Как я могу запретить? - холодно ответила Ольга.
Командир сел за стол, стул под ним жалобно скрипнул.
- Вот невестушка у меня... Характер - кремень. Обломает, чувствую,
как солдата-первогодка. Как ты думаешь, Костя, у кого характер должен
быть крепче: у мужчины или у женщины? Не знаешь? И я тоже не знаю. Хо-
тя на примере Ольги скажу, что совсем неплохо, если женщина неприступ-
ная, как скала. А ты лезешь, рискуя каждое мгновение сорваться и свер-
нуть шею. Но зато когда доберешься...
Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:
- Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.
- Чая нет,- печально произнесла Ольга. Она уже пожалела, что откры-
ла дверь.
- Это не проблема. Евгений Иванович снял телефонную трубку. Не
"чего хочешь", а представляться надо установленным позывным. Вот тебе
и "ой"!н сурово отчитал он телефонистку. Дай столовую!.. Марь Серге-
евна, организуй нам чайку! Да, в штаб...
Повисла долгая тишина. Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела
куда-то в сторону. Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, нето-
ропливо поднялся.
- Ладно, не буду ждать. Недосуг...
Ольга с Костей вскочили, проводили командира взглядом. А тут и
Марья Сергеевна с чаем пришла, водрузила на стол, сладко приговаривая:
- Вот, специальной, командирской заварки... А сам-то придет?
- Придет-придет,- ответила Ольга. Спасибо вам, Марья Сергеевна.
Женщина ушла, Костя тоже поднялся: "Пойду".
- А как же чай? - растерянно спросила Ольга.
- Спасибо, не хочется,- тихо ответил он и ушел.
На столе остались чайник с никому не нужным чаем и две бутылки.
Ольга провернула ключ в замке, выключила свет, бросилась на диван и,
зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Весь мир казался ей ничтож-
ным, скупым, отвратительным и жестоким. Не было в нем для нее места;
опустошенное сердце и душа, выстуженная сквозняком-ветром, страдали не
так от одиночества, как от обиды. На кого или за что - понимать не хо-
тела. "Дура я, дура",- повторяла она, вздрагивая от рыданий, кусала
уголок подушки, чтобы заглушить всхлипы; и слезы ручьями лились, а
черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой...
Уж сколько девичьих слез вобрал в себя этот податливый перьевой ме-
шочек, сколько тайн узнал от недолюбивших, недострадавших, недогуляв-
ших! Душевное, прямо скажем, изобретение...
Костя, нахохлившись, пытался уснуть, но, поворочавшись на постели,
включил свет, достал бумагу и стал писать стихи. Однако мир не узнал
их: все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.
А командир отправился проверять посты. Ему было не до стихов и не
до подушки. Печальная необходимость его жизни заключалась в том, чтобы
сохранить в это смутное время бесправия своих людей и вожделенные для
безумных масс горы оружия...
* * *
...Великий переход занял десять с половиной минут, включая органи-
зационные проволочки. За это время основная колонна вышла на дорогу,
пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию 113-го полка
Российской империи. Прапорщик, стоявший на воротах, опешил, но пре-
пятствовать не стал: уж сколько всякого люду перебывало на территории
- и с этими как-нибудь разберутся. Впереди гордо вышагивал Автандил.
Шумовой, Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие одеяла, некое
подобие хоругвей... И уже за этой "каменной группой" ковыляли, пле-
лись, гомоня, смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине
шествия под руководством Карима несли Священную Кровать Малакиной.
Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая, койка плы-
ла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безум-
ных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправ-
доподобное...
Из штаба, как ошпаренный, выскочил капитан Козлов. Сегодня он нес
вахту дежурного по полку.
- Это что за процессия? - спросил он как можно более миролюбиво - с
психами, ведомо дело, лучше по-аккуратному.
- Мы пришли с миром! - выкрикнул из толпы Карим.
- Зюбер хочет кушать!
- Тихо! - поднял руку Автандил и, слегка поклонившись капитану,
продолжил: н Честный человек, посмотри на этих несчастных больных, им
негде жить, никто их не накормит, не обогреет. Наш дом сгорел в пламе-
ни, у нас нет крыши над головой, у нас нет надежды, мы умираем...
