ся.
- Крякишну забыли!
- Что за Крякишна? - пробормотал Юрка.
- Из двадцать пятой палаты,- тихо ответила женщина, закутанная в
одеяло. Она обезножела.
Юрка чертыхнулся, нашел взглядом Автандила, но тот отрицательно по-
качал головой. Сыромяткина как назло не было видно. Тут Юрка заметил
Карима.
- Быстро за мной, подстрахуешь!
Карим тут же согласился, они побежали в раскаленный вестибюль. Го-
рел и плавился линолеум, зловонное липкое "тесто" испускало зеленова-
тый дым. "Не дойдем!" - подумал Юрка, на ощупь взбегая по лестнице.
Карим шуршал вслед за ним. Они рванулись в полосу огня, будто шагнули
в горло дракона. Горели двери, кровати, выставленные в коридоре.
- Крякишна! - утробно закричал Юрка.
Но ни стона в ответ. Несколько метров - невыносимо далекий путь до
палаты. Уже тлела одежда, мутилось сознание. "Не потерять бы Карима!"
Ударив по двери, он ворвался внутрь, выбил стекло; пламя, заглотнув
воздух, тут же заревело с удвоенной энергией...
Юрка обнаружил ее под кроватью: или сама свалилась, или спряталась
от огня. Он вытащил ее, легкую, как сухую макаронину, на руках понес к
выходу. Он уже ничего не видел, только ощущал свои последние шаги,
ватные и мягкие... Очухался он на траве. Вытащили их троих Сыромяткин
с Автандилом. Краем сознания Юрка понимал, чувствовал, что должен сей-
час кого-то найти. Этим "кем-то", конечно, была Маша. Но дальше этого
понимания не доходило. И еще ему очень хотелось пить.
Дом догорал. Плохим он был или хорошим, но теперь стал никаким: на
месте окон уродливо торчали обугленные дыры, фасад, стены покрылись
жгучей копотью; все, что могло выгореть,- выгорело, внутри еще потрес-
кивало, вспыхивало ненадолго, что-то с хрустом обрушивалось, поднимая
последние снопы искр.
Юре сказали, что видели, как Маша выбегала из здания. Грязные, пе-
рекошенные, еле узнаваемые лица утверждали, что она опять забегала ту-
да и вроде вновь возвращалась. Он бродил по черному полу, еле волоча
ноги, голова раскалывалась, не хотелось думать о том, что будет через
час, через пять часов, когда встанет вопрос о кормежке, через двенад-
цать, когда эту нервную, аморфную, безучастную, дикую ораву надо будет
укладывать спать. Он слонялся из угла в угол, заглядывал в палаты и
пока смутно осознавал трагизм случившегося. Вдруг его затуманенный
взгляд наткнулся на что-то ужасное. В последней палате второго этажа,
под кроватью, на которой осталась обгоревшая труха, он заметил некое
подобие полусожженной кучи мусора. И тут же понял: это обгоревший
труп! Черная голова - головешка, скрюченная фигура, руки... Страшнее
он ничего не видел. Юрка закричал, опрометью бросился вниз.
- Где Маша, где Маша? - повторял он лихорадочно, не ведая и не ве-
ря, что эта безобразная кукла может быть... Он вздрагивал всем телом,
расталкивал полуживые, бесчувственные тени. Всхлипывая и повторяя одно
и то же, он несколько раз обошел вокруг здания, но Маши не было и ник-
то не мог сказать, где она. Тогда он решил посчитать людей, чтобы вы-
яснить, все ли на месте. Однако больные никак не могли понять, что от
них требовалось. Появились инициативные помощники, которые перетаски-
вали вяло соображающих с места на место. В результате Юра мог доволь-
ствоваться лишь картиной бессмысленного брожения среди возгласов и ру-
гани...
- Какая сволочь подожгла больницу?
- Разве ты не знаешь? - округлил печальные глаза Сыромяткин.
- Пиросмани поджег,- пробурчал вымазанный в саже Карим.
- Где он, гад, я убью его! - затрясся в бесполезном гневе Юра.
