная сказка, правда? - сказал Бошан.
- Это нелепо, - сказал Дебрэ.
- Вы просто боитесь смотреть правде в глаза, - возразил Бошан. -
Спросите моего лакея, или, вернее, того, кто завтра уже не будет моим
лакеем; об этом говорил весь дом.
- Но что это за эликсир? Где он?
- Мальчишка его прячет.
- Где он его взял?
- В лаборатории у своей мамаши.
- Так его мамаша держит в лаборатории яды?
- Откуда мне знать? Вы допрашиваете меня, как королевский прокурор. Я
повторяю то, что мне сказали, и только; я вам называю свой источник;
большего я не могу сделать. Бедный малый от страха ничего не ел.
- Это невероятно!
- Да нет же, дорогой мой, тут нет ничего невероятного; помните, в
прошлом году этот ребенок с улицы Ришелье, который забавлялся тем, что
втыкал своим братьям и сестрам, пока они спали, булавку в ухо? Молодое
поколение развито не по летам.
- Бьюсь об заклад, что сами вы не верите ни одному своему слову, -
сказал Шато-Рено. - Но я не вижу графа Монте-Кристо; неужели его здесь
нет?
- Он человек пресыщенный, - заметил Дебрэ, - да ему и неприятно было
бы показаться здесь; ведь эти Кавальканти его надули; говорят, они яви-
лись к нему с фальшивыми аккредитивами, так что он потерял добрых сто
тысяч франков, которыми ссудил их под залог княжеского достоинства.
- Кстати, Шато-Рено, - спросил Бошан, - как поживает Моррель?
- Я заходил к нему три раза, - отвечал Шато-Рено, - но о нем ни слуху
ни духу. Однако сестра его, повидимому, о нем не тревожится; она сказа-
ла, что тоже дня три его не видела, но уверена, что с ним ничего не слу-
чилось.
- Ах, да, ведь граф Монте-Кристо и не может быть здесь, - сказал Бо-
шан.
- Почему это?
- Потому что он сам действующее лицо в этой драме.
- Разве он тоже кого-нибудь убил? - спросил Дебрэ.
- Нет, напротив, это его хотели убить. Известно, что этот почтенней-
ший Кадрусс был убит своим дружком Бенедетто как раз в ту минуту, когда
он выходил от графа Монте-Кристо. Известно, что в доме графа нашли прес-
ловутый жилет с письмом, из-за которого брачный договор остался неподпи-
санным. Вы видели этот жилет? Вот он там, на столе, весь в крови, - ве-
щественное доказательство.
- Вижу, вижу!
- Тише, господа, начинается. По местам!
Все в зале шумно задвигались; полицейский энергичным "гм!" подозвал
своих протеже, а появившийся в дверях судебный пристав тем визгливым го-
лосом, которым пристава отличались еще во времена Бомарше, провозгласил:
- Суд идет!
XIII. ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ
Судьи уселись среди глубокой тишины; присяжные заняли свои места;
Вильфор, предмет всеобщего внимания, мы бы даже сказали - восхищения,
опустился в свое кресло, окидывая залу спокойным взглядом.
Все с удивлением смотрели на его строгое, бесстрастное лицо, которое
ничем не выдавало отцовского горя; этот человек, которому чужды были все
человеческие чувства, почти внушал страх.
- Введите обвиняемого, - сказал председатель.
При этих словах все взоры устремились на дверь, через которую должен
был войти Бенедетто.
Вскоре дверь отворилась, и появился обвиняемый.
На всех он произвел одно и то же впечатление, и никто не обманулся в
выражении его лица.
Его черты не носили отпечатка того глубокого волнения, от которого
кровь приливает к сердцу и бледнеет лицо. Руки его - одну он положил на
шляпу, другую засунул за вырез белого пикейного жилета - не дрожали;
глаза были спокойны и даже блестели. Едва войдя в залу, он стал осматри-
вать судей и публику и дольше, чем на других, остановил взгляд на пред-
седателе и особенно на королевском прокуроре.
Рядом с Андреа поместился его адвокат, защитник по назначению (Андреа
не захотел заниматься подобного рода мелочами, которым он, казалось, не
придавал никакого значения), молодой блондин, с покрасневшим лицом, во
сто крат более взволнованный, чем сам подсудимый.
Председатель попросил огласить обвинительный акт, составленный, как
известно, искусным и неумолимым пером Вильфора.
