тает, что он несчастнее, чем другой несчастный, который плачет и стонет
рядом с ним.
- Кто может быть несчастнее человека, который лишился единственного,
что он любил и чего желал на свете?
- Слушайте, Моррель, - сказал Монте-Кристо, - и сосредоточьте на ми-
нуту свои мысли на том, что я вам скажу. Я знал человека, который жил
так же, как и вы, построил все свои мечты о счастье на любви к одной
женщине. Этот человек был молод, у него был старик отец, которого он лю-
бил, невеста, которую он обожал; должна была состояться свадьба. Но
вдруг прихоть судьбы, из тех, что заставили бы усомниться в благости
божьей, если бы бог впоследствии не открывал нам, что все в мире служит
его единому промыслу, - как вдруг эта прихоть судьбы отняла у него сво-
боду, возлюбленную, будущее, которое он уже считал своим (так как он,
несчастный слепец, видел только настоящее), и бросила его в темницу.
- Из темницы выходят через неделю, через месяц, через год, - заметил
Моррель.
- Он пробыл в ней четырнадцать лет, Моррель, - сказал граф, кладя ему
руку на плечо.
Максимилиан вздрогнул.
- Четырнадцать лет! - прошептал он.
- Четырнадцать лет, - повторил граф. - У него также за эти долгие го-
ды бывали минуты отчаяния; он, так же как и вы, Моррель, считал себя
несчастнейшим из людей и хотел убить себя.
- И что же? - спросил Моррель.
- И вот в последнюю минуту господь послал ему спасение в образе чело-
века, ибо господь больше не являет чудес; быть может, сначала он и не
понимал бесконечной благости божьей (нужно время, чтобы глаза, затума-
ненные слезами, вновь стали зрячими); но он все-таки решил терпеть и
ждать. Настал день, когда он чудом вышел из могилы, преображенный, бога-
тый, могущественный, полубог; его первый порыв был пойти к отцу; его
отец умер.
- Мой отец тоже умер, - сказал Моррель.
- Да, но ваш отец умер на ваших руках, любимый, счастливый, почитае-
мый, богатый, дожив до глубокой старости; его отец умер нищим, отчаяв-
шийся, сомневающийся в боге; и когда спустя десять лет после его смерти
сын искал его могилу, самая могила исчезла, и никто не мог ему сказать:
здесь покоится сердце, которое тебя так любило.
- Боже! - сказал Моррель.
- Этот сын был несчастнее вас, Моррель, он не знал даже, где искать
могилу своего отца.
- Но у него оставалась женщина, которую он любил, - сказал Моррель.
- Вы ошибаетесь, Моррель; эта женщина...
- Умерла? - воскликнул Максимилиан.
- Хуже; она изменила ему: она вышла замуж за одного из гонителей сво-
его жениха. Вы видите, Моррель, что этот человек был еще более несчаст-
лив в своей любви, чем вы!
- И бог послал этому человеку утешение? - спросил Моррель.
- Он послал ему покой.
- И этот человек может еще познать счастье?
- Он надеется на это, Максимилиан.
Моррель молча поник головой.
- Я сдержу свое слово, - сказал он, протягивая руку Монте-Кристо, -
по только помните...
- Пятого октября, Моррель, я жду вас на острове Монте-Кристо. Четвер-
того в Бастии вас будет ожидать яхта "Эвро"; вы назовете себя капитану,
и он отвезет вас ко мне. Решено, Максимилиан?
- Решено, граф, я сдержу слово. По помните, что пятою октября...
- Вы ребенок, Моррель, вы еще не понимаете, что такое обещание взрос-
лого человека... Я уже двадцать раз повторял вам, что в этот день, если
вы все еще будете жаждать смерти, я помогу вам. Прощайте.
- Вы покидаете меня?
- Да, у меня есть дело в Италии; я оставляю вас одною наедине с вашим
морем, наедине с этим ширококрылым орлом, которого бог посылает своим
избранникам, чтобы он вознес и к его ногам; история Ганимеда, Максимили-
ан, не сказка, по аллегория.
- Когда вы уезжаете?
- Сейчас; меня уже ждет пароход, через час я буду далеко; вы меня
проводите до гавани?
- Я весь в вашем распоряжении, граф.
- Обнимите меня.
