больше. Она очень красивая и теплая. Я сейчас гляжу на нее и все
представляю, как ты приедешь и оденешь ее. Она тебе очень пойдет, мой
дорогой сыночек. Неделю будем праздновать твой приезд. Пойдем в парк
или в кино, ты всегда любил ходить со мной в кино. Ну а если тебе за-
хочется пойти на танцы, я, конечно, возражать не буду. Ты ведь уже
большой, и тебе надо будет познакомиться с девушкой..."
Лаврентьев налил всем по полной кружке и предложил выпить за русс-
кую армию, встал первым, за ним поднялись остальные. Через пять минут
Федор Сидоров дал согласие служить в полку.
* * *
- Ты считаешь, что печатью гениальности мой лик не отмечен? - не
очень довольным тоном спросил доктор Шрамм.
- Наоборот! - поторопилась заверить Ада. Ты счастливое исключение.
Тем более опыт самоконтроля в нашей больнице дает тебе соответствующие
гарантии остаться в добром уме.
Она подогрела на керосинке нехитрую снедь, разлила водку по стака-
нам. Доктор покосился, но ничего не сказал, молча взял стакан, чокнул-
ся, медлено выцедил, потом с жадностью набросился на еду. Ада же ела
неторопливо, с любовью глядя на Шрамма.
За разговорами они незаметно опустошили бутылку, закуска была уже
почти съедена. Они не слышали ни выстрелов, ни звуков боя, которые
звучали в разных концах города. В какой-то момент они заснули, а когда
проснулись, стояла черная ночь. Доктор нащупал влажное тело Аделаиды,
она что-то пробормотала спросонья, погладил ее по бедру и по голове...
Он еще спал, а она уже хлопотала по хозяйству. Голова Иосифа Геор-
гиевича плотной тыквой лежала на подушке. "Люська-стерва давно не ме-
няла наволочки",- с тупым самоудовлетворением и злостью подумал док-
тор. Ему захотелось вдруг сбрить бороду, ведь жарко было, да и с какой
стати носить ее сейчас, ведь не совсем он обазиатчился. Осталось еще
обрезаться и сунуть лысину в чалму. "Аллах-х- акбар!!"
Доктор встал, прошел в ванную комнату, взял ножницы, стал остригать
усы, потом бороду. Жесткие волоски посыпались в раковину с желтым сле-
дом от воды. С остатками щетины он стал похож на дипломированного бом-
жа. Неприязненно глядя на отражение, Иосиф намылил лицо, стал скоблить
давно не знавшую бритвы кожу. Процедура была отвратительна и болезнен-
на. Наконец, он полностью очистил лицо и мог оценить метаморфозу, не-
торопливо, с гадливостью рассмотрел изменившиеся черты. Что-то новое,
неуловимое появилось в оголившихся складках у рта - то ли жестокость,
то ли затаенная ненависть, в глазах тоже появился хищный огонек. Док-
тор понял, что моложе не стал, но неожиданно приобрел совершенно иное
качество. "Теперь меня никто не узнает,- удовлетворенно подумал он,
протирая лицо одеколоном и кривясь от жгучей боли. Доброе утро, быв-
ший Иосиф Георгиевич! Как нынче вас звать?" Он ощутил нежданное чувс-
тво свободы, будто его выпустили из клетки, в которой он бился, метал-
ся все эти годы. "Я волен в своих поступках. Меня ничто не сдерживает.
Я могу уехать, и никто не будет меня искать! Доктор Шрамм исчез бесс-
ледно в водоворотах и катаклизмах всеобщего безумия жизни. Вместо него
появился Неизвестный с твердыми чертами лица н единый сгусток воли,
железного упрямства и тайной гениальности..." Эти самолюбивые мысли
развеселили, но вместо того, чтобы дать им психоаналитическую оценку,
доктор громко расхохотался. Распахнув дверь, он вошел в комнату. Аде-
лаида копошилась, накрывая на стол. Подняв глаза, она вскрикнула и
уронила тарелку.
- Боже, что вы натворили!
