ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделался
мстительным, скрытным, злым или, вернее, бесстрастным, как глухой и сле-
пой рок. Тогда я вступил на уготованный мне путь, я пересек прост-
ранства, я достиг цели; горе тем, кого я встретил на своем пути.
- Довольно, - сказала Мерседес, - довольно, Эдмон! Поверьте, что если
я, единственная из всех, вас узнала, то я одна могла и понять вас. И ес-
ли бы вы встретили меня на своем пути и разбили, как стеклянный сосуд, я
и тогда не могла бы не восхищаться вами, Эдмон! Как между мной и прошлым
лежит пропасть, так лежит пропасть между вами и остальными людьми; и
всего мучительнее для меня сравнивать вас с другими; ибо нет никого на
свете равного вам, никого, кто был бы подобен вам. Теперь проститесь со
мной, Эдмон, и расстанемся.
- Раньше чем мы расстанемся, скажите мне, что я могу для вас сделать,
Мерседес? - спросил МонтеКристо.
- Я хочу только одного, Эдмон: чтобы мой сын был счастлив.
- Молите бога, который один держит в своей руке жизнь людей, чтобы он
отвел от него смерть; об остальном я позабочусь.
- Благодарю вас, Эдмон.
- А вы, Мерседес?
- Мне ничего не нужно, я живу меж двух могил; одна - это могила Эдмо-
на Дантеса, уже давно умершего; я его любила! Моим поблекшим губам не
пристало произносить это слово, но мое сердце ничего не забыло, и ни за
какие блага мира я бы не отдала эту память сердца. В другой могиле лежит
человек, которого Эдмон Дантес убил; я оправдываю это убийство, но мой
долг молиться за убитого.
- Ваш сын будет счастлив, - повторил граф.
- Тогда и я буду счастлива, насколько это для меня возможно.
- Но... все же... как вы будете жить?
Мерседес печально улыбнулась.
- Если я скажу, что буду жить здесь так, как прежняя Мерседес, тру-
дом, вы этому не поверите; теперь я умею только молиться, но мне и нет
необходимости работать; зарытый вами клад нашелся в том самом месте, ко-
торое вы указали; люди будут любопытствовать, кто я, что я здесь делаю,
на какие средства я живу, но не все ли мне равно! Это касается только
бога, вас и меня.
- Мерседес, - сказал граф, - я говорю это вам по в укор, но вы при-
несли слишком большую жертву, отказавшись от всего того состояния, кото-
рое приобрел граф де Морсер и половина которого принадлежала вам по пра-
ву.
- Я догадываюсь о том, что вы хотите мне предложить, по я не могу
этого принять. Эдмон, мой сын мне не позволил бы.
- Поэтому я и не осмелюсь ничего сделать для вас, не заручившись
одобрением Альбера. Я узнаю его желания и подчинюсь им. Но если он сог-
ласится на то, что я предлагаю сделать, вы не воспротивитесь?
- Вы должны знать, Эдмон, что я уже не в силах рассуждать; я не спо-
собна принимать решений, кроме единственного - никогда ничего не решать.
Господь наслал па меня бури, которые сломили мою волю. Я бессильна в его
руках, как воробей в когтях орла. Раз я еще живу - значит, такова его
воля.
- Берегитесь, сударыня, - сказал Монте-Кристо, - не так поклоняются
богу! Бог требует, чтобы его понимали и разумно принимали его могущест-
во; вот почему он и дал вам свободную волю.
- Нет! - воскликнула Мерседес. - Не говорите так! Если бы я думала,
что бог дал мне свободную волю, что спасло бы меня от отчаяния?
Монте-Кристо слегка побледнел и опустил голову, подавленный страстной
силой этого горя.
- Вы не хотите сказать мне: до свидания? - произнес он, протягивая ей
руку.
- Напротив, я говорю вам: до свидания, - возразила Мерседес, торжест-
венно указывая ему на небо, - вы видите, во мне еще живет надежда.
И, пожав дрожащей рукой руку графа, Мерседес бросилась на лестницу и
скрылась.
Тогда Монте-Кристо медленно вышел из дома и снова направился к гава-
ни.
Но Мерседес не видела, как он удалялся, хоть и стояла у окна мансар-
ды, где жил старик Дантес. Глаза ее искали вдали корабль, уносивший ее
сына в открытое море.
