покоился.
В самом деле мадемуазель Данглар, едва проснувшись, послала свою гор-
ничную испросить у барона аудиенцию и назначила местом ее золоченую гос-
тиную. Необычайность этой просьбы, а главное - ее официальность немало
удивили банкира, который не замедлил исполнить желание своей дочери и
первым явился в гостиную.
Этьен вскоре вернулся с ответом.
- Горничная мадемуазель Эжени, - сказал он, - сообщила мне, что маде-
муазель Эжени кончает одеваться и сейчас придет.
Данглар кивнул головой в знак того, что он удовлетворен ответом. В
глазах света и даже в глазах слуг Данглар слыл благодушным человеком и
снисходительным отцом; этого требовала роль демократического деятеля в
той комедии, которую он разыгрывал; ему казалось, что это ему подходит;
так в античном театре у масок отцов правый угол рта был приподнятый и
смеющийся, а левый - опущенный и плаксивый.
Поспешим добавить, что в интимном кругу смеющаяся губа опускалась до
уровня плаксивой; так что в большинстве случаев благодушный человек ис-
чезал, уступая место грубому мужу и деспотическому отцу.
- Почему эта сумасшедшая девчонка, если ей нужно со мной поговорить,
не придет просто ко мне в кабинет? - бормотал Данглар. - И о чем это ей
понадобилось со мной говорить?
Он в двадцатый раз возвращался к этой беспокоившей его мысли, как
вдруг дверь отворилась и вошла Эжени, в черном атласном платье, заткан-
ном черными же цветами, без шляпы, но в перчатках, как будто она собира-
лась занять свое кресло в Итальянской опере.
- В чем дело, Эжени? - воскликнул отец. - И к чему эта парадная гос-
тиная, когда можно так уютно посидеть у меня в кабинете?
- Вы совершенно правы, сударь, - отвечала Эжени, знаком приглашая от-
ца сесть, - вы задали мне два вопроса, которые исчерпывают предмет
предстоящей нам беседы. Поэтому я вам сейчас отвечу на оба; и, вопреки
обычаям, начну со второго, ибо он менее сложен. Я избрала местом нашей
встречи гостиную, чтобы избежать неприятных впечатлений и воздействий
кабинета банкира. Кассовые книги, как бы они ни были раззолочены, ящики,
запертые, как крепостные ворота, огромное количество кредитных билетов,
берущихся неведомо откуда, и груды писем, пришедших из Англии, Голлан-
дии, Испании, Индии, Китая и Перу, всегда как-то странно действуют на
мысли отца и заставляют его забывать, что в мире существуют более важные
и священные вещи, чем общественное положение и мнение его доверителей.
Вот почему я избрала эту гостиную, где на стенах висят в своих велико-
лепных рамах, счастливые и улыбающиеся, наши портреты - ваш, мой и моей
матери, и всевозможные идиллические пейзажи и умилительные пастушеские
сцены. Я очень верю в силу внешних впечатлений. Быть может, особенно в
отношении вас, я и ошибаюсь; но что поделать? Я не была бы артистической
натурой, если бы не сохраняла еще некоторых иллюзий.
- Отлично, - ответил Данглар, прослушавший эту тираду с невозмутимым
хладнокровием, но ни слова в ней не понявший, так как был занят
собственными мыслями и старался найти им отклик в мыслях своего собесед-
ника.
- Итак, мы более или менее разрешили второй вопрос, - сказала Эжени,
нимало не смущаясь и с той почти мужской самоуверенностью, которая отли-
чала ее речь и движения, - мне кажется, вы вполне удовлетворены моим
объяснением. Теперь вернемся к первому вопросу. Вы спрашиваете меня, для
чего я просила у вас аудиенции; я вам отвечу в двух словах: я не желаю
выходить замуж за графа Андреа Кавальканти.
Данглар подскочил на своем кресле.
- Да, сударь, - все так же спокойно продолжала Эжени. - Я вижу, вы
изумлены? Правда, за все время, что идут разговоры об этом браке, я не
противоречила ни словом, я была, как всегда, убеждена, что в нужную ми-
нуту сумею открыто и решительно воспротивиться воле людей, не спросивших
моего согласия. Однако на этот раз мое спокойствие, моя пассивность, как
говорят философы, имела другой источник; как любящая и послушная дочь...
