Вильфор, - ужас, боль, безумие.
- Да, - сказал д'Авриньи спокойно и внушительно, - но нам пора
действовать; мне кажется, пора преградить путь этому потоку смертей.
Лично я больше не в силах скрывать такую тайну, не имея надежды, что
попранные законы и невинные жертвы будут отмщены.
Вильфор окинул комнату мрачным взглядом.
- В моем доме! - прошептал он. - В моем доме!
- Послушайте, Вильфор, - сказал д'Авриньи, - будьте мужчиной. Блюсти-
тель закона, честь ваша требует, чтобы вы принесли эту жертву.
- Страшное слово, доктор. Принести себя в жертву!
- Об этом и идет речь.
- Значит, вы кого-нибудь подозреваете?
- Я никого не подозреваю. Смерть стучится в вашу дверь, она входит,
она идет, не слепо, а обдуманно, из комнаты в комнату, а я иду по ее
следу, вижу ее путь. Я верен мудрости древних; я бреду ощупью; ведь моя
дружба к вашей семье и мое уважение к вам - это две повязки, закрывающие
мне глаза; и вот...
- Говорите, доктор, я готов выслушать вас.
- В вашем доме, быть может в вашей семье, скрывается одно из тех чу-
довищ, которые рождаются раз в столетие. Локуста и Агриппина жили в одно
время, но это исключительный случай, он доказывает, с какой Яростью про-
видение хотело истребить Римскую империю, запятнанную столькими злодея-
ниями. Брунгильда и Фредегонда - следствие мучительных усилий, с которы-
ми нарождающаяся цивилизация стремилась к познанию Духа, хотя бы с по-
мощью посланца тьмы. И все эти женщины были молоды и прекрасны. На их
челе лежала когда-то та же печать невинности, которая лежит и на челе
преступницы, живущей в вашем доме.
Вильфор вскрикнул, стиснул руки и с мольбой посмотрел на доктора.
Но тот безжалостно продолжал:
- Ищи, кому преступление выгодно, - гласит одна из аксиом юридической
науки.
- Доктор! - воскликнул Вильфор. - Сколько раз уже человеческое право-
судие было обмануто этими роковыми словами! Я не знаю, но мне кажется,
что это преступление...
Так вы признаете, что это преступление?
- Да, признаю. Что еще мне остается? Но дайте мне досказать. Я
чувствую, что я - главная жертва этого преступления. За всеми этими за-
гадочными смертями таится моя собственная гибель.
- Человек, - прошептал д'Авриньи, - самое эгоистичное из всех живот-
ных, самое себялюбивое из всех живых созданий! Он уверен, что только для
него одного светит солнце, вертится земля и косит смерть. Муравей, прок-
линающий бога, взобравшись на травинку! А те, кого лишили жизни? Маркиз
де Сен-Меран, маркиза, господин Нуартье...
- Как? Господин Нуартье?
- Да! Неужели вы думаете, что покушались на этого несчастного слугу?
Нет, как Полоний у Шекспира, он умер вместо другого. Нуартье - вот кто
должен был выпить лимонад. Нуартье и пил его; а тот выпил случайно; и
хотя умер Барруа, но умереть должен был Нуартье.
- Почему же не погиб мой отец?
- Я вам уже объяснял в тот вечер, в саду, когда умерла госпожа де
Сен-Меран: потому что его организм привык к употреблению этого самого
яда. Потому что доза, недостаточная для него, смертельна для всякого
другого. Словом, потому что никто на свете, даже убийца, не знает, что
вот уже год, как я лечу господина Нуартье бруцином, между тем как убийце
известно, да он убедился и на опыте, что бруцин - сильно действующий яд.
- Боже! - прошептал Вильфор, ломая руки.
- Проследите действия преступника: он убивает маркиза...
- Доктор!
- Я готов присягнуть в этом. То, что мне говорили о его смерти, слиш-
ком точно совпадает с тем, что я видел собственными глазами.
Вильфор уже не спорил. Он глухо застонал.
- Он убивает маркиза, - повторил доктор, - он убивает маркизу. Это
сулит двойное наследство.
Вильфор отер пот, струившийся по его лбу.
- Слушайте внимательно.
- Я ловлю каждое ваше слово, - прошептал Вильфор.
