явным удовольствием читал передовую о свекловичном сахаре, им же, по-ви-
димому, и сочиненную.
- Я вижу у вас в руках номер вашей газеты, дорогой мой, - сказал Бо-
шан, - значит, незачем объяснять, почему я к вам пришел.
- Неужели вы сторонник тростникового сахара? - спросил редактор пра-
вительственной газеты.
- Нет, - отвечал Бошан, - этот вопрос меня нимало не занимает; я при-
шел совсем по другому поводу.
- А по какому?
- По поводу заметки о Морсере.
- Ах, вот что; правда, это любопытно?
- Настолько любопытно, что это пахнет обвинением в диффамации, и еще
неизвестно, каков будет исход процесса.
- Отнюдь нет: одновременно с заметкой мы получили и все подтверждаю-
щие ее документы, и мы совершенно уверены, что Морсер промолчит. К тому
же мы оказываем услугу родине, изобличая негодяев, недостойных той чес-
ти, которую им оказывают.
Бошан смутился.
- Но кто же вас так хорошо осведомил? - спросил он. - Ведь моя газета
первая заговорила об этом, но была вынуждена умолкнуть за неимением до-
казательств; между тем мы больше вашего заинтересованы в разоблачении
Морсера, потому что он пэр Франции, а мы поддерживаем оппозицию.
- Все очень просто; мы вовсе и не гонялись за сенсацией, она сама
свалилась на нас. Вчера к нам явился человек из Янины с обличительными
документами; мы не решались выступить с обвинением, но он заявил нам,
что в случае нашего отказа статья появится в другой газете. Вы сами зна-
ете, Бошан, что значит интересное сообщение; нам не хотелось упускать
случая. Теперь удар нанесен; он сокрушителен и отзовется эхом во всей
Европе.
Бошан понял, что ему остается только склонить голову, и вышел в пол-
ном отчаянии, решив послать гонца к Альберу.
Но он не мог написать Альберу о событиях, которые разыгрались уже
после отъезда гонца. В тот же день в Палате пэров царило большое возбуж-
дение, охватившее всех членов обычно столь спокойного высокого собрания.
Все явились чуть ли не раньше назначенного времени и толковали между со-
бой о злосчастном происшествии, которое неизбежно должно было привлечь
общественное внимание к одному из наиболее видных членов Верхней палаты.
Одни вполголоса читали и обсуждали заметку, другие обменивались вос-
поминаниями, которые подтверждали сообщенные факты. Граф де Морсер не
пользовался любовью своих коллег. Как все выскочки, он старался поддер-
жать свое достоинство при помощи крайнего высокомерия. Подлинные арис-
тократы смеялись над ним; люди одаренные пренебрегали им; прославленные
воины с незапятнанным именем инстинктивно его презирали. Графу грозила
горькая участь искупительной жертвы. На него указал перст всевышнего, и
все готовы были требовать заклания.
Только сам граф де Морсер ничего не знал. Он не получал газеты, где
было напечатано позорящее сообщение, и все утро писал письма, а потом
испытывал новую лошадь.
Итак, он прибыл в обычное время с высоко поднятой головой, надменным
взглядом и горделивой осанкой, вышел из своей кареты, прошел по коридо-
рам и вошел в залу, не замечая смущения курьеров и небрежных поклонов
своих коллег.
Когда Морсер вошел, заседание уже началось.
Хотя граф, не зная, как мы уже сказали, о том, что произошло, держал-
ся так же, как всегда, но выражение его лица и его походка показались
всем еще более надменными, чем обычно, и его появление в этот день
представилось столь дерзким этому ревниво оберегающему свою честь собра-
нию, что все усмотрели в этом непристойность, иные - вызов, а кое-кто -
оскорбление.
Было очевидно, что вся палата горит желанием приступить к прениям.
Изобличающая газета была в руках у всех, но, как всегда бывает, никто
не решался взять на себя ответственность и выступить первым. Наконец
один из самых почтенных пэров, открытый противник графа де Морсер, под-
нялся на трибуну с торжественностью, возвещавшей, что наступила долгож-
данная минута.
