лона восстала и перешла на его сторону".
Весь вечер только и было разговоров, что о предусмотрительности Данг-
лара, успевшего продать свои облигации, об удаче этого биржевика, поте-
рявшего всего лишь пятьсот тысяч франков в такой катастрофе.
А те, кто сохранил свои облигации или купил бумаги Данглара, считали
себя разоренными и провели прескверную ночь.
На следующий день в "Официальной газете" было напечатано:
"Вчерашнее сообщение "Вестника" о бегстве Дон Карлоса и о восстании в
Барселоне ни на чем не основано.
Король Дон Карлос не покидал Буржа, и на полуострове царит полное
спокойствие.
Поводом к этой ошибке послужил телеграфный сигнал, неверно понятый
вследствие тумана".
Облигации поднялись вдвое против той цифры, на которую упали. В общей
сложности, считая убыток и упущение возможной прибыли, это составило для
Данглара потерю в миллион.
- Однако! - сказал Монте-Кристо Моррелю, находившемуся у него в то
время, когда пришло известие о странном повороте на бирже, жертвой кото-
рого оказался Данглар. - За двадцать пять тысяч франков я сделал откры-
тие, за которое охотно заплатил бы сто тысяч.
- В чем же заключается ваше открытие? - спросил Максимилиан.
- Я нашел способ избавить одного садовода от сонь, которые поедали
его персики.
V. ПРИЗРАКИ
По внешнему виду в отейльском доме не было никакой роскоши, ничего
такого, чего можно было бы ожидать от жилища, предназначенного велико-
лепному графу МонтеКристо. Но эта простота объяснялась желанием самого
хозяина: он строго распорядился ничего не менять снаружи; чтобы в этом
убедиться, достаточно было взглянуть на внутреннее убранство. В самом
деле, стоило только переступить порог, как картина сразу менялась.
Убранством комнат и той быстротой, с которой все было сделано, Бер-
туччо превзошел самого себя. Как некогда герцог Антенский приказал выру-
бить в одну ночь целую аллею, которая мешала взору Людовика XIV, так
Бертуччо в три дня засадил совершенно голый двор, и прекрасные тополя и
клены, привезенные вместе с огромными глыбами корней, затеняли главный
фасад дома, перед которым, на месте булыжника, заросшего травой, раски-
нулась лужайка, устланная дерном; пласты его, положенные не далее как
утром, образовали широкий ковер; на нем еще блестели после поливки капли
воды.
Впрочем, все распоряжения исходили от графа; он сам передал Бертуччо
план, где были указаны количество и расположение деревьев, которые сле-
довало посадить, и размеры и форма лужайки, которая должна была заменить
булыжник.
В таком виде дом стал неузнаваем, и сам Бертуччо уверял, что не узна-
ет его в этой зеленой раме.
Управляющий не прочь был бы кстати изменить коечто и в саду, но граф
строго запретил что бы то ни было там трогать. Бертуччо вознаградил себя
тем, что обильно украсил цветами прихожую, лестницы и камины.
Поистине управляющий был одарен необыкновенной способностью выполнять
приказания, а хозяин - чудесным умением заставить себе служить. И вот
дом, уже двадцать лет никем не обитаемый, еще накануне такой мрачный и
печальный, пропитанный тем затхлым запахом, который можно назвать запа-
хом времени, в один день принял живой облик, наполнился теми ароматами,
которые любил хозяин, и даже тем количеством света, которое он предпочи-
тал; едва вступив в него, граф находил у себя под рукой свои книги и
оружие, перед глазами - любимые картины, в прихожих - преданных ему со-
бак и любимых певчих птиц; весь этот дом, проснувшийся от долгого сна,
словно замок спящей красавицы, жил, пел и расцветал, подобно тем жили-
щам, которые давно нам милы и в которых, если мы имеем несчастье их по-
кинуть, мы невольно оставляем частицу нашей души.
По двору весело сновали слуги: одни - занятые в кухнях и бегавшие по
только что починенным лестницам с таким видом, как будто они всегда жили
в этом доме; другие - приставленные к сараям, где экипажи, размещенные
по номерам, стояли словно уже полвека, и к конюшням, где лошади, жуя
овес, отвечали ржаньем своим конюхам, которые разговаривали с ними го-
раздо почтительнее, чем иные слуги со своими хозяевами.