В первое мгновение, увидев голого безбородого человека, она даже не
признала в нем любимого доктора и инстинктивно прикрылась руками. Этот
жест не остался не замеченным Иосифом Георгиевичем, он испытал вдруг
необычайное возбуждение, зарычал, прямо по осколкам бросился к бедной,
перепуганной женщине, повалил ее на диван. Он почувствовал себя на-
сильником, и эта совершенно нехарактерная для него роль, сладостраст-
ная, безудержная агрессивность, наполнила его истощенные члены необык-
новенной силой. Он согнул несчастную Аделаиду Оскаровну, набросился
буйным зверем, рыча и кусая за плечи. Она извивалась под ним, недоуме-
вая, что же случилось с милейшим доктором, ее перепугала странная пе-
ремена, и единственное, чего ей хотелось,- чтобы он побыстрей завершил
свое дело...
Наконец он отвалился, вытер тыльной стороной ладони губы, потом по-
тянул простыню, осушил пот на груди. Переведя дух, самодовольно заур-
чал:
- Во время операции хирург командует: "Зажим!.. Скальпель!.. Там-
пон!.. Почему больной хрипит?! Дайте мне много тампонов!.. Вот теперь
хорошо..."
- Это анекдот? - спросила измученная и покусанная Ада, со страхом
глядя на чужое лицо. Она уже не могла обращаться к доктору на "ты".
- Случай из практики,- небрежно ответил Иосиф Георгиевич. Мне вот
больная недавно говорит: "Доктор, последнее время я дышу с трудом,
одышка такая, прямо задыхаюсь..." А я ей: "Вот мы сейчас форточку отк-
роем, и вам непременно полегчает!"
Против обыкновения Аделаида довольно равнодушно восприняла сказан-
ное Иосифом Георгиевичем. "В нем появилось что-то сатанинское",- поду-
мала она. Право, вместе с бородой доктор что-то потерял, может, часть
своей безупречности, интеллигентности, мягкости, изыска. "Теперь он
похож на заезжего афериста". Аделаида ужаснулась своим мыслям и реши-
ла, что надо все-таки сделать то, что так неожиданно и бурно прервал
ее обновленный любовник. Она встала, виляя бедрами, подошла к столу,
стала собирать осколки. Иосиф Георгиевич пристально смотрел, как она
наклоняется, и усмехался.
- Я пока приготовлю завтрак, а вы почитайте мне что-нибудь из своей
тетради! - попросила она, чтобы хоть таким способом разрядить ситуацию
и вернуть прежнего, обаятельного, мудрого, интеллектуального доктора.
От него не укрылось, что она перешла на "вы", поправлять не стал,
коротко распорядился:
- Подай, она лежит на полке.
Ада молча исполнила, Шрамм открыл тетрадь наугад, пролистал нес-
колько страниц, поправил на носу очки.
- "Совмещение гениальности и конкретного "Я" происходит при антаго-
низме внешних факторов. Чем они интенсивнее, тем более взрывчато,
трансцендентно происходит обратный, формирующий процесс. Это есть са-
моутвержденческое начало целеобразующей константы, имя которой - воп-
лощенное Совершенство Личности..."
Ада застыла. Поток мыслей, журчание слов завораживало ее, как змею
пиликанье флейтиста.
- Ты, кажется, собиралась готовить завтрак? - спросил доктор, гля-
нув из-под очков.
- Да, конечно,- очнулась она и уронила еще одну тарелку.
- Ты наносишь непоправимый ущерб моему семейному очагу,- строго
сказал Иосиф Георгиевич, хотя "очага" как такового уже и не было.
- Прости,- сказала она, стала поспешно собирать осколки.
- А ты знаешь, что у людей с искривленной шеей ум живее? А у Гейне
была болезнь спинного мозга, и есть все основания предполагать, что
это придало его последним произведениям подлинную гениальность... Бе-
зумие, дражайшая Ада, чрезвычайно тонкая штука. Это как при составле-
нии пропорции пороха: слегка не доложил селитры и переборщил с серой -
и яркой вспышки, которая так притягивает людей, не будет. Вместо этого
мы увидим просто вонючий "пшик". И почувствуем мерзкий запах. Так же и
у душевнобольного: от гениальности до полного идиотизма - ничтожное
расстояние.
Закончив тираду, он сошел с дивана, уже завернувшись в простыню.
Ада выложила на тарелки какую-то серую массу, откупорила очередную бу-
тылку водки, налила по полстакана. Они молча чокнулись и выпили. Серая
масса оказалась макаронами, смешанными с тушенкой. После выпитой зал-
пом водки снедь показалась даже вкусной. Иосиф Георгиевич, пережевы-
вая, заметил:
- Индейцы племени майя, чтобы выразить понятие о злости, знаешь,
что рисовали?
- Зубы?
