решение окончательно дозрело, в бюро пропусков прошел и Федор
Иванович. Новой жены Кондакова уже не было около входа --
должно быть, Кеша управился со своим делом, и они ушли.
Оказалось, что пропуск не нужен -- всего несколько шагов, и
Федор Иванович, осторожно открыв и закрыв за собой темную
крашеную дверь, увидел в небольшой комнате двоих не старых и
почти одинаковых худощавых мужчин в гимнастерках защитного
цвета, но без погон. У каждого бесконечные глубины под бровями
были наполнены зеленоватой мглой. Из этих теней смотрели их
отчаянные светящиеся глаза, привыкшие видеть врага. На столе
лежала раскрытая папка -- дело Федора Ивановича. Где-то была в
свое время поставлена резолюция, приостановившая ход. Но дело
жило, как картофелина в хранилище. И вот -- пустило хилый, как
нитка, росток. Двое, сидевшие за одним столом, листали его
перед появлением Федора Ивановича и остановились на этом
движении.
Федор Иванович смотрел когда-то заграничный фильм. Герой
на машине спасался от погони, несся по шоссе. И вдруг увидел в
зеркале -- вдали из-за поворота показались два мотоциклиста в
касках. Преследователи. Беглец свернул на другое шоссе, и опять
они показались... Он еще раз свернул, глянул в зеркало.
Преследователи все так же ехали сзади плотной парой. Нависали.
Почему-то они вспомнились именно сейчас. "Зря пришел", --
сжало душу.
-- Дежкин, -- с прохладной приветливостью сказал тому и
другому Федор Иванович.
Ему предложили сесть и долго молча рассматривали его. Как
будто хотели подобрать ему одежду по росту. Сравнивали его
обросшее лицо с портретом в деле. Потом один весело спросил --
это и был Киценко:
-- Так где же вы, Федор Иванович, все-таки пропадали
четыре года?
-- В Сибири, на родине, -- солгал Федор Иванович, чтобы
проверить, что же они знали о нем. -- В Ачинске.
-- Работали там, да? -- спросил Киценко.
-- Конечно. Земля... Картошка... Киценко посмотрел на
соседа и опять начал листать папку.
-- Вот это я так и не понял: зачем же вы тогда так сразу и
в подполье? В небытие, -- поправился он. -- Почему не
обратиться к начальству? Не все начальство глупое...
-- А я и не сразу, -- сказал Федор Иванович. -- С того и
начинал. С обращения. Только начальники ведь не в ряд сидят, а
один над другим. Так что есть и конец, вершина, где сидит один.
За ним нет никого -- бог, вселенная. И вот я хочу обратиться в
конце концов к тому, к одному... А ему тоже черная собака
примерещилась. Такая собака есть...
-- Да, мы знакомы с этой вашей... аллегорией.
-- И этот один тоже кричит: "Бей!". Сверху кричит. Это же
закон для всех! А завтра, кто на его место придет, скажет:
ошибка, ошибка была. Ошибались. Стоит ли старое ворошить?
Хорошо, правда? Я ошибался, я и ворошить не даю. Так что мне
прикажете делать в этих условиях? Если я уверен в своей правоте
и если вдобавок, знаю, что вы ошибаетесь, преследуя меня. И
если у меня есть объективный критерии л,ля этого... Я могу и
скрыться, а? Чтоб у вас одним грехом было меньше на душе...
И все они коротко хохотнули, все трое.
-- Смело, смело, -- сказал Киценко, любуясь Федором
Ивановичем.
-- За побег из-под стражи... -- начал его сосед.
-- А я не был под стражей. Только догадывался, что
должны... А к тому же у меня было на руках дите, за которое я
нес ответственность. Перед народом.
-- Рискованная была игра... -- заметил сосед Киценко.
-- Это была не игра.
-- Но риск. Вы довольно смело действовали.
-- Риск был равен нулю.
-- Что-то новое...
-- С того момента, как я узнал, что мною пристально
заинтересовались ваши товарищи, риск перестал существовать.
Гамлет узнал, что он оцарапан отравленной шпагой. И спешил
использовать оставшиеся часы для доброго дела.
-- И удалось это Гамлету? -- спросил Киценко.
-- Сначала думал, что удалось. Но, как оказалось недавно,
не до конца. Может и рухнуть.
-- Мы к этому вернемся. Скажите вот что... -- Киценко
тонкими, чуть дрожащими белыми пальцами отвернул страницу,
заложенную полоской бумаги.
Федор Иванович заметил эту дрожь, и сразу ему стало трудно
дышать.
-- Вот такой есть вопрос, -- продолжал Киценко, выждав
паузу. -- Когда вы пустились в бега... Когда вы сели в этот
грузовик... Помните? У вас с собой было оружие. Где вы его
взяли и где оно сейчас?
-- Рука это была! Моя рука! -- не слыша себя, закричал
Федор Иванович. -- Я ее держал за пазухой. Болело же отчаянно!
Держал и посматривал на этого шофера. Боялся его. Как вы сейчас
смотрите на меня... И он смотрел. Видно, передалось. И моя рука
превратилась в страшный бесшумный пистолет. Вы же, наверно,
когда допрашивали этого шофера... Спросили, наверно: было ли у
мужика оружие?
Двое по ту сторону стола стесненно, коротко засмеялись.
-- Не мы допрашивали, -- сказал Киценко. -- Но вы нас не
убедили.
-- Вот же, вот... -- теперь Федора Ивановича почему-то
охватывало, как тяжелый хмель, незнакомое раздражение, он
сдерживался. -- Вот же справка! -- -привстав, он выдернул из
заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку.
