котором Фернан Мондего повинен перед Али-пашой, оправдывает вас в моих
глазах, а предательство, в котором рыбак Фернан повинен перед вами, и те
неслыханные несчастья, которые явились следствием этого предательства. И
потому я говорю вам и заявляю во всеуслышание: да, сударь, вы имели пра-
во мстить моему отцу, и я, его сын, благодарю вас за то, что вы не сде-
лали большего!
Если бы молния ударила в свидетелей этой неожиданной сцены, она оше-
ломила бы их меньше, чем заявление Альбера.
Монте-Кристо медленно поднял к небу глаза, в которых светилось выра-
жение беспредельной признательности. Он не мог надивиться, как пылкий
Альбер, показавший себя таким храбрецом среди римских разбойников, пошел
на это неожиданное унижение. И он узнал влияние Мерседес и понял, почему
ее благородное сердце не воспротивилось его жертве.
- Теперь, сударь, - сказал Альбер, - если вы считаем те достаточными
те извинения, которые я вам принес, прошу вас, - вашу руку. После непог-
решимости, редчайшего достоинства, которым обладаете вы, величайшим дос-
тоинством я считаю умение признать свою неправоту. Но это признание -
мое личное дело. Я поступал правильно по божьей воле. Только ангел мог
спасти одного из нас от смерти, и этот ангел спустился на землю не для
того, чтобы мы стали друзьями, - к несчастью, это невозможно, - но для
того, чтобы мы остались людьми, уважающими друг друга.
Монте-Кристо со слезами на глазах, тяжело дыша, протянул Альберу ру-
ку, которую тот схватил и пожал чуть ли не с благоговением.
- Господа, - сказал он, - граф Монте-Кристо согласен принять мои из-
винения. Я поступил по отношению к нему опрометчиво. Опрометчивость -
плохой советчик, Я поступил дурно. Теперь я загладил свою вину. Надеюсь,
что люди не сочтут меня трусом за то, что я поступил так, как мне велела
совесть. Но, во всяком случае, если мой поступок будет превратно понят,
- прибавил он, гордо поднимая голову и как бы посылая вызов всем своим
друзьям и недругам, - я постараюсь изменить их мнение обо мне.
- Что такое произошло сегодня ночью? - спросил Бошан Шато-Рено. -
По-моему, наша роль здесь незавидна.
- Действительно, то, что сделал Альбер, либо очень низко, либо очень
благородно, - ответил барон.
- Что все это значит? - сказал Дебрэ, обращаясь к Францу. - Граф Мон-
те-Кристо обесчестил Морсера, и его сын находит, что он прав! Да если бы
в моей семье было десять Янин, я бы знал только одну обязанность:
драться десять раз.
Монте-Кристо, поникнув головой, бессильно опустив руки, подавленный
тяжестью двадцатичетырехлетних воспоминаний, не думал ни об Альбере, ни
о Бошане, ни о Шато-Рено, ни о ком из присутствующих; он думал о смелой
женщине, которая пришла к нему молить его о жизни сына, которой он пред-
ложил свою и которая спасла ее ценой страшного признания, открыв семей-
ную тайну, быть может, навсегда убившую в этом юноше чувство сыновней
любви.
- Опять рука провидения! - прошептал он. - Да, только теперь я уверо-
вал, что я послан богом!
XIV. МАТЬ И СЫН
Граф Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой откланялся
молодым людям и сел в свой экипаж вместе с Максимилианом и Эмманюелем.
Альбер, Бошан и Шато-Рено остались одни на поле битвы.
Альбер смотрел на своих секундантов испытующим взглядом, который,
хоть и не выражал робости, казалось, все же спрашивал их мнение о том,
что произошло.
- Поздравляю, дорогой друг, - первым заговорил Бошан, потому ли, что
он был отзывчивее других, потому ли, что в нем было меньше притворства,
- вот совершенно неожиданная развязка неприятной истории.
Альбер ничего не ответил.
Шато-Рено похлопывал по ботфорту своей гибкой тросточкой.
- Не пора ли нам ехать? - прервал он, наконец, неловкое молчание.
- Как хотите, - отвечал Бошан, - разрешите мне только выразить Морсе-
ру свое восхищение; он выказал сегодня рыцарское великодушие... столь
редкое в наше время!