- А почему именно сюда? Здесь воинская часть. Козлову была непри-
вычна логика умалишенных.
- Правильно! Вы армия, вы будете нас защищать! - обрадовался Автан-
дил.
- Защищать, защищать! - заголосили больные.
Козлов пошел докладывать командиру. Тихие больные тут же опустились
на корточки и оцепенели, как майские жуки в заморозки, неспокойные
топтались на месте или же возбужденно ходили взад-вперед, натыкаясь на
сидящих; а кто-то уже направился обследовать территорию.
Лаврентьев вышел на крыльцо, обвел взглядом толпу. Скопище убогих и
сирых шевелилось, теплилось, взирая на него десятками глаз. Он покачал
головой. По сравнению с этими несчастными беженцы выглядели жизнера-
достно и благополучно.
- Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! - радостным голосом про-
изнес он, дабы сразу вселить оптимизм в больные души.
Ответили нестройно, но многие сразу догадались, что перед ними
большой начальник.
- Ну, что приуныли? Бросили вас, а вы и раскисли... Самоуправление
ввести надо. Кто у вас старший?
- Я! - гордо ответил Автандил.
- Ты кто, врач? - Командир с сомнением оглядел больничную одежду
Цуладзе.
- Нет, я больной.
- Молодец! Надо брать инициативу в свои руки. Что я могу предло-
жить?.. В казармах выделим места для самых тяжелых. Там еще несколько
семей беженцев живут. Потеснятся. А остальных могу расселить только по
палаткам. Насчет питания сложнее. Но с голоду умереть не дадим... А
вот и наш врач идет. Синицын, принимай пополнение!
Костя прослышал, что полк наводнен умалишенными, и поспешил, зная,
что чаша сия не минет его.
Командир распорядился:
- Кормить продуктами из складов "нз", с комдивом этот вопрос буду
утрясать. А потом пусть городские власти разбираются сами: привыкли
выезжать на военных. Только и занимаются тем, что делят должности, а
городскими делами заниматься некому!
л9.75Вечером Хамро покормил всех кашей с тушенкой "нз", отчего
больные сразу полюбили его, почувствов в нем родственную душу. Просле-
див за трапезой, Костя ушел к себе грустить и страдать. Он дал себе
слово даже
не подходить к Ольге, но уже через пятнадцать минут ему страстно
захотелось, чтобы она вновь позвонила, ну, как вчера...
После ужина, когда в окнах штаба зажглись желтые огни и отблески их
серебристо замерцали на листве тополей, Автандил решил собрать всех
здравомыслящих. Он объявил, что пора ввести самоуправление. Но боль-
шинству это ничего не говорило, и Цуладзе пояснил: будем выбирать
старшего, которого все должны слушаться.
- Кто же он? - спросил поэт Сыромяткин.
- Конечно, я! Разве ты сомневался, глупый стихоплет?
- Но позвольте, а как же демократия! - Сыромяткин вскочил, замер по
стойке "смирно", будто заслышал государственный гимн.
- Демократия - это необходимость меньшинства для воли большинства.
Вот сейчас ты увидишь, что за меня все проголосуют. Почему? Потому что
у меня есть организаторские способности, потому что именно я вас сюда
привел, вы все сожрали ужин и даже не сказали мне "спасибо"...
- Спасибо, спасибо, Автандил! - закричали наиболее ослабленные ду-
шой.
- Вот видите... Широким жестом он обвел массы. Впрочем, сидело пе-
ред ним не более сорока человек из трех сотен больных. А кроме того,
у меня есть американские доллары, на которые я могу купить всем новые
халаты. Вот они, видите? - Цуладзе достал пачку банкнот и потряс ими в
воздухе, как колоколом. И шелест купюр прозвучал не менее волнующе,
чем призывный набат. Итак, кто из присутствующих против меня?.. Прек-
расно, значит, ни одного. Значит, я директор! Спасибо за доверие! На
этом позвольте закрыть...
