вернемся к примеру, который вы сами признаете нелепым.
- Так вот посмотрите в щелку: видите там, под деревом, новую лошадь,
на которой я приехал?
- Какой чудный конь! Почему вы не подвели его сюда? Я бы поговорила с
ним.
- Вы сами видите, это очень дорогая лошадь, - сказал Максимилиан. - А
вы знаете, что мои средства ограничены, Валентина, и я, что называется,
человек благоразумный. Ну, так вот, я увидел у одного торговца этого ве-
ликолепного Медеа, как я его зову. Я справился о цене; мне ответили: че-
тыре с половиной тысячи франков; я само собой должен был перестать им
восхищаться и ушел, признаюсь, очень огорченный, потому что лошадь смот-
рела на меня приветливо, ласкалась ко мне и гарцевала подо мной самым
кокетливым и очаровательным образом. В тот вечер у меня собрались прия-
тели - Шато-Рено, Дебрэ и еще человек пять-шесть повес, которых вы имее-
те счастье не знать даже по именам. Вздумали играть в бульот; я никогда
не играю в карты, потому что я не так богат, чтобы проигрывать, и не так
беден, чтобы стремиться выиграть. Но это происходило у меня в доме, и
мне не оставалось ничего другого, как послать за картами.
Когда мы садились играть, приехал граф Монте-Кристо. Он сел к столу,
стали играть, и я выиграл - я едва решаюсь вам в этом признаться, Вален-
тина, - я выиграл пять тысяч франков. Гости разошлись около полуночи. Я
не выдержал, нанял кабриолет и поехал к этому торговцу. Дрожа от волне-
ния, я позвонил, тот, кто открыл мне дверь, вероятно, принял меня за су-
масшедшего. Я бросился в конюшню, заглянул в стойло. О, счастье! Медеа
мирно жевал сено. Я хватаю седло, сам седлаю лошадь, надеваю уздечку.
Медеа подчиняется всему этому с полной охотой. Затем, сунув в руки оше-
ломленному торговцу четыре с половиной тысячи франков, я возвращаюсь до-
мой - вернее, всю ночь езжу взад и вперед по Елисейским Полям. И знаете?
В окнах графа горел свет, мне показалось, что я вижу на шторах его тень.
Так вот, Валентина, я готов поклясться, что граф знал, как мне хочется
иметь эту лошадь, и нарочно проиграл, чтобы я мог ее купить.
- Милый Максимилиан, - сказала Валентина, - вы, право, слишком
большой фантазер... Вы недолго будете меня любить... Человек, который,
подобно вам, витает в поэтических грезах, не сможет прозябать в такой
монотонной любви, как наша... Но, боже мой, меня зовут... Слышите?
- Валентина, - сказал Максимилиан, - через щелку... ваш самый ма-
ленький пальчик... чтоб я мог поцеловать его.
- Максимилиан, ведь мы условились, что будем друг для друга только
два голоса, две тони!
- Как хотите, Валентина.
- Вы будете рады, если я исполню ваше желание?
- О, да!
Валентина взобралась на скамейку и протянула не мизинец в щелку, а
всю руку поверх перегородки.
Максимилиан вскрикнул, вскочил на тумбу, схватил эту обожаемую руку и
припал к ней жаркими губами, но в тот же миг маленькая ручка выскользну-
ла из его рук, и Моррель слышал только, как убегала Валентина, быть мо-
жет, испуганная пережитым ощущением.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I. ГОСПОДИН НУАРТЬЕ ДЕ ВИЛЬФОР
Вот что произошло в доме королевского прокурора после отъезда г-жи
Данглар и ее дочери, в то время как происходил переданный нами разговор.
Вильфор в сопровождении жены явился в комнату своего отца; что каса-
ется Валентины, то мы знаем, где она находилась.
Поздоровавшись со стариком и отослав Барруа, старого лакея, прослу-
жившего у Нуартье больше четверти века, они сели.
Нуартье сидел в большом кресле на колесиках, куда его сажали утром и
откуда поднимали вечером; перед ним было зеркало, в котором отражалась
вся комната, так что, Даже не шевелясь, - что, впрочем, было для него
невозможно, - он мог видеть, кто к нему входит, кто выходит и что дела-
ется вокруг. Неподвижный, как труп, он смотрел живым и умным взглядом на
своих детей, церемонное приветствие которых предвещало нечто значи-
тельное и необычное.