- Да, - сказал Шато-Рено.
- Можно только удивляться такому самообладанию, - продолжал Бошан.
- Несомненно; во всяком случае я был бы на это не способен, - сказал
Шато-Рено с недвусмысленной холодностью.
- Господа, - прервал Альбер, - мне кажется, вы не поняли, что между
графом Монте-Кристо и мной произошло нечто не совсем обычное...
- Нет, нет, напротив, - возразил Бошан, - но наши сплетники едва ли
сумеют оцепить ваш героизм, и, рано или поздно, вы будете вынуждены
разъяснить им свое поведение, и притом столь энергично, что это может
оказаться во вред вашему здоровью и долголетию. Дать вам дружеский со-
вет? Уезжайте в Неаполь, Гаагу или СанктПетербург - места спокойные, где
более разумно смотрят на вопросы чести, чем в нашем сумасбродном Париже.
А там поусерднее упражняйтесь в стрельбе из пистолета и в фехтовании.
Через несколько лет вас основательно забудут, либо слава о вашем боевом
искусстве дойдет до Парижа, и тогда мирно возвращайтесь во Францию. Вы
согласны со мной, Шато-Рено?
- Вполне разделяю ваше мнение, - сказал барон. - За несостоявшейся
дуэлью обычно следуют дуэли весьма серьезные.
- Благодарю вас, господа, - сухо ответил Альбер, - я принимаю ваш со-
вет, не потому, что вы мне его дали, но потому, что я все равно решил
покинуть Францию. Благодарю вас также за то, что вы согласились быть мо-
ими секундантами. Судите сами, как высоко я ценю эту услугу, если, выс-
лушав ваши слова, я помню только о ней.
Шато-Рено и Бошан переглянулись. Слова Альбера произвели на обоих
одинаковое впечатление, а тон, которым он высказал свою благодарность,
звучал так решительно, что все трое очутились бы в неловком положении,
если бы этот разговор продолжался.
- Прощайте, Альбер! - заторопившись, сказал Бошан и небрежно протянул
руку, но Альбер, по-видимому, глубоко задумался; во всяком случае он ни-
чем не показал, что видит эту протянутую руку.
- Прощайте, - в свою очередь сказал Шато-Рено, держа левой рукой свою
тросточку и делая правой прощальный жест.
- Прощайте! - сквозь зубы пробормотал Альбер. Но взгляд его был более
выразителен: в нем была целая гамма сдержанного гнева, презрения, него-
дования.
После того как оба его секунданта сели в экипаж и уехали, он еще не-
которое время стоял неподвижно; затем стремительно отвязал свою лошадь
от деревца, вокруг которого слуга замотал ее поводья, легко вскочил в
седло к поскакал к Парижу. Четверть часа спустя он уже входил в особняк
на улице Эльдер.
Когда он спешивался, ему показалось, что за оконной занавеской
мелькнуло бледное лицо графа де Морсер; он со вздохом отвернулся и про-
шел в свой флигель.
С порога он окинул последним взглядом всю эту роскошь, которая с са-
мого детства услаждала его жизнь; он в последний раз взглянул на свои
картины. Лица на полотнах, казалось, улыбались ему, а пейзажи словно
вспыхнули живыми красками.
Затем он снял с дубового подрамника портрет своей матери и свернул
его, оставив золоченую раму пустой.
После этого он привел в порядок свои прекрасные турецкие сабли, свои
великолепные английские ружья, японский фарфор, отделанные серебром ча-
ши, художественную бронзу с подписями Фешера и Бари; осмотрел шкафы и
запер их все на ключ; бросил в ящик стола, оставив его открытым, все
свои карманные деньги, прибавив к ним множество драгоценных безделушек,
которыми были полны чаши, шкатулки, этажерки; составил точную опись все-
го и положил ее на самое видное место одного из столов, убрав с этого
стола загромождавшие его книги и бумаги.
В начале этой работы его камердинер, вопреки приказанию Альбера не
беспокоить его, вошел в комнату.
- Что вам нужно? - спросил его Альбер, скорее грустно, чем сердито.
- Прошу прощения, сударь, - отвечал камердинер, - правда, вы запрети-
ли мне беспокоить вас, но меня зовет граф де Морсер.
- Ну так что же? - спросил Альбер.
- Я не посмел отправиться к графу без вашего разрешения.