Правда, губы ее невольно, чуть слышно шептали:
- Эдмон! Эдмон!
XVI. ПРОШЛОЕ
Граф с щемящей тоской в сердце вышел из этого дома, где он оставил
Мерседес, которую, быть может, видел в последний раз.
После смерти маленького Эдуарда в Монте-Кристо произошла глубокая пе-
ремена. Он шел долгим, извилистым путем мщения, и, когда достиг вершины,
бездна сомнения внезапно разверзлась перед ним.
Более того: разговор с Мерседес пробудил в его душе такие воспомина-
ния, которые он жаждал побороть.
Монте-Кристо был не из тех людей, которые подолгу предаются меланхо-
лии: это нища для заурядного ума, черпающего в ней мнимую ориги-
нальность, но она пагубна для сильных натур. Граф сказал себе, что если
он сомневается и чуть ли не порицает себя, - значит, в его расчеты вкра-
лась какая-то ошибка.
"Я неверно сужу о прошлом, - говорил он себе, - я не мог так грубо
ошибиться. Неужели я поставил себе безумную цель? Неужели я десять лет
шел по ложному пути? Неужели зодчему довольно было одного часа, чтобы
убедиться в том, что создание рук его, в которое он вложил все свои на-
дежды, - если и не невозможно, то по меньшей мере кощунственно?
Я не могу допустить этой мысли, она сведет меня с ума.
Прошлое представляется мне в ложном свете, потому что я смотрю на не-
го слишком издалека. Когда идешь вперед, прошлое, подобно пейзажу, исче-
зает по мере того, как проходишь мимо. Я словно поранил себя во сне; я
вижу кровь, я чувствую боль, но не помню, как получил эту рану.
Ты, возрожденный к жизни, богатый сумасброд, грезящий наяву, всемогу-
щий провидец, всесильный миллионер, возвратись на мгновение к мрачному
зрелищу жалкой и голодной жизни, пройди снова тот путь, на который тебя
обрекла судьба, куда тебя привело злосчастье, где тебя ждало отчаяние;
слишком много алмазов, золота и наслаждения сверкает на поверхности того
зеркала, в которое Монте-Кристо смотрит на Дантеса; спрячь эти алмазы,
запятнай это золото, сотри эти лучи; богач, вспомни бедняка; свободный,
вспомни узника; воскресший, вспомни мертвеца".
Погруженный в такие думы, Монте-Кристо шел по улице Коссри. Это была
та самая улица, по которой двадцать четыре года тому назад его везла
безмолвная стража; эти дома, теперь веселые и оживленные, были в ту ночь
темны и молчаливы.
- Это те же дома, - шептал Монте-Кристо, - но только тогда была ночь,
а сейчас светлый день; солнце все освещает и всему придает радостный
вид.
Он спустился по улице Сен-Лоран на набережную и подошел к Управлению
порта; здесь его тогда посадили в баркас.
Мимо шла лодка под холщовым тентом; Монте-Кристо окликнул лодочника,
и тот поспешил к нему, предвидя щедрое вознаграждение.
Погода была чудесная, прогулка восхитительная. Солнце, алое, пылаю-
щее, спускалось к горизонту, воспламеняя волны; по морю, гладкому, как
зеркало, иногда пробегала рябь - это рыба, преследуемая невидимым вра-
гом, выскакивала из воды, ища спасения в чуждой стихии; вдали скользили
белые и легкие, как чайки, рыбачьи лодки, направляющиеся в Мартиг, и
торговые суда, везущие груз на Корсику или в Испанию.
Но граф не замечал ни безоблачного неба, ни скользящих лодок, ни все
заливающего золотого света. Завернувшись в плащ, он вспоминал одну за
другой все вехи своего страшного пути: одинокий огонек, светившийся в
Каталанах, грозный силуэт замка Иф, указавший ему, куда его везут,
борьбу с жандармами, когда он хотел броситься в море, свое отчаяние,
когда он почувствовал себя побежденным, и холод ружейного дула, пристав-
ленного к виску.
И мало-помалу, подобно высохшим за лето ручьям, которые, когда надви-
гаются осенние тучи, понемногу наполняются влагой и начинают оживать
капля за каплей, граф Монте-Кристо ощутил, как в груди его, капля за
каплей, начинает сочиться желчь, некогда заливавшая сердце Эдмона Данте-
са.