* * *
Хамро решил, что пора приготовить коронное блюдо каждого азиатского
человека - плов. И да простит ему аллах, что делает его из свинины. В
конце концов на войне не выбирают. Он пошел на базар; торговало не бо-
лее десятка человек. Он выменял на старую солдатскую шапку пакетики с
кинзой, зрой, красным перцем двух сортов - жгучим и сладким, барбари-
сом, еще одному ему известными приправами, прихватил пару головок чес-
нока. Морковка, рис на полковом складе еще оставались, и, пока это все
не исчезло, он сделает такой плов, какой эти русские офицеры ни разу в
жизни не ели, хоть и живут тут по десятку лет. В городских забегалов-
ках, в этом Хамро был убежден, не умели готовить.
К священнодействию он приступил после четырех дня, чтобы уставшие
за день люди смогли не торопясь, за разговорами, оценить качество блю-
да и его, Хамро, кулинарное мастерство. Внутренний голос подсказывал
ему, что это будет не просто добротный и сытный ужин, который вскоре
забудется, а некая тонкая нить, вплетенная в ту долгую или короткую
веревочку, которая называется судьбой, маленький рычажок, способный
тихо и незаметно подправить, подлатать его жизнь. Все эти подспудные,
труднообъяснимые словами чувства поселились в голове приблудного пова-
ра. Тревога, нервный азарт преобразили его, что сразу приметил Кос-
тя-Разночинец, которого притянули за здание санчасти необычайные запа-
хи.
Костя взял Хамро под свое покровительство, преувеличенно строго
проверял качество пищи, чистоту посуды, полов в санчасти. Все эти от-
нюдь не обременительные заботы бывший узник с удовольствием брал на
себя. И, как дворняжка, которую приласкал первый встречный, был верен
и беспрекословно послушен капитану. Офицеры подначивали Костю: где от-
копал такого худого бродягу? А Хамро и не скрывал, скромно отвечал,
что из казенного дома напротив. Как ни странно, на офицеров это впе-
чатления не производило. "Наверное, потому, что они сейчас тоже вроде
как зеки",- понимал недавний арестант.
- Кашеваришь? - спросил Костя, начальственно прищурившись.
Хамро не ответил.
Костя хмыкнул и ушел, поняв, что его подопечный "творит", а так как
Фон и сам был творческой личностью, то не стал докучать расспросами.
Аромат плова потихоньку окутал всю округу; люди останавливались,
настороженно-чутко шевелили ноздрями, вдыхая священный дух. Даже выст-
релы утихли, и если б рису и мяса было вдосталь, может, и война тут же
бы всосалась, как вода, в подземную воронку, исчезла, проклятая, оста-
вив после себя лишь подсыхающую грязь.
За столом собралась почтенная публика: Костя-Разночинец, рядовой
Чемоданаев, майор Штукин, Фывап Ролджэ с оператором Сидоровым, началь-
ник разведки Козлов. Неожиданно из тени выплыл товарищ Угурузов. Для
Хамро, который не знал, что начальник тюрьмы уже давно отсиживался в
полку, это, конечно, было не очень приятной неожиданностью. Но он не
подал виду и радушно, как хозяин, пригласил:
- Прошу к столу, гражданин начальник.
- Да брось ты, Хамро, так официально! Зови просто: товарищ полков-
ник или даже по имени-отчеству... Мы же тут все свои! - масляным голо-
сом проговорил Угурузов.
Обласканный Хамро принялся раскладывать плов по тарелкам, первому
положил Косте, но тут Штукин резонно заметил:
- Подожди, надо командира позвать. Давай, Костя, дуй за ним, раз ты
здесь хозяин.
Костя согласно кивнул, вылез из-за стола, пошел в штаб. Минут через
пять он вернулся с откупоренными бутылками.
- Коньяк,- пояснил он. Из стратегических запасов командира.
- А сам где? - нетерпеливо спросил Штукин.
- Сейчас придет.
Хамро зажег керосиновую лампу, потому что электричества опять не
было, разложил плов по тарелкам, но никто не притронулся к пище. Ждали
командира. Лаврентьев появился вместе с Ольгой. При его появлении все
встали, даже Фывапка. Евгений Иванович сел во главе стола, Ольгу поса-
дил рядом с собой.
- По какому случаю праздник? - грозно спросил он.
- Да вот тут откуда-то коньяк появился,- подал голос Штукин.
- Коньяк от благодарного народа,- пояснил Лаврентьев. Но это вовсе
не повод для радости. Если нет других причин, будем считать это офици-
альным приемом. Гостей в полку последнее время много, одних беженцев
пару дней назад было две тысячи... Вот и сосед решился нанести визит,-
кивнул командир в сторону Угурузова.