Моррель проводил графа до гавани; уже дым, словно огромный султан,
вырываясь из черной трубы, подымался к небесам. Пароход вскоре отчалил,
и через час, как и сказал Монте-Кристо, тот же султан беловатого дыма,
едва различимый, вился на восточном краю горизонта, где ужи сгущался
сумрак близкой ночи.
XVII. ПЕППИНО
В то самое время, как пароход графа исчезал за мысом Моржион, путе-
шественник, ехавший на почтовых по дороге из Флоренции в Рим, только что
оставил позади маленький городок Аквапендепте. Он ехал так быстро, как
только можно было, не вызывая подозрений.
Он был в сюртуке или, вернее, в пальто, чрезвычайно от дороги потре-
павшемся, но на котором красовалась еще совсем свежая ленточка Почетного
легиона; такая же ленточка была продета и в петлицу его костюма. Не
только по этому признаку, но и по тому, как он произносил слова, когда
обращался к кучеру, этот человек, несомненно, был француз. Доказа-
тельством того, что он родился в стране универсального языка, служило
еще и то, что по-итальянски он знал только принятые в музыке слова, ко-
торые, как "goddam" Фигаро, могут заменить собой все тонкости любого
языка.
- Allegro! - говорил он кучеру при каждом подъеме.
- Moderate! - твердил он при каждом спуске.
А только одному богу известно, сколько подъемов и спусков на пути из
Флоренции в Рим, если ехать через Аквапепденте!
Кстати сказать, эти два слова немало смешили тех, к кому он обращал-
ся.
Перед лицом Вечною юрода, то есть доехав до Сторты, откуда уже виден
Рим, путешественик не испытал того чувства восторженною любопытства, что
заставляет каждого чужестранца привстать в экипаже, чтобы увидеть знаме-
нитый купол святого Петра, который видишь прежде всего, подъезжая к Ри-
му.
Нет, он только вынул из кармана бумажник, а из бумажника сложенный
вчетверо листок, который он с почтительной осторожностью развернул и за-
тем снова сложил, сказав всего-навсего:
- Отлично, она здесь.
Экипаж миновал ворота дель Пололо, свернул налево и остановился у
гостиницы "Лондон".
Маэстро Пастрини, наш старый знакомый, встретил путешественника на
пороге, с шляпой в руке.
Путешественник вышел из экипажа, заказал хороший обед и спросил адрес
банкирского дома Томсон и Френч, который немедленно был ему указан, так
как это был один из самых известных банкирских домов Рима.
Он помещался на Банковской улице, недалеко от собора св. Петра.
В Риме, как и всюду, прибытие почтовой кареты привлекает всеобщее
внимание. Несколько юных потомков Мария и Гракхов, босоногие, с продран-
ными локтями, но подбоченясь одной рукой и живописно закинув другую за
голову, рассматривали путешественника, карету и лошадей; к этим уличным
мальчишкам, юным гражданам Вечного города, присоединилось с полсотни зе-
вак, верноподданных его святейшества, из тех, которые от нечего делать
плюют с моста св. Ангела в Тибр, любуясь на расходящиеся по воде круги,
- когда в Тибре есть вода.
А так как римские уличные мальчишки и зеваки, более в этом отношении
счастливые, чем парижские, понимают все языки и в особенности французс-
кий, то они слышали, как путешественник спросил себе номер, заказал обед
и, наконец, осведомился об адресе банкирского дома Томсон и Френч.
Поэтому, когда приезжий вышел из гостиницы в сопровождении неизбежно-
го чичероне, от кучки любопытных отделился человек и, не замеченный пу-
тешественником, а также, по-видимому, и его проводником, пошел за ним на
некотором расстоянии, выслеживая его с такой ловкостью, которая сделала
бы честь парижскому сыщику.
Француз так спешил посетить банкирский дом Томсон и Френч, что не за-
хотел ждать, пока заложат лошадей, и экипаж должен был догнать его по
дороге или ожидать у дверей банка.
По дороге экипаж его не нагнал.
Француз вошел в банк; проводник остался ждать в передней, где сразу
же вступил в разговор с несколькими лицами без определенных занятий или,
вернее, занимающимися чем попало, которые в Риме всегда слоняются возле
банков, церквей, развалин, музеев и театров.