Для него с этой минуты не было больше ни ясного неба, ни легких ло-
док, ни золотого сияния; небо заволоклось траурными тучами, а когда пе-
ред ним вырос черный гигант, носящий имя замка Иф, он вздрогнул, словно
увидел призрак смертельного врага.
Они были у цели.
Граф невольно отодвинулся на самый конец лодки, хотя лодочник самым
приветливым голосом повторял ему:
- Приехали, сударь.
Монте-Кристо вспомнил, как на этом самом месте, по этой скалистой
тропе волокла его стража и как его подгоняли острием штыка.
Некогда этот путь показался Дантесу бесконечным; Монте-Кристо нашел
его очень коротким; каждый взмах весла, вместе с брызгами воды, рождал
миллионы мыслей и воспоминаний.
Со времени Июльской революции замок Иф уже не был тюрьмой; он превра-
тился в сторожевой пост, назначением которого было препятствовать прово-
зу контрабанды; у ворот стоял привратник, поджидая посетителей, приез-
жающих осматривать этот памятник Ужаса, ставший теперь просто достопри-
мечательностью.
Монте-Кристо знал это и все же, когда он вошел под эти своды, спус-
тился по темной лестнице, когда его провели в подземелье, которое он по-
желал осмотреть, мертвенная бледность покрыла его чело, и леденящий хо-
лод пронизал его сердце.
Граф спросил, не осталось ли здесь какого-нибудь старого тюремщика
времен Реставрации; но все они ушли на пенсию или заняли другие должнос-
ти.
Привратник, который водил его, был здесь только с 1830 года.
Его провели в его собственную темницу.
Он снова увидел тусклый свет, проникавший сквозь узкую отдушину, уви-
дел место, где стояла кровать, теперь уже унесенная, а за кроватью, хоть
и заделанное, но выделявшееся своими более светлыми камнями, отверстие,
пробитое аббатом Фариа.
Монте-Кристо почувствовал, что у него подгибаются ноги; он пододвинул
деревянный табурет и сел.
- Что рассказывают об узниках этого замка, если не считать Мирабо? -
спросил граф. - Существуют ли какиенибудь предания об этих мрачных под-
земельях, глядя на которые даже не веришь, чтобы люди могли заточить сю-
да живого человека?
- Да, сударь, - отвечал привратник, - об этой самой камере мне расс-
казывал тюремщик Антуан.
Монте-Кристо вздрогнул. Этот Антуан был его тюремщиком. Он почти за-
был его имя и черты его лица, но когда это имя было названо, он его уви-
дел, как живого: бородатое лицо, темную куртку и связку ключей, звяканье
которых он, казалось, еще слышал.
Граф обернулся, и ему почудилось, что Антуан стоит в глубине коридо-
ра, казавшегося еще более мрачным при свете факела, который держал прив-
ратник.
- Если угодно, я расскажу, - предложил привратник.
- Да, расскажите, - отвечал Монте-Кристо.
И он прижал руку к сердцу, чтобы унять его неистовый стук, со страхом
готовясь выслушать повесть о самом себе.
- Расскажите, - повторил он.
- В этой самой камере, - начал привратник, - тому уже много лет, жил
один арестант, человек очень опасный, говорят, а главное - очень отчаян-
ный. В те же годы здесь находился еще один заключенный, священник, но
этот был смирный; он, бедняга, помешался.
- Помешался? - повторил Монте-Кристо. А на чем?
- Он всем предлагал миллионы, если его выпустят.
Монте-Кристо поднял глаза к небу, но не увидел его: между ним и не-
бесным сводом была каменная преграда. Он подумал о том, что между глаза-
ми тех, кому аббат Фариа предлагал сокровища, и этими сокровищами прег-
рада была не меньшая.
- Могли заключенные видеться друг с другом - спросил Монте-Кристо.
- Нет, сударь, это было строжайше запрещено; но они обошли это запре-
щение и пробили ход из одной камеры в другую.
- А кто из них пробил ход?
- Молодой, понятно, - сказал привратник, - он был ловкий и сильный, а
бедный аббат был уже стар, да и мысли у него путались.
- Слепцы!.. - прошептал Монте-Кристо.
- Словом, - продолжал привратник, - молодой пробил ход; чем? - бог