(легкая улыбка мелькнула на румяных губах девушки), я старалась подчи-
ниться вашему желанию.
- И что же? - спросил Данглар.
- А то, сударь, - отвечала Эжени, - я старалась изо всех сил, но те-
перь, когда настало время, я чувствую, что, несмотря на все мои усилия,
я не в состоянии быть послушной.
- Однако, - сказал Данглар, который, как человек недалекий, был со-
вершенно ошеломлен неумолимой логикой дочери и ее хладнокровием - свиде-
тельством твердой воли и дальновидного ума, - в чем причина твоего отка-
за, Эжени?
- Причина? - отвечала Эжени. - Бог мой! Андреа Кавальканти не безоб-
разнее, не глупее и не противнее всякого другого. В глазах людей, кото-
рые судят о мужчине по его лицу и фигуре, он может даже сойти за до-
вольно привлекательный образец; я даже не скажу, что оп меньше мил моему
сердцу, чем любой другой, - так могла бы рассуждать институтка, но я вы-
ше этого. Я никого не люблю, сударь, вам это известно? И я не вижу, за-
чем мне, без крайней необходимости стеснять себя спутником на всю жизнь.
Разве не сказал один мудрец: "Ничего лишнего"; а другой: "Все мое несу с
собой"? Меня даже выучили этим двум афоризмам по-латыни и по-гречески;
один из них принадлежит, если не ошибаюсь, Федру, а другой Бианту. Так
вот, дорогой отец, в жизненном крушении, - ибо жизнь, это вечное круше-
ние наших надежд, - я просто выбрасываю за борт ненужный балласт, вот и
все. Я оставляю за собой право остаться в одиночестве и, следовательно,
сохранить свою свободу.
- Несчастная! - пробормотал Данглар, бледнея, ибо он знал по опыту,
как непреодолимо то препятствие, которое неожиданно встало на его пути.
- Несчастная? - возразила Эжени. - Вот уж нисколько! Ваше восклица-
ние, сударь, кажется мне театральным и напыщенным. Напротив, счастливая.
Скажите, чего мне недостает? Люди находят меня красивой, а это уже
кое-что: это обеспечивает мне повсюду благосклонный прием. А я люблю,
когда меня хорошо принимают, - приветливые лица не так уродливы. Я не
глупа, одарена известной восприимчивостью, благодаря чему я извлекаю для
себя из жизни все, что мне нравится, как делает обезьяна, когда она
разгрызает орех и вынимает ядро. Я богата, ибо вы обладаете одним из са-
мых крупных состояний во Франции, а я ваша единственная дочь, и вы не
столь упрямы, как театральные отцы, которые лишают дочерей наследства за
то, что те не желают подарить им внучат. К тому же предусмотрительный
закон отнял у вас право лишить меня наследства, по крайней мере пол-
ностью, так же как он отнял у вас право принудить меня выйти замуж. Та-
ким образом, красивая, умная, блещущая талантами, как выражаются в коми-
ческих операх, и богатая! Да ведь это счастье, сударь! А вы называете
меня несчастной.
Видя дерзкую, высокомерную улыбку дочери, Данглар не сдержался и по-
высил голос. Но под вопросительным взглядом Эжени, удивленно нахмурившей
красивые черные брови, он благоразумно отвернулся и тотчас же овладел
собой, укрощенный железной рукой осторожности.
- Все это верно, - улыбаясь, ответил он, - ты именно такая, какой се-
бя изображаешь, дочь моя, за исключением одного пункта: я не хочу прямо
назвать его; я предпочитаю, чтобы ты сама догадалась.
Эжени взглянула на Данглара, немало удивленная, что у нее оспаривают
право на одну из жемчужин венца, который она так гордо возложила на свою
голову.
- Ты превосходно объяснила мне, - продолжал банкир, - какие чувства
вынуждают такую дочь, как ты, отказаться от замужества. Теперь моя оче-
редь сказать тебе, какие побуждения заставили такого отца, как я, нас-
таивать на твоем замужестве.
Эжени поклонилась, не как покорная дочь, которая слушает своего отца,
но как противник, который готов возражать.
- Когда отец предлагает своей дочери выйти замуж, - продолжал Данг-
лар, - у него всегда имеется какое-нибудь основание желать этого брака.