Воцарилось зловещее молчание; один только Морсер не подозревал о при-
чине того глубокого внимания, с которым на этот раз встретили оратора,
не пользовавшегося обычно такой благосклонностью своих слушателей.
Граф спокойно пропустил мимо ушей вступление, в котором оратор заяв-
лял, что он будет говорить о предмете, столь серьезном, столь священном
и жизненном для Палаты, что он просит своих коллег выслушать его с осо-
бым вниманием.
Но при первых же его словах о Янине и полковнике Фернане граф де Мор-
сер так страшно побледнел, что трепет пробежал по рядам, и все при-
сутствующие впились глазами в графа.
Душевные раны незримы, но они никогда не закрываются; всегда мучи-
тельные, всегда кровоточащие, они вечно остаются разверстыми в глубинах
человеческой души.
Среди гробовою молчания оратор прочитал вслух заметку. Раздался приг-
лушенный ропот, тотчас же прекратившийся, как только обличитель вновь
заговорил. Он начал с того, что объяснил всю тяжесть взятой им на себя
задачи: дело идет о чести графа де Морсер, о чести всей Палаты, и ради
того, чтобы оградить их, он и открывает прения, во время которых придет-
ся коснуться личных, а потому всегда жгучих, вопросов. В заключение он
потребовал назначить расследование и произвести его с возможной быстро-
той, дабы в самом корне пресечь клевету и восстановить доброе имя графа
де Морсер, отомстив за оскорбление, нанесенное лицу, так высоко стоящему
в общественном мнении.
Морсер был так подавлен, так потрясен этим безмерным и неожиданным
бедствием, что едва мог пробормотать несколько слов, устремив на своих
коллег помутившийся взор. Это смущение, которое, впрочем, могло иметь
своим источником как изумление невинного, так и стыд виновного, вызвало
некоторое сочувствие к нему. Истинно великодушные люди всегда готовы
проявить сострадание, если несчастье их врага превосходит их ненависть.
Председатель поставил вопрос на голосование, и было постановлено про-
извести расследование.
Графа спросили, сколько ему потребуется времени, чтобы приготовиться
к защите.
Морсер успел несколько оправиться после первого удара, и к нему вер-
нулось самообладание.
- Господа пэры, - ответил он, - что значит время, когда нужно отра-
зить нападение неведомых врагов, скрывающихся в тени собственной гнус-
ности; немедленно, громовым ударом должен я ответить на эту молнию, на
миг ослепившую меня; почему мне не дано вместо словесных оправданий про-
лить свою кровь, чтобы доказать моим собратьям, что я достоин быть в их
рядах!
Эти слова произвели благоприятное впечатление.
- Поэтому я прошу, - продолжал Морсер, - чтобы расследование было
произведено как можно скорее, и представлю Палате все необходимые доку-
ченты.
- Какой день угодно вам будет назначить? - спросил председатель.
- С сегодняшнего дня я отдаю себя в распоряжение Палаты, - отвечал
граф.
Председатель позвонил.
- Угодно ли Палате, чтобы расследование состоялось сегодня же?
- Да, - был единодушный ответ собрания.
Выбрали комиссию из двенадцати человек для рассмотрения документов,
которые представит Морсер. Первое заседание этой комиссии было назначено
на восемь часов вечера, в помещении Палаты. Если бы потребовалось нес-
колько заседаний, то они должны были происходить там же, в то же время.
Как только было принято это постановление, Морсер попросил разрешения
удалиться: ему необходимо было собрать документы, давно уже подготовлен-
ные им с присущей ему хитростью и коварством, ибо он всегда предвидел
возможность подобной катастрофы.
Бошан рассказал все это Альберу.
Альбер слушал его, дрожа то от гнева, то от стыда; он не смел наде-
яться, ибо после поездки Бошана в Янину знал, что отец его виновен, и не
понимал, как мог бы он доказать свою невиновность.
- А дальше? - спросил он, когда Бошан умолк.
- Дальше? - повторил Бошан.
- Да.
- Друг мой, это слово налагает на меня ужасную обязанность. Вы непре-
менно хотите знать, что было дальше?