- А главного врача забыли? - выкрикнул Сыромяткин.
- Давай главного врача! - раздались крики. Только хорошего надо! И
чтоб нас не лечил!
- И не очкарика!
- Все очкарики - преступники. И их надо расстрелять! - подвел итог
спора Автандил.
- Давайте выберем Карима,- предложил Сыромяткин. Только если он
честно признается, что никогда не носил очки.
Карим встал, поклонился и, положив руку на сердце, произнес:
- Клянусь, что никогда в жизни не носил очков.
Карима выбрали единогласно. В своей короткой речи он пообещал, что
никого не будет лечить, потому что душу нельзя насиловать, ибо это
есть великий грех.
- А кто будет санитаром? - вдруг раздался женский голос.
Это была Анна, единственная женщина на собрании. Она куталась в
темное одеяло, из-под которого виднелись только ее голова и блестящие
глаза.
- Санитарами будем по очереди,- ответил "главный врач". Хочешь
быть санитаркой?
- Хочу,- тихо призналась Анна.
- Ну и будь,- великодушно позволил Карим. Сейчас он чувствовал осо-
бо приподнятое настроение: он, безвестный психически больной человек,
стал главным врачом!
Разошлись с шумом и гамом. Спать никому не хотелось, да и негде бы-
ло. Лежачих втиснули в переполненные казармы, вызвав поток проклятий и
ругани со стороны прижившихся здесь беженцев, хотя они и сами были на
птичьих правах. Впрочем, если взять орла и сравнить его с какой другой
пичугой, то у первого птичьих прав гораздо больше...
Глубокой ночью Юрка-сирота вернулся к пепелищу. Целый день он как
неприкаянный ходил по городу, надеясь увидеть Машу. Первым делом он
проник в полк, бродил среди палаток беженцев, громко звал ее по имени.
Но никто не видел худенькой девушки в мини-юбке. Потом Юра пошел по
центральной улице, вышел к штабу Национального фронта, спросил о Маше
у разбитных парней с автоматами, которые стояли у входа. "Не видели,
брат",- ответили ему.
В лечебнице, освещая путь спичками, он пробрался в палату, где ле-
жало скрюченное тело. Когда он осветил страшный угол, то с ужасом и
изумлением обнаружил, что труп исчез. Юрка пробежал по палате, загля-
дывая под все койки,- черного тела не было. "Но ведь я своими глазами
видел! Ведь не померещилось же мне..." Юрка вбежал в соседнюю палату,
обыскал и там все углы, но тщетно. Он сел на железную раму кровати и
тихо расплакался. "Значит, уже похоронили..." Теперь он понял, что
жизнь его закончилась.
С этими горькими раздумьями Юрка спустился вниз, уже не вздрагивая
от скрежета стекол под ногами: все было безразлично. Он не стал ло-
житься в каморке, открыл подсобку (ключи носил с собой), чиркнул спич-
кой о коробок и увидел то, что и хотел увидеть: семь новеньких полиро-
ванных гробов с завитушками, рюшечками и прочими "примочками". Он с
трудом стащил верхний гроб - не лезть же под потолок! - снял крышку с
крестом, положил в сторону. Внутри было что-то вроде перинки. "Мягко
будет",- грустно подумал Юрка, поколебавшись, снял кроссовки, потом
носки, сразу ощутив влекущую прохладу земли. Он ступил в уготованную
деревянную нишу, мрачно усмехнулся, представив себя со стороны, опус-
тился на колени, потом осторожно вытянулся, сразу почувствовав жест-
кость деревянных боков. И тут же стал подпирать, давить в бок нож, ко-
торый он носил в последнее время. Юрка вытащил его из-под себя - почти
живое существо, даже в чехле осязаемо ощущалось отточенное лезвие...
"Хуже некуда",- подумал он, сжимая нож и сожалея лишь о том, что не
сгорел вместе с Машей...
* * *
В своих шестьдесят лет Кара-Огай чувствовал себя как никогда силь-
ным и уверенным. А к нытью русской любовницы относился примерно как к
назойливому писку комара. Его возраст имел прекрасные преимущества: он