- Да, давно собирался, раньше все как-то... отозвался начальник
тюрьмы.
- Потерпи уж, не перебивай, потом слово дам,- остановил его Лав-
рентьев. Видишь, даже и американцы научились слушать.
- Я не американец,- буркнул Сидоров.
- На приемах принято произносить официальные речи, а потом уже го-
ворить о дружбе и взаимной любви. Но я всяческим этикетам не обучен,
да и не нужно это сейчас... Итак, сначала о дружбе, потом о любви.
Костя, разлей под мои простые мысли, которые завершатся тостом... За
этим столом сидят представители дружественного народа, не говоря уже
об американской стороне. Хамро, человек, волею судьбы очутившийся в
моем полку, бывший заключенный из тюрьмы напротив. Плов - это его рук
дело, надеюсь, все ему скажут спасибо. Рядом с ним сидит начальник
тюрьмы полковник Угурузов... Факт сам по себе ничего не говорящий, ес-
ли исходить из того, что все люди братья. Да и признаем, в наше время
этим не удивишь. Хамро мы ценим за то, что он отличный повар, нас мало
волнует, кем он был недавно. А вот Угурузов, начальник при пустой
тюрьме и полном городе зеков, вызывает жалость, и нынешнее его качест-
во не поддается определению... Не обижайся, ты не один такой. И не
унывай, еще понадобишься новой власти... Наше время - время торжества
красноречивых идиотов. Идиотизм - это не психическое расстройство, это
болезнь масс. Как можно так быстро, весело и вприпрыжку переломать все
вокруг, включая чужие головы, считая, что они плохие и старые, и не
сделать ничего взамен... Ну да ладно, жизнь наша, что каша: сегодня
без масла, завтра без крупы... Но успокаивает, что все болезни закан-
чиваются и исхода, как известно, всего два. Я хочу выпить за выздоров-
ление.
Все дружно выпили и набросились на плов, опустив носы в миски. Хам-
ро украдкой огляделся: поглощали исправно. Впервые за последние годы
он почувствовал себя человеком на своем месте.
- А теперь, как и обещал, о любви... произнес командир и поднял-
ся. Когда-то нашей Олечке я сказал: "Любовь к женщине - это такая
частность по сравнению со всей несоизмеримой способностью человека, то
есть мужчины, к любви". Я даю возможность всем присутствующим в тече-
ние пятнадцати секунд оценить глубину мысли. Кто хочет высказаться?
Оля встревоженно посмотрела на Евгения Ивановича.
- Очень верная мысль! - поспешил высказаться Костя.
- Одно в другое не мешает,- перевел ответ Фывапки Сидоров.
- А сам как думаешь, не мужик, что ли? - рявкнул Лаврентьев.
- Наверное... пожал тот плечами.
- Мысль глупа и вредна,- подвел итог обсуждению командир. В чем я
и сознаюсь перед Олечкой. Любовь к женщине - это главное, а остальное
- уже частности. Потому что мужчина, не способный любить женщину, не
сможет любить все остальное, что вообще можно любить. В этом я и приз-
наюсь, Олечка.
- В чем? - еле слышно, одними губами спросил объевшийся пловом
единственный солдат полка Чемоданаев.
- Оля, я признаюсь в том, что люблю вас. Говорю при всех. И хочу
жениться...
- Вы с ума сошли,- скороговоркой произнесла Ольга и выскочила из-за
стола.
Командир проводил ее веселым взглядом, поднял стакан:
- За любовь мы и выпьем!
Фывапка, которой слово в слово перевели содержание последней тира-
ды, захлопала в ладоши.
Командир выпил, опустил стакан, бросил Штукину:
- Пройдусь по территории.
Он не стал догонять Ольгу, все, что надо было сказать сегодня, он
уже сказал. Пусть подчиненные пошушукаются, попьют коньячку, а завтра
он даст им за что-нибудь крупный нагоняй. Просто так, чтобы не думали,
что у него слишком уж душа нараспашку. В конце концов признание было
нужно ему и, возможно, Ольге. Все остальные должны благоговейно восп-
ринять информацию, доведенную командиром. "Пусть Ольга, черт побери,
прочувствует, что такое первая полковая дама..." - подумал он. Жаль,