Одни обуреваемы той навязчивой мыслью, о которой ты только что говорила,
- то есть хотят продолжать жить в своих внуках. Скажу сразу, что этой
слабостью я не страдаю; к семейным радостям я довольно равнодушен. Я мо-
гу в этом сознаться дочери, которая достаточно философски смотрит на ве-
щи, чтобы понять это равнодушие и не считать его преступлением.
- Прекрасно, - сказала Эжени, - будем говорить откровенно, так гораз-
до лучше.
- Ты сама видишь, - сказал Данглар, - что, не разделяя в целом твоего
пристрастия к излишней откровенности, я все же прибегаю к ней, когда
этого требуют обстоятельства. Итак, я продолжаю. Я предложил тебе мужа
не ради твоего счастья, потому что, по совести говоря, я меньше всего
думал в ту минуту о тебе. Ты любишь откровенность, - надеюсь, это доста-
точно откровенно. Просто мне было необходимо, чтобы ты как можно скорее
вышла замуж за этого человека ввиду некоторых коммерческих соображений.
Эжени подняла брови.
- Дело обстоит именно так, как я имею честь тебе докладывать; не
прогневайся, ты сама виновата. Поверь, я вовсе не по своей охоте вдаюсь
в эти финансовые расчеты в разговоре с такой артистической натурой, ко-
торая боится войти в кабинет банкира, чтобы не набраться неприятных и
непоэтических впечатлений.
- Но в этом кабинете банкира, - продолжал он, - в который позавчера
ты, однако, вошла, чтобы получить от меня тысячу франков, которую я еже-
месячно даю тебе на булавки, - да будет тебе это известно, моя дорогая,
можно научиться многому, что пригодилось бы даже молодым особам, не же-
лающим выходить замуж. Например, там можно узнать - и, щадя твои
чувствительные нервы, я охотно скажу тебе это здесь, в гостиной, - что
для банкира кредит - что душа для тела: кредит поддерживает его, как ды-
хание оживляет тело, и граф Монте-Кристо прочел мне однажды на этот счет
лекцию, которую я никогда не забуду. Там можно узнать, что, по мере того
как исчезает кредит, тело банкира превращается в труп, и в очень непро-
должительном будущем это произойдет с тем банкиром, который имеет честь
быть отцом столь логично рассуждающей дочери.
Но Эжени, вместо того чтобы согнуться под ударом, гордо выпрямилась.
- Вы разорились! - сказала она.
- Ты очень точно выразилась, дочь моя, - сказал Данглар, сжимая кула-
ки, но все же сохраняя на своем грубом лице улыбку бессердечного, но
неглупого человека. - Да, я разорен.
- Вот как! - сказала Эжени.
- Да, разорен! Итак, поведана убийственная тайна, как сказал поэт. А
теперь выслушай, дочь моя, каким образом ты можешь помочь этой беде - не
ради меня, но ради себя самой.
- Вы плохой психолог, сударь, - воскликнула Эжени, - если воображае-
те, что эта катастрофа очень огорчает меня.
Я разорена? Да не все ли мне равно? Разве у меня не остался мой та-
лант? Разве я не могу, подобно Пасте, Малибран или Гризи, обеспечить се-
бе то, чего вы, при всем вашем богатстве, никогда не могли бы мне дать:
сто или сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода, которыми я буду обя-
зана только себе? И вместо того чтобы получать их, как я получала от вас
эти жалкие двенадцать тысяч франков, вынося хмурые взгляды и упреки в
расточительности, я буду получать эти деньги, осыпанная цветами, под
восторженные крики и рукоплескания. И даже не будь у меня моего таланта,
в который вы, судя по вашей улыбке, не верите, разве мне не остается моя
страсть к независимости, которая мне дороже всех сокровищ мира, дороже
самой жизни?
Нет, я не огорчена за себя, я всегда сумею устроить свою судьбу; у
меня всегда останутся мои книги, мои карандаши, мой рояль, все это стоит
недорого, и это я всегда сумею приобрести. Быть может, вы думаете, что я
огорчена за госпожу Данглар; но и этого нет; если я не заблуждаюсь, она
приняла все меры предосторожности, и грозящая вам катастрофа ее не заде-
нет; я надеюсь, что она в полной безопасности, - во всяком случае не за-