Во время этого долгого чтения, которое для всякого другого было бы
мучительно, внимание публики сосредоточивалось на Андреа, переносившем
это испытание с душевной бодростью спартанца.
Никогда еще, быть может, Вильфор не был так лаконичен и красноречив;
преступление было обрисовано самыми яркими красками; все прошлое обвиня-
емого, постепенное изменение его внутреннего облика, последовательность
его поступков, начиная с весьма раннего возраста, были представлены со
всей той силой, какую мог почерпнуть из знания жизни и человеческой души
возвышенный ум королевского прокурора.
Одной этой вступительной речью Бенедетто был навсегда уничтожен в
глазах общественного мнения еще до того, как его покарал закон.
Андреа но обращал ни малейшего внимания на эти грозные обвинения, ко-
торые одно за другим обрушивались на него. Вильфор часто смотрел в его
сторону и, должно быть, продолжал психологические наблюдения, которые он
уже столько лет вел над преступниками, но ни разу не мог заставить Анд-
реа опустить глаза, как ни пристален и ни упорен был его взгляд.
Наконец, обвинительный акт был прочитан.
- Обвиняемый, - сказал председатель, - ваше имя и фамилия?
Андреа встал.
- Простите, господин председатель, - сказал он ясным и звонким голо-
сом, - по я вижу, что вы намерены предлагать мне вопросы в таком поряд-
ке, в каком я затруднился бы на них отвечать. Я полагаю, и обязуюсь это
доказать немного позже, что я могу считаться исключением среди обычных
подсудимых. Прошу вас, разрешите мне отвечать, придерживаясь другого по-
рядка; при этом я отвечу на все вопросы.
Председатель удивленно взглянул на присяжных, те взглянули на коро-
левского прокурора.
Публика была в недоумении.
Но Андреа это, по-видимому, ничуть не смутило.
- Сколько вам лет? - спросил председатель. - На этот вопрос вы отве-
тите?
- И на этот вопрос, и на остальные, господин председатель, когда при-
дет их черед.
- Сколько вам лет? - повторил судья.
- Мне двадцать один год, или, вернее, мне исполнится двадцать один
год через несколько дней, так как я родился в ночь с двадцать седьмого
на двадцать восьмое сентября тысяча восемьсот семнадцатого года.
Вильфор, что-то записывавший, при этих словах поднял голову.
- Где вы родились? - продолжал председатель.
- В Отейле, близ Парижа, - отвечал Бенедетто.
Вильфор вторично посмотрел на Бенедетто и побледнел, словно увидев
голову Медузы.
Что же касается Бенедетто, то он грациозно отер губы вышитым концом
тонкого батистового платка.
- Ваша профессия? - спросил председатель.
- Сначала я занимался подлогами, - невозмутимо отвечал Андреа, - по-
том воровством, а недавно стал убийцей.
Ропот или, вернее, гул негодования и удивления пронесся по зале; даже
судьи изумленно переглянулись, а присяжные явно были возмущены цинизмом,
которого трудно было ожидать от светского человека.
Вильфор провел рукою по лбу; его бледность сменилась багровым румян-
цем; вдруг он встал, растерянно озираясь; он задыхался.
- Вы что-нибудь ищете, господин королевский прокурор? - спросил Бене-
детто с самой учтивой улыбкой.
Вильфор ничего не ответил и снова сел или, скорее, упал в свое крес-
ло.
- Может быть, теперь, обвиняемый, вы назовете себя? - спросил предсе-
датель. - То вызывающее бесстыдство, с которым вы перечислили свои прес-
тупления, именуя их своей профессией и даже как бы гордясь ими, само по
себе достойно того, чтобы во имя нравственности и уважения к человечест-
ву суд вынес вам строгое осуждение; но, вероятно, вы преднамеренно, не
сразу назвали себя: вам хочется оттенить свое имя всеми своими титулами.
- Просто невероятно, господин председатель, - кротко и почтительно
сказал Бенедетто, - как верно вы угадали мою мысль; вы совершенно правы,
именно с этой целью я просил вас изменить порядок вопросов.
Изумление достигло предела; в словах подсудимого уже не слышалось ни
хвастовства, ни цинизма; взволнованная аудитория почувствовала, что из
глубины этой черной тучи сейчас грянет гром.
- Итак, - сказал председатель, - ваше имя?
- Я вам не могу назвать свое имя, потому что я его не знаю; но я знаю