-- Из больницы. Читайте, тут все сказано. Про оружие... Два
месяца лежал. Ребра поломал, когда кувырком катился от ваших
помощников. От добровольцев... Напичкали мозги врагами народа,
шпионами и вредителями, схоластами всех мастей...
-- Если и есть чья вина, то не нашего учреждения.
Академики ваши трусливые напутали.
Оба замолчали, наклонились к бумажке. Рассматривали
угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.
-- Вы отдаете нам эту справку? -- спросил Киценко. Федор
Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада, он рвался
высказать им все.
-- Говорите, академики... Академики! Неужели стыдно
признаться? А вы, чего же вы... Решать научные споры... с
помощью вашего карающего меча?
Оба внимательно на него смотрели. С того момента, как они
прочитали больничную справку, что-то изменилось в них. Призрак
шпионского оружия растаял, и они повеселели.
-- Федор Иванович... Мы рекомендуем вам забыть эту главу в
вашей жизни... -- посоветовал Киценко. -- Забудьте! Партия
навсегда осудила эти вещи. Решительно отвергла подобные
нарушения законности.
-- Верните мне сначала жену, -- прозвучал в ответ тихий,
глухой голос с новыми, недобрыми нотками. -- Хоть скажите, жива
она или нет? Где она?
-- Вот так, Федор Иванович... Рекомендуем забыть эту
главу, -- сказал второй. -- И можете побриться.
-- Разве вы женаты? -- спросил Киценко.
-- Моя жена, Елена Владимировна Блажко еще тогда... Со
всеми...
-- Свидетельство о браке, -- сказал Киценко и протянул
руку.
-- Свидетельства нет.
-- Вот так... Мы вам ничего не скажем. Недолго осталось
ждать.
"Как же! Забыть главу!" -- хотел закричать Федор Иванович,
но вдруг вспомнил свою главную задачу. Даже не вспомнил, а
просто эта задача совсем без участия мысли усмирила его, и он
мгновенно изменился, стал тем задумчивым человеком, который
многому научился и держал прямоту высказываний под строжайшим
автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту перемену.
Молчали. Дали завершиться превращению.
-- Вот так, Федор Иванович... -- сказал еще раз второй. А
Киценко решил открыть новую тему.
-- У вас на руках было чужое дите, как вы выразились...
-- Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите...
Я вырастил там за это время вот такого юношу... -- Федор
Иванович достал из конверта и положил на стол подписанное
Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый сорт. --
Это один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не
сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его уже
нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить
миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где
показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются
кровью...
Федора Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком
по столу, и те двое по ту сторону, почувствовав это,
подобрались.
-- Лишили страну ученого, который давал сорта!
Вредительство, между прочим. Чистейшее. Вот что надо было
видеть!
-- Эмоции, -- сказал Киценко, глядя в сторону. -- Эмоции.
-- А почему в справке нет вашей фамилии? --
поинтересовался второй.
-- Моя роль тут не так велика. Когда вы его брали, сорт
уже был...
-- Где?
-- У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне...
-- Брали его не мы... -- сказал Киценко.
-- Ну да, знаю. Ассикритов.
-- Ассикритов, между прочим, в отставке.
-- То есть, на генеральской пенсии, вы хотите сказать? --
поправил его Федор Иванович. Второй развел руками:
-- Генералу не дашь пенсию капитана. Мы хоть на пенсию
проводили. А ваш академик...
-- Не в наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм,
-- перебил Киценко. -- Вот над чем подумайте хорошенько. -- И
сразу остановил себя, замолчал.
-- Значит, вы... -- не смог унять любопытства второй. --
Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?
-- Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было
у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед
человеком... Перед двумя, тремя... Которым вы незаслуженно...
Жизнь которых после встречи с вами пресеклась... Не было
такого? У меня было. И есть до сих пор.
-- А где вы работали?
Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих,
быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего
Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое
ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей
перемены в жизнь.
-- Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы, --
сказал он. -- Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую
жизнь легко. Портить -- это как пух. Невесомая вещь. А искупать
вину -- это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые
даже смеются, -- добавил он. Ему показалось, что в глазах
второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба
смотрели внимательно и строго. -- Ну вот я и поставил себе...
Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...
-- Был конкретный человек? -- спросил второй.
-- Двое. Первого помог... Отправить... Второго хотел
спасти. И не успел. Не сумел...
-- Это вы о Стригалеве? Да... Не успели... -- задумчиво
подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было
первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. -- И вы,
значит, ради этого на все пошли? -- тихо продолжал второй. --
Ведь вы на все пошли, на все!
Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович
молчал.
-- Нестандартно поступили... -- почти шепотом проговорил
Киценко.
-- Таких людей... нестандартно поступавших, между прочим,
было много, -- сказал Федор Иванович. -- Если начать считать...
-- Да, мы знаем, мы знаем... -- второй еще больше
затуманился.
-- Между прочим, и Михаил Порфирьевич...
-- Вы с ним были знакомы? -- загорелся Киценко.
-- Хотелось бы сказать не "был знаком", а просто --
знаком. Слово "был" не оставляет надежды... Киценко поднял
руку, мягко останавливая его.
-- Мы были друзья, -- продолжал Федор Иванович. -- У нас
начала складываться такая дружба... Потому что первый раз в
жизни я встретил такого... Я ведь что хотел... Я хотел
сказать... Даже подчеркнуть... Что такие люди даже в то время
были и в вашем учреждении.