Зрение и слух были единственными чувствами, которые, подобно двум
искрам, еще тлели в этом теле, уже на три четверти готовом для могилы;
да и то из этих двух чувств только одно могло свидетельствовать о внут-
ренней жизни, еще теплившейся в этом истукане, и взгляд, выражавший эту
внутреннюю жизнь, походил на далекий огонек, который ночью указывает
заблудившемуся в пустыне страннику, что где-то есть живое существо,
бодрствующее в безмолвии и мраке.
Зато в черных глазах старого Нуартье, с нависшими над ними черными
бровями, тогда как его длинные волосы, спадающие до плеч, были совершен-
но белы, в этих глазах - как бывает всегда, когда тело уже перестает вам
повиноваться, - сосредоточилась вся энергия, вся воля, вся сила, весь
разум, некогда оживлявшие его тело и дух. Конечно, недоставало жеста ру-
ки, звука голоса, движений тела, но этот властный взор заменял все. Гла-
за отдавали приказания, глаза благодарили; это был труп, в котором жили
глаза; и ничто не могло быть страшнее подчас, чем мраморное лицо, в
верхней половине которого зажигался гнев или светилась радость. Только
три человека умели понимать этот язык несчастного паралитика: Вильфор,
Валентина и тот старый слуга, о котором мы уже упомянули. Но так как
Вильфор видел своего отца только изредка и лишь тогда, когда это было,
так сказать, неизбежно, а когда видел - ничем не старался угодить ему,
даже и понимая его, то все счастье старика составляла его внучка. Вален-
тина научилась, благодаря самоотверженности, любви и терпению, читать по
глазам все мысли Нуартье. На этот немой и никому другому не понятный
язык она отвечала своим голосом, лицом, всей душой, так что оживленные
беседы возникали между молодой девушкой и этой бренной плотью, почти об-
ратившейся в прах, которая, однако, еще была человеком огромных знаний,
неслыханной проницательности и настолько сильной воли, насколько это
возможно для духа, который томился в теле, переставшем ему повиноваться.
Таким образом, Валентине удалось разрешить нелегкую задачу: понимать
мысли старика и передавать ему свои; и благодаря этому умению почти не
бывало случая, чтобы в обыденных вещах она не угадывала вполне точно же-
лания этой живой души или потребности этого полубесчувственного трупа.
Что касается Барруа, то он, как мы сказали, служил своему хозяину уже
двадцать пять лет и так хорошо знал все его привычки, что Нуартье почти
не требовалось о чемлибо его просить.
Вильфору не нужна была ничья помощь, чтобы начать с отцом тот стран-
ный разговор, для которого он явился. Он сам, как мы уже сказали, отлич-
но знал весь словарь старика, и если он так редко с ним беседовал, то
это происходило лишь от полного равнодушия. Поэтому он предоставил Ва-
лентине спуститься в сад, отослал Барруа и уселся по правую руку от сво-
его отца, между тем как г-жа де Вильфор села слева.
- Не удивляйтесь, сударь, - сказал он, - что Валентина не пришла с
нами и что я отослал Барруа; предстоящая нам беседа не могла бы вестись
в присутствии дочери или лакея. Госпожа де Вильфор и я намерены сообщить
вам нечто важное.
Во время этого вступления лицо Нуартье оставалось безучастным, тогда
как взгляд Вильфора, казалось, хотел проникнуть в самое сердце старика.
- Мы уверены, госпожа, де Вильфор и я, - продолжал королевский проку-
рор своим обычным ледяным тоном, не допускающим каких-либо возражений, -
что вы сочувственно встретите это сообщение.
Взгляд старика был по-прежнему неподвижен; он просто слушал.
- Мы выдаем Валентину замуж, - продолжал Вильфор.
Восковая маска не могла бы остаться при этом известии более холодной,
чем лицо старика.
- Свадьба состоится через три месяца, - продолжал Вильфор.
Глаза старика были все так же безжизненны.
Тут заговорила г-жа де Вильфор.