- Господин Нуартье, - безжалостно продолжал д'Авриньи, - в своем за-
вещании отказал все, что имеет, бедным, тем самым обделив вас и вашу
семью. Господина Нуартье пощадили, от него нечего было ждать. Но едва он
уничтожил свое первое завещание, едва успел составить второе, как прес-
тупник, по-видимому опасаясь, что он может составить и третье, его от-
равляет. Ведь завещание, если не ошибаюсь, составлено позавчера. Как ви-
дите, времени не теряли.
- Пощадите, д'Авриньи!
- Никакой пощады, сударь. У врача есть священный долг, и во имя его
он восходит к источникам жизни и спускается в таинственный мрак смерти.
Когда преступление совершено и бог в ужасе отвращает свой взор от прес-
тупника, долг врача сказать: это он!
- Пощадите мою дочь! - прошептал Вильфор.
- Вы сами назвали ее - вы, отец.
- Пощадите Валентину! Нет, это невозможно. Я скорее обвинил бы самого
себя! Валентина, золотое сердце, сама невинность!
- Пощады быть не может, господин королевский прокурор. Улики налицо:
мадемуазель де Вильфор сама упаковывала лекарства, которые были посланы
маркизу де Сен-Меран, и маркиз умер.
Мадемуазель де Вильфор приготовляла питье для маркизы де Сен-Меран, и
маркиза умерла.
Мадемуазель де Вильфор взяла из рук Барруа графин с лимонадом, кото-
рый господин Нуартье обычно весь выпивает утром, и старик спасся только
чудом.
Мадемуазель де Вильфор - вот преступница, вот отравительница! Госпо-
дин королевский прокурор, я обвиняю мадемуазель де Вильфор, исполняйте
свой долг!
- Доктор, я не спорю, не защищаюсь, я верю вам, но не губите меня, не
губите мою честь!
- Господин Вильфор, - продолжал доктор с возрастающей силой, - есть
обстоятельства, в которых я отказываюсь считаться с глупыми условностя-
ми. Если бы ваша дочь совершила только одно преступление и я думал бы,
что она замышляет второе, я сказал бы вам: предостерегите ее, накажите,
пусть она проведет остаток жизни где-нибудь в монастыре, в слезах зама-
ливая свой грех. Если бы она совершила второе преступление, я сказал бы
вам: слушайте, Вильфор, вот вам яд, от которого нет противоядия, быст-
рый, как мысль, мгновенный, как молния, разящий, как гром; дайте ей это-
го яду, поручив душу ее милости божьей, и таким образом спасите свою
честь и свою жизнь, ибо она покушается на вас. Я вижу, как она подходит
к вашему изголовью с лицемерной улыбкой и нежными словами! Горе вам, ес-
ли вы не поразите ее первый! Вот что сказал бы я вам, если бы она убила
только двух человек. Но она присутствовала при трех агониях, она видела
трех умирающих, она опускалась на колени около трех трупов. В руки пала-
ча отравительницу, в руки палача! Вы говорите о чести; сделайте то, что
я вам говорю, и вы обессмертите свое имя!
Вильфор упал на колени.
- У меня нет вашей силы воли, - сказал он, - но и у вас ее не было
бы, если бы дело шло не о моей дочери, а о вашей.
Д'Авриньи побледнел.
- Доктор, всякий человек, рожденный женщиной, обречен на страдания и
смерть; я буду страдать и, страдая, ждать смертного часа.
- Берегитесь, - сказал д'Авриньи, - он не скоро наступит; он настанет
только после того, как на ваших глазах погибнут ваш отец, ваша жена, ваш
сын, быть может.
Вильфор, задыхаясь, схватил доктора за руку.
- Пожалейте меня, - воскликнул он, - помогите мне... Нет, моя дочь
невиновна... Поставьте нас перед лицом суда, и я снова скажу: нет, моя
дочь невиновна... В моем доме не было преступления... Я не хочу, вы слы-
шите, чтобы в моем доме было преступление... Потому что если в чей-ни-
будь дом вошло преступление, то оно, как смерть, никогда не приходит од-
но. Послушайте, что вам до того, если я паду жертвою убийства?.. Разве
вы мне друг? Разве вы человек? Разве у вас есть сердце?.. Нет, вы
врач!.. И я вам говорю: нет, я не предам свою дочь в руки палача!.. Эта
мысль гложет меня, я, как безумец, ютов разрывать себе грудь ногтями!..