- Я должен знать, и пусть уж лучше я узнаю об этом от вас, чем от ко-
го-либо другого.
- В таком случае, - сказал Бошан, - соберите все свое мужество,
Альбер; никогда еще оно вам не было так нужно.
Альбер провел рукой по лбу, словно пробуя собственные силы, как чело-
век, намеревающийся защищать свою жизнь, проверяет крепость своей
кольчуги и сгибает лезвие шпаги.
Он почувствовал себя сильным, потому что принимал за энергию свое ли-
хорадочное возбуждение.
- Говорите, - сказал он.
- Наступил вечер, - продолжал Бошан. - Весь Париж ждал, затаив дыха-
ние. Многие утверждали, что вашему отцу стоит только показаться, и обви-
нение рухнет само собой; другие говорили, что ваш отец совсем не явится;
были и такие, которые утверждали, будто видели, как он уезжал в Брюс-
сель, а кое-кто даже справлялся в полиции, верно ли, что он выправил се-
бе паспорт.
Я должен вам сознаться, что сделал все возможное, чтобы уговорить од-
ного из членов комиссии, молодого пэра, провести меня в залу. Он заехал
за мной в семь часов и, прежде чем кто-либо явился, передал меня
курьеру, который и запер меня в какой-то ложе. Я был скрыт за колонной и
окутан полнейшим мраком; я мог надеяться, что увижу и услышу от слова до
слова предстоящую ужасную сцену.
Ровно в восемь все были в сборе.
Господин де Морсер вошел с последним ударом часов. В руках у него бы-
ли какие-то бумаги, и он казался вполне спокойным; вопреки своему обык-
новению, держался он просто, одет был изысканно и строго и, по обычаю
старых военных, застегнут на все пуговицы.
Его появление произвело наилучшее впечатление: члены комиссии были
настроены отнюдь не недоброжелательно, и кое-кто из них подошел к графу
и пожал ему руку.
Альбер чувствовал, что все эти подробности разрывают ему сердце, а
между тем к его мукам примешивалась и доля признательности; ему хотелось
обнять этих людей, выказавших его отцу уважение в час тяжелого испыта-
ния.
В эту минуту вошел курьер и подал председателю письмо.
"Слово принадлежит вам, господин де Морсер", - сказал председатель,
распечатывая письмо.
- Граф начал свою защитительную речь, и, уверяю вас, Альбер, - про-
должал Бошан, - она была построена необычайно красноречиво и искусно. Он
представил документы, удостоверяющие, что визирь Янины до последней ми-
нуты доверял ему всецело и поручил ему вести с самим султаном перегово-
ры, от которых зависела его жизнь или смерть. Он показал перстень, знак
власти, которым Алипаша имел обыкновение запечатывать свои письма и ко-
торый он дал графу, чтобы тот по возвращении мог к нему проникнуть в лю-
бое время дня или ночи, даже в самый гарем. К несчастью, сказал он, пе-
реговоры не увенчались успехом, и когда он вернулся, чтобы защитить сво-
его благодетеля, то нашел его уже мертвым. Но, - сказал граф, - перед
смертью Али-паша, - так велико было его доверие, - поручил ему свою лю-
бимую жену и дочь.
Альбер вздрогнул при этих словах, потому что, по мере того как гово-
рил Бошан, в его уме вставал рассказ Гайде, и он вспоминал все, что
рассказывала прекрасная гречанка об этом поручении, об этом перстне и о
том, как она была продана и уведена в рабство.
- И какое впечатление произвела речь графа? - с тревогой спросил
Альбер.
- Сознаюсь, она меня тронула и всю комиссию также, - сказал Бошан.
- Тем временем председатель стал небрежно проглядывать только что пе-
реданное ему письмо; но с первых же строк оно приковало к себе его вни-
мание; он прочел его, перечел еще раз и остановил взгляд на графе де
Морсер.
"Граф, - сказал он, - вы только что сказали нам, что визирь Янины по-
ручил вам свою жену и дочь?"
"Да, сударь, - отвечал Морсер, - но и в этом, как и во всем ос-
тальном, меня постигла неудача. Когда я возвратился, Василики и ее дочь