Библиотека помещалась в двух шкафах, вдоль двух стен, и содержала
около двух тысяч томов; целое отделение было предназначено для новейших
романов, - и появившийся накануне уже стоял на месте, красуясь в своем
красном с золотом переплете.
По другую сторону дома, против библиотеки, была устроена оранжерея,
полная редких растений в огромных японских вазах; посередине оранжереи,
чарующей глаз и обоняние, стоял бильярд, словно час тому назад покинутый
игроками, оставившими шары дремать на зеленом сукне.
Только одной комнаты не коснулся волшебник Бертуччо. Она была распо-
ложена в левом углу второго этажа, и в нее можно было войти по главной
лестнице, а выйти по потайной; мимо этой комнаты слуги проходили с любо-
пытством, а Бертуччо с ужасом.
Ровно в пять часов граф, в сопровождении Али, подъехал к отейльскому
дому. Бертуччо ждал его прибытия с тревожным нетерпением; он надеялся
услышать похвалу и в то же время опасался увидеть нахмуренные брови.
Монте-Кристо вышел из экипажа, прошел по всему дому и обошел сад, не
проронив ни слова и ничем не выказав ни одобрения, ни недовольства.
Только войдя в свою спальню, помещавшуюся в конце, противоположном
запертой комнате, он указал рукой на маленький шкафчик из розового дере-
ва, на который обратил внимание уже в первое свое посещение.
- Он годится только для перчаток, - заметил он.
- Совершенно верно, ваше сиятельство, - ответил восхищенный Бертуччо,
- откройте его: в нем перчатки.
В других шкафчиках точно так же оказалось именно то, что граф и ожи-
дал в них найти: флаконы с духами, сигары, драгоценности.
- Хорошо! - сказал он наконец.
И Бертуччо удалился, осчастливленный до глубины души, настолько вели-
ко и могущественно было влияние этого человека на все окружающее.
Ровно в шесть часов у подъезда раздался конский топот. Это прибыл
верхом на Медеа наш капитан спаги.
Монте-Кристо, приветливо улыбаясь, ждал его в дверях.
- Я уверен, что я первый, - крикнул ему Моррель, - я нарочно спешил,
чтобы побыть с вами хоть минуту вдвоем, пока не соберутся остальные. Жю-
ли и Эмманюель просили меня передать вам тысячу приветствий. А знаете, у
вас здесь великолепно! Скажите, граф, ваши люди хорошо присмотрят за мо-
ей лошадью?
- Не беспокойтесь, дорогой Максимилиан, они знают свое дело.
- Ведь ее нужно хорошенько обтереть. Если бы вы видели, как она нес-
лась! Настоящий вихрь!
- Еще бы, я думаю, лошадь, стоящая пять тысяч франков! - сказал Мон-
те-Кристо тоном отца, говорящего со своим сыном.
- Вы о них жалеете? - спросил Моррель со своей открытой улыбкой.
- Я? Боже меня упаси! - ответил граф. - Нет. Мне было бы жаль только,
если бы лошадь оказалась плоха.
- Она так хороша, дорогой граф, что Шато-Рено, первый знаток во Фран-
ции, и Дебрэ, пользующийся арабскими конями министерства, гонятся за
мной сейчас и, как видите, отстают, а за ними мчатся по пятам лошади ба-
ронессы Данглар, которые делают не более не менее как шесть лье в час.
- Так, значит, они сейчас будут здесь? - спросил Монте-Кристо.
- Да. Да вот и они.
И действительно, у ворот, немедленно распахнувшихся, показались взмы-
ленная пара и две тяжело дышащие верховые лошади. Карета, описав круг,
остановилась у подъезда, в сопровождении обоих всадников.
Дебрэ мигом соскочил с седла и открыл дверцу кареты. Он подал руку
баронессе, которая, выходя, сделала движение, не замеченное никем, кроме
Монте-Кристо. Но от взгляда графа ничто не могло укрыться; он заметил,
как при этом движении мелькнула белая записочка, столь же незаметная,
как и самый жест, и с легкостью, говорившей о привычке, перешла из руки
г-жи Данглар в руку секретаря министра.