- Нам казалось, - поспешила она добавить, - что это известие должно
вас заинтересовать; к тому же вы, по-видимому, всегда были привязаны к
Валентине; нам остается только назвать вам имя молодого человека, кото-
рый ей предназначен. Это одна из лучших партий, на которые Валентина
могла бы рассчитывать; тот, кого мы ей предназначаем и чье имя вам, ве-
роятно, знакомо, хорошего рода и богат, а его образ жизни и вкусы служат
для нее порукой счастья. Речь идет о Франце де Кенель, бароне д'Эпине.
Пока его жена произносила эту маленькую речь, Вильфор буквально впил-
ся взглядом в лицо старика. Едва г-жа де Вильфор произнесла имя Франца,
как в глазах Нуартье, так хорошо знакомых его сыну, что-то дрогнуло, и
между его век, раскрывшихся, словно губы, собирающиеся что-то сказать,
сверкнула молния.
Королевский прокурор, знавший об открытой вражде, некогда существо-
вавшей между его отцом и отцом Франца, понял эту вспышку и это волнение;
но он сделал вид, будто ничего не заметил, и заговорил, продолжая речь
своей жены:
- Вы отлично понимаете, сударь, как важно, чтобы Валентина, которой
скоро минет девятнадцать лет, была, наконец, пристроена. Тем не менее,
обсуждая это, мы не забыли и вас и заранее условились, что муж Валентины
согласится если и не жить вместе с нами - и это могло бы стеснить моло-
дую чету, - то во всяком случае на то, чтобы выделили вместе с ними;
ведь Валентина вас очень любит, и вы, по-видимому, отвечаете ей такой же
любовью. Таким образом, ваша привычная жизнь ни в чем не изменится, и
разница будет только в том, что за вами будут ухаживать двое детей вмес-
то одного.
Сверкающие глаза Нуартье налились кровью.
Очевидно, в душе старика происходило что-то ужасное; очевидно, крик
боли и гнева, не находя себе выхода, душил его, потому что лицо его по-
багровело и губы стали синими.
Вильфор спокойно отворил окно, говоря:
- Здесь очень душно, поэтому господину Нуартье трудно дышать.
Затем он вернулся на место, но остался стоять.
- Этот брак, - прибавила г-жа де Вильфор, - по душе господину д'Эпине
и его родным; их, впрочем, только двое - дядя и тетка. Его мать умерла
при его рождении, а отец был убит в тысяча восемьсот пятнадцатом году,
когда ребенку было всего два года, так что он зависит только от себя.
- Загадочное убийство, - сказал Вильфор, - виновники которого оста-
лись неизвестны; подозрение витало над многими головами, но ни на кого
не пало.
Нуартье сделал такое усилие, что губы его искривились, словно для
улыбки.
- Впрочем, - продолжал Вильфор, - истинные виновники, те, кто знает,
что именно они совершили преступление, те, кого при жизни может постиг-
нуть человеческое правосудие, а после смерти правосудие небесное, были
бы рады оказаться на нашем месте и иметь возможность предложить свою
дочь Францу д'Эпине, чтобы устранить даже тень какого-либо подозрения.
Нуартье овладел собой усилием воли, которого трудно было бы ожидать
от беспомощного паралитика.
- Да, я понимаю вас, - ответил его взгляд Вильфору; и в этом взгляде
выразились одновременно глубокое презрение и гнев.
На этот взгляд, который он хорошо понял, Вильфор ответил легким пожа-
тием плеч.
Затем он знаком предложил своей жене подняться.
- А теперь, - сказала г-жа де Вильфор, - позвольте нам откланяться.
Угодно ли вам, чтобы Эдуард зашел поздороваться с вами?
Было условленно, что старик выражал свое согласие, закрывая глаза,
отказ - миганием, а когда ему нужно было выразить какое-нибудь желание,
он поднимал глаза к небу.
Если он желал видеть Валентину, он закрывал только правый глаз.
Если он звал Барруа, он закрывал левый.
Услышав предложение г-жи де Вильфор, он усиленно заморгал.
Госпожа де Вильфор, видя явный отказ, закусила губу.
- В таком случае я пришлю к вам Валентину, - сказала она.
- Да, - отвечал старик, быстро закрывая глаза.
Супруги де Вильфор поклонились и вышли, приказав позвать Валентину,