- Почему?
- Потому что граф, вероятно, знает, что я сопровождал вас на место
дуэли.
- Возможно, - сказал Альбер.
- И он меня зовет, наверное, чтобы узнать, что там произошло. Что
прикажете ему ответить?
- Правду.
- Так я должен сказать, что дуэль не состоялась?
- Вы скажете, что я извинился перед графом МонтеКристо; ступайте.
Камердинер поклонился и вышел.
Альбер снова принялся за опись.
Когда он уже заканчивал свою работу, его внимание привлек топот копыт
во дворе и стук колес, от которого задребезжали стекла; он подошел к ок-
ну и увидел, что его отец сел в коляску и уехал.
Не успели ворота особняка закрыться за графом, как Альбер направился
в комнаты своей матери; не найдя никого, чтобы доложить о себе, он про-
шел прямо в спальню Мерседес и остановился на пороге, взволнованный тем,
что он увидел.
Словно у матери и сына была одна душа: Мерседес была занята тем же,
чем только что был занят Альбер.
Все было убрано; кружева, драгоценности, золотые вещи, белье, деньги
были уложены по шкафам, и Мерседес тщательно подбирала к ним ключи.
Альбер увидел эти приготовления; он все понял и, воскликнув: "Мама!",
кинулся на шею Мерседес.
Художник, который сумел бы передать выражение их лиц в эту минуту,
создал бы прекрасную картину.
Готовясь к смелому шагу, Альбер не страшился за себя, но приготовле-
ния матери испугали его.
- Что вы делаете? - спросил он.
- А что делал ты? - ответила она.
- Но я - другое дело! - воскликнул Альбер, задыхаясь от волнения. -
Не может быть, чтобы вы приняли такое же решение, потому что я покидаю
этот дом... я пришел проститься с вами.
- И я тоже, Альбер, - отвечала Мерседес, - я тоже уезжаю. Я думала,
что мой сын будет сопровождать меня, - неужели я ошиблась?
- Матушка, - твердо сказал Альбер, - я не могу позволить вам разде-
лить ту участь, которая ждет меня; отныне у меня не будет ни имени, ни
денег; жизнь моя будет трудная, мне придется вначале принять помощь ко-
гонибудь из друзей, пока я сам не заработаю свой кусок хлеба. Поэтому я
сейчас иду к Францу и попрошу его ссудить меня той небольшой суммой, ко-
торая, по моим расчетам, мне понадобится.
- Бедный мальчик! - воскликнула Мерседес, - ты - и нищета, голод! Не
говори этою, ты заставишь меня отказаться от моего решения!
- Но я не откажусь от своего, - отвечал Альбер. - Я молод, я силен и,
надеюсь, храбр; а вчера я узнал, что значит твердая воля. Есть люди, ко-
торые безмерно страдали - и они не умерли, по построили себе новую жизнь
на развалинах того счастья, которое им сулило небо, на обломках своих
надежд! Я узнал это, матушка, я видел этих людей; я знаю, что из глубины
той бездны, куда их бросил враг, они поднялись полные такой силы и окру-
женные такой славой, что восторжествовали над своим победителем и сами
сбросили его в бездну. Нет, отныне я рву со своим прошлым и ничего от
него не беру, даже имени, потому что, - поймите меня, - ваш сын не может
носить имени человека, который должен краснеть перед людьми.
- Альбер, сын мой, - сказала Мерседес, - будь я сильнее духом, я сама
бы дала тебе этот совет; мой слабый голос молчал, но твоя совесть заго-
ворила. Слушайся голоса твоей совести, Альбер. У тебя были друзья, -
порви на время с ними; но, во имя твоей матери, не отчаивайся! В твои
годы жизнь еще прекрасна, и так как человеку с таким чистым сердцем, как
твое, нужно незапятнанное имя, возьми себе имя моего отца; его звали Эр-
рера. Я знаю тебя, мой Альбер; какое бы поприще ты ни избрал, ты скоро
прославишь это имя. Тогда, мой друг, вернись в Париж, и перенесенные
страдания еще больше возвеличат тебя. Но если, вопреки моим чаяниям, те-
бе это не суждено, оставь мне по крайней мере надежду; только этой
мыслью я и буду жить, ибо для меня нет будущего, и за порогом этого дома