Что, если вы ошибаетесь, доктор? Если эго кто-нибудь другой, а не моя
дочь? Если в один прекрасный день, бледный, как призрак, я приду к вам и
скажу: убийца, ты убил мою дочь!.. Если бы это случилось... я христиа-
нин, д'Авриньи, но я убил бы себя.
- Хорошо, - сказал доктор после краткого раздумья, - я подожду.
Вильфор недоверчиво посмотрел на пего.
- Но только, - торжественно продолжал д'Авриньи, - если в вашем доме
кто-нибудь заболеет, если вы сами почувствуете, что удар поразил вас, не
посылайте за мной, я не приду. Я согласен делить с вами эту страшную
тайну, но я не желаю, чтобы стыд и раскаяние поселились в моей душе, вы-
растали и множились в ней так же, как злодейство и горе в вашем доме.
- Вы покидаете меня, доктор?
- Да, ибо нам дальше не по пути, я дошел с вами до подножья эшафота.
Еще одно разоблачение - и этой ужасной трагедии настанет конец. Прощай-
те.
- Доктор, умоляю вас!
- Все, что я вижу здесь, оскверняет мой ум. Мне ненавистен ваш дом.
Прощайте, сударь!
- Еще слово, одно только слово, доктор! Вы оставляете меня одного в
этом ужасном положении, еще более ужасном от того, что вы мне сказали.
Но что скажут о внезапной смерти несчастного Барруа?
- Вы правы, - сказал д'Авриньи, - проводите меня.
Доктор вышел первым, Вильфор шел следом за ним; встревоженные слуги
толпились в коридоре и на лестнице, по которой должен был пройти доктор.
- Сударь, - громко сказал д'Авриньи Вильфору, так, чтобы все слышали,
- бедняга Барруа в последние годы вел слишком сидячий образ жизни; он
так привык разъезжать вместе со своим хозяином, то верхом, то в экипаже,
по всей Европе, что уход за прикованным к креслу больным погубил его.
Кровь застоялась, человек он был тучный, с короткой толстой шеей, его
сразил апоплексический удар, а меня позвали слишком поздно. Кстати, -
прибавил он шепотом, - не забудьте выплеснуть в печку фиалковый сироп.
И доктор, не протянув Вильфору руки, ни словом не возвращаясь к ска-
занному, вышел из дома, провожаемый слезами и причитаниями слуг.
В тот же вечер все слуги Вильфоров, собравшись на кухне и потолковав
между собой, отправились к г-же де Вильфор с просьбой отпустить их. Ни
уговоры, ни предложение увеличить жалованье не привели ни к чему; они
твердили одно:
- Мы хотим уйти, потому что в этом доме смерть.
И они, невзирая на все просьбы, покинули дом, уверяя, что им очень
жаль расставаться с такими добрыми хозяевами и особенно с мадемуазель
Валентиной, такой доброй, такой отзывчивой и ласковой.
Вильфор при этих словах взглянул на Валентину.
Она плакала.
И странно: несмотря на волнение, охватившее его при виде этих слез,
он взглянул также и на г-жу де Вильфор, и ему показалось, что на ее тон-
ких губах мелькнула мимолетная мрачная усмешка, подобно зловещему метео-
ру, пролетающему среди туч в глубине грозового неба.
IV. ЖИЛИЩЕ БУЛОЧНИКА НА ПОКОЕ
Вечером того дня, когда граф де Морсер вышел от Данглара вне себя от
стыда и бешенства, вполне объяснимых оказанным ему холодным приемом,
Андреа Кавальканти, завитой и напомаженный, с закрученными усами, в туго
натянутых белых перчатках, почти стоя в своем фаэтоне, подкатил к дому
банкира на Шоссе-д'Антен.
Повертевшись немного в гостиной, он улучил удобную минуту, отвел
Данглара к окну и там, после искусного вступления, завел речь о тревол-
нениях, постигших его после отъезда его благородного отца. Со времени
этого отъезда, говорил он, в семье банкира, где его приняли, как родного
сына, он нашел все, что служит залогом счастья, которое всякий человек
должен ставить выше, чем прихоти страсти, а что касается страсти, то на
его долю выпало счастье обрести ее в чудных глазах мадемуазель Данглар.
Данглар слушал с глубочайшим вниманием; он уже несколько дней ждал
этого объяснения, и когда оно, наконец, произошло, лицо его в той же ме-
ре просияло, в какой оно нахмурилось, когда он слушал Морсера.
Все же раньше чем принять предложение молодого человека, он счел нуж-