Вслед за женой появился банкир, такой бледный, как будто он выходил
не из кареты, а из могилы.
Быстрым, пытливым взглядом, понятным одному только Монте-Кристо, г-жа
Данглар окинула двор, подъезд и фасад дома; затем, подавляя легкое вол-
нение, которое, несомненно, отразилось бы на ее лице, если бы это лицо
было способно бледнеть, она поднялась по ступеням, говоря Моррелю:
- Сударь, если бы вы были моим другом, я спросила бы вас, не продади-
те ли вы вашу лошадь.
Моррель изобразил улыбку, больше похожую на гримасу, и взглянул на
Монте-Кристо, как бы умоляя выручить его из затруднительного положения.
Граф понял его.
- Ах, сударыня, - сказал он, - почему не ко мне относится ваш вопрос?
- Когда имеешь дело с вами, граф, - отвечала баронесса, - чувствуешь
себя не вправе что-либо желать, потому что тогда наверно это получишь.
Вот почему я и обратилась к господину Моррелю.
- К сожалению, - сказал граф, - я могу удостоверить, что господин
Моррель не может уступить свою лошадь: оставить ее у себя - для него
вопрос чести.
- Как так?
- Он держал пари, что объездит Медеа в полгода. Вы понимаете, баро-
несса, если он расстанется с ней до истечения срока пари, то он не
только проиграет его, но будут говорить еще, что он испугался. А капитан
спаги, даже ради прихоти хорошенькой женщины, - хотя это, на мой взгляд,
одна из величайших святынь в нашем мире, - не может допустить, чтобы о
нем пошли такие слухи.
- Вы видите, баронесса, - сказал Моррель, с благодарностью улыбаясь
графу.
- Притом же, мне кажется, - сказал Данглар, с насильственной улыбкой,
плохо скрывавшей его хмурый тон, - у вас и так достаточно лошадей.
Было не в обычае г-жи Данглар безнаказанно спускать подобные выходки,
однако, к немалому удивлению молодых людей, она сделала вид, что не слы-
шит, и ничего не ответила.
Монте-Кристо, у которого это молчание вызвало улыбку, ибо свиде-
тельствовало о непривычном смирении, показывал баронессе две исполинские
вазы китайского фарфора, на них извивались морские водоросли такой вели-
чины и такой работы, что, казалось, только сама природа могла создать их
такими могучими, сочными и хитроумно сплетенными.
Баронесса была в восхищении.
- Да в них можно посадить каштановое дерево из Тюильри! - сказала
она. - Как только ухитрились обжечь эти громадины?
- Сударыня, - сказал Монте-Кристо, - разве можем ответить на это мы,
умеющие мастерить статуэтки и стекло тоньше кисеи? Это работа других ве-
ков, в некотором роде создание гениев земли и моря.
- Вот как? И к какой примерно эпохе они относятся?
- Этого я не знаю; я слышал только, что какой-то китайский император
велел построить особую обжигательную печь; в этой печи обожгли, одну за
другой, двенадцать таких ваз. Две из них лопнули в огне; десять ос-
тальных спустили в море на глубину трехсот саженей. Море, зная, что от
него требуется, обволокло их своими водорослями, покрыло кораллами, вре-
зало в них раковины; на невероятной глубине все это спаяли вместе два
столетия, потому что император, который хотел проделать этот опыт, был
сметен революцией, и после него осталась только запись, свидетельствую-
щая о том, что вазы были обожжены и спущены на морское дно. Через двести
лет нашли эту запись и решили извлечь вазы. Водолазы в особо устроенных
приспособлениях начали поиски в той бухте, куда их опустили; но из деся-
ти ваз нашли только три; остальные были смыты и разбиты волнами. Я люблю
эти вазы; я воображаю иногда, что в глубину их с удивлением бросали свой
тусклый и холодный взгляд таинственные, наводящие ужас, бесформенные чу-
дища, каких могут видеть только водолазы, и что мириады рыб укрывались в
них от преследования врагов.
Между тем Данглар, равнодушный к редкостям, машинально обрывал один
за другим цветы великолепного померанцевого дерева; покончив с померан-
цевым деревом, он перешел к кактусу, но кактус, не столь покладистый,