Одновременно с французом вошел и тот человек, который отделился от
кучки любопытных; француз позвонил у дверей конторы и прошел в первую
комнату; его тень последовала за ним.
- Могу я видеть господ Томсон и Френч? - спросил приезжий.
По знаку конторщика, важно восседавшего в первой комнате, подошел
служитель.
- Как прикажете доложить? - спросил он, собираясь показать чужестран-
цу дорогу.
- Барон Данглар, - отвечал путешественник.
- Пожалуйте.
Открылась дверь; служитель и барон исчезли за ней.
Человек, вошедший вслед за Дангларом, сел на скамейку для ожидающих.
Минут пять конторщик продолжал писать; в продолжение этих пяти минут
сидевший на скамейке человек хранил глубокое молчание и полную неподвиж-
ность.
Наконец конторщик перестал скрипеть пером; он поднял голову, внима-
тельно посмотрел кругом и, удостоверившись, что они одни, сказал:
- А-а, это ты, Пеппино?
- Да! - лаконически ответил тот.
- Ты почуял, что этот толстяк чего-нибудь стоит?
- На этот раз нашей заслуги тут нет, нас предупредили.
- Так ты знаешь, зачем он сюда явился?
- Еще бы! Он явился за деньгами; остается узнать, какова сумма.
- Сейчас узнаешь, дружок.
- Отлично; только уж, пожалуйста, не врать, как прошлый раз!
- Ты это про что? Про англичанина, который на днях получил три тысячи
скудо?
- Нет, при нем в самом деле оказались три тысячи скудо, мы их нашли.
Я говорю о том русском князе.
- А что?
- А то! Ты сказал нам про тридцать тысяч ливров, а мы нашли только
двадцать две.
- Видно, плохо искали.
- Его обыскивал сам Луиджи Вампа.
- Значит, он либо заплатил долги...
- Русский?
- ...либо истратил эти деньги.
- Ну, может быть.
- Не может быть, а наверно; но дай я схожу на мой наблюдательный
пункт, а то француз покончит дело, и я не узнаю точную сумму.
Пеппино кивнул головой и, вынув из кармана чеши, принялся бормотать
молитвы, а кои терщик прошел в ту же дверь, за которой исчезли служитель
и барон.
Не прошло и десяти минут, как конторщик вернулся сияющий.
- Ну, что? - спросил его Пеппино.
- Alerte! alerte! [62] - сказал конторщик. - Сумма-то кругленькая!
- Миллионов пять, шесть.
- Да; так ты знал?
- По расписке его сиятельства графа МонтеКристо?
- Ты разве знаешь графа?
- И с кредитом на Рим, Венецию и Вену?
- Верно! - воскликнул конторщик, - откуда ты все это знаешь?
- Я ведь сказал тебе, что нас заранее предупредили.
- Зачем же ты спрашивал меня?
- Чтобы увериться, что это тот самый человек.
- Это он и есть... Пять миллионов. Недурно, Пеппино?
- Да.
- У нас с тобой никогда столько не будет!
- Как-никак, - философски заметил Пеппино, - коечто перепадет и нам.
- Тише! Он идет.
Конторщик снова взялся за перо, а Пеппино за четки; и когда дверь от-
ворилась, один писал, а другой молился.
Показался сияющий Данглар и банкир, который проводил его до дверей.
Вслед за Дангларом спустился по лестнице и Пеппино.
Как было условленно, у дверей банкирского дома Томсон и Френч ждала
карета. Чичероне - личность весьма услужливая - распахнул дверцу.
Данглар вскочил в экипаж с легкостью двадцатилетнего гоноши.
Чичероно захлопнул дверцу и сел на козлы рядом с кучером.
Пеппино поместился на запятках.
- Вашему сиятельству угодно осмотреть собор святого Петра? - осведо-
мился чичероне.
- Для чего? - спросил барон.
- Да чтобы посмотреть.
- Я приехал в Рим не для того, чтобы смотреть, - отвечал Данглар; за-
тем прибавил про себя, со своей алчной улыбкой: - Я приехал получить.
И он ощупал свой бумажник, в который он только что положил аккреди-
тив.
- В таком случае ваше сиятельство направляется...
- В гостиницу.
- В отель Пастрняи, - сказал кучеру чичероне.
И карета понеслась с быстротой собственного выезда.