- Нет. Трех женщин! - торжествуя, объявил доктор. Не правда ли,
изящно?.. А вот врача изображали в виде человека с пучком травы и
крыльями на ногах.
- Ну и что? - хмуро спросила Ада. Ты хочешь сказать, что я злая?
- Ты не можешь быть злой. При мне... Твой удел - быть покорной, как
змея, которую лишили позвоночника и зубов.
- После того, как вы сбрили бороду, Иосиф Георгиевич, вы сильно из-
менились. Вы как будто стали другим человеком: резким, насмешливым,
даже жестоким. Я, конечно, не думаю, что вместе с растительностью на
лице вы потеряли свою мягкость, доброту, тактичность...
Шрамм слушал ее с саркастической улыбкой на губах, развалившись на
диване, гладкий белесый подбородок выставил вперед, будто собирался
плюнуть на попадание.
- Ну, что ты, голубушка! - энергично возразил он и осклабился. Я
по-прежнему тебя обожаю, даже несмотря на то, что ты пытаешься неуклю-
же подшутить надо мной.
- Я не пытаюсь! Вы совершенно не знаете меня, хоть и проработали со
мной бок о бок много лет. Я вас всегда боготворила, вы для меня были
символом бескорыстного служения науке, медицине, для вас главным было
найти ответы на животрепещущие вопросы современной психиатрии, и я бо-
лее чем уверена, если б вы не прозябали в этой дыре...
- Хватит, это я уже слышал, а кроме того, и без тебя все это знаю.
Но мне сейчас абсолютно безразлично, нужны ли кому-то мои изыскания.
Скорее всего не нужны. Нормальных нечем кормить и содержать. А моя на-
ука скорей останется нужна для того, чтобы власть имущие под благовид-
ным предлогом всегда могли обратиться к нам, а мы всегда могли сочи-
нить для какого-нибудь крикуна-диссидента толковый диагноз. И чтоб ни
одна грамотная сволочь ни черта не поняла и согласилась с нами: да,
такому место только в психушке... Ты, Ада, лучше не старайся найти во
мне что-то тебе не нравящееся. Во-первых, мне это будет неприятно и
придется делать в отношении тебя определенные оргвыводы. Во-вторых, ты
сама, своими руками разрушаешь созданный в своем сердце образ выдающе-
гося человека, то есть меня. А это еще страшней: ты разрушаешь саму
себя... Одним словом, ты не выживешь! Глупая, глупая тетка...
- Вы уже переходите на грубость,- тихо, но твердо произнесла Адела-
ида Оскаровна. Пожалуй, я лучше оденусь.
- Возьми в шкафу халат, надень,- уже миролюбиво произнес доктор.
Поколебавшись, Ада вытащила халат и с видимым удовольствием накину-
ла его на себя.
В следующее мгновение раздался стук в дверь. Иосиф Георгиевич замер
с открытым ртом - он хотел что-то сказать, Аделаида же смертельно поб-
леднела.
- Грабители?! - прошептал доктор.
- Это твоя жена,- внесла ясность Ада.
- Иосиф, ты же дома, открывай! - донесся из-за двери знакомый до
ужаса голос.
Миллион чувств вихрем пронеслись в сердце бедного доктора Шрамма.
То были страх, жгучая досада, ревность и слабая, хрупкая, как ледок,
надежда на возвращение Люси.
- Ося, открывай же, я всего на две минуты. Потом снова закроешься.
- Не открывай,- свистящим шепотом произнесла Ада.
- Иосиф... Голос жены вдруг изменил тональность, в нем явственно
зазвучали тревожные нотки: - Ты живой? Ответь же, мне страшно!
И, уже не думая ни о чем, он, как был нагишом, рванулся, в послед-
нее мгновение спохватился, обвязался полотенцем. Он открыл замок, рас-
пахнул дверь... Она стояла в ослепительно белом платье, свежая и чис-
тая, как невеста. Он зажмурился, будто от яркой вспышки, Люся же от-
шатнулась. Перемена в ее лице дикой болью пронзила доктора.
- Что с твоим лицом?! - испуганно и с отвращением спросила она и
тут же равнодушно протянула: - А-а, ты сбрил свою бороду. А почему у
тебя лицо такое опухшее? Ты все это время рыдал? Скажите-ка, какие
страсти-мордасти... А я уже думала: не удавился ли? Заходишь, а ты тут
на лампочке висишь, представляешь, какой ужас?.. Мне, Осик, надо заб-
