-- Н-да-а... -- сказал второй, сжав губы. И Федор Иванович
понял, что думать об этих людях хоть и можно... Да ведь и не
запретишь...
-- А вот сказок о них не расскажут... -- продолжил он
мысль.
Никто его не поддержал.
-- А я что хотел... Я хотел сказать, что стать таким и
сейчас ведь открываются возможности... Не закрыты... Ведь
можете вы проявлять интерес не к конкретному своему делу, а
к...
-- Этот интерес не к конкретному своему делу как раз много
и напортил, -- сказал второй. -- На этом поставлена точка.
-- Федор Иванович недоговаривает, -- засмеялся Киценко
заинтересованно. -- У вас имеется что-то для нас?
Второй слабо улыбнулся, как бы разрешая продолжать и
одновременно оценивая находчивость и тонкость подхода,
показанную гостящим у них сегодня оригинальным бесшабашным
биологом.
-- Я, может, и не явился бы к вам, -- сказал Федор
Иванович. -- Продолжил бы свое небытие... Еще года на два. Если
бы не это. Понимаете... Есть такой пруд, тихий... Совсем
сначала ничего не видно было, гладь сплошная. Только коряга
лежит в воде. Бревно. Вокруг него всякая мелюзга суетится, а
оно лежит... А потом бревно открыло сначала один глаз, потом
второй... Шевельнулось... И оказалось, что это среднего роста
крокодил. Который двинулся прямо ко мне и спокойно так меня за
ногу... А жертва связана -- держит на руках дите. И крикнуть
нельзя, надо молчать. А крокодила не моя нога, а именно дите
интересует. И тащит... Могу и телефон дать...
-- А точнее нельзя? -- второй при этом взглянул на
Киценко.
-- Я же сказал: его дите интересует. Начальник есть такой,
в сортоиспытании. Спартак Петрович. Впился как клещ -- давай
ему процент участия. Не меньше как пятьдесят процентов. Уже год
задерживает. Уже на год сорт опоздал! И все передает через
третье лицо...
-- Вы это заявляете? Изложите письменно, и там, в бюро
пропусков, висит ящик... Туда бросьте...
-- Не-ет. Избави бог, не заявляю. Вы слушайте. Он
улыбается и ждет, когда я ему в рот заплыву. Будет ждать и год,
и два. Вот если бы вы позвонили... Вам ведь эта справка нужна?
-- Да, да, конечно... -- сказал Киценко.
-- И мне же она нужна. Вот если бы вы позвонили и невинным
голосом попросили его прислать вам копию. Еще лучше -- с
подробностями. Когда мы сдали ему сорт Стригалева. В каком
положении сейчас... Он же трус! Только хлопни в ладоши -- сразу
нырнет на самое дно. Шкодливая дрянь...
-- Это, к сожалению, не наше дело, -- Киценко подобрал
губы, -- у нас другая задача...
-- Это ваше, ваше дело. Послушайте! Почему хорошие люди
страдают больше всех? Вот он стоит против всего общества,
протягивает свой дар. А общество бьет его по протянутой руке,
топчет! Сообща топчут, с помощью собрании. Так это делается,
что и не найдешь виновного. А потом, когда человека уже нет, а
дар его оценен, и уже наступила за столом тишина... О которой
Пушкин сказал: "Уста жуют...". Хоть бы тут от человека отстали.
Так нет же, из числа жующих вылезает соавтор: давайте мне
пятьдесят процентов!..
-- Не пройдет, Федор Иванович, Не уговорите, -- сказал
Киценко.
-- Неужели нельзя поломать эту закономерность? Ну
поломайте хоть сейчас! Сделайте нестандартное усилие! Позвоните
этому борову, испугайте его!
-- Вот именно -- пугать. С этим покончено. Это совершенно
не наше дело!
-- Понимаю. Когда гнать замечательного ученого, это было
ваше!.. Не хочу продолжать. Я забираю у вас справку. Вот. И
кладу в карман. Справка вам нужна? Позвоните, он вышлет...
-- Ну ладно, давайте номер телефона... -- Киценко
улыбнулся соседу, махнул рукой: -- Действительно, нужна ведь
справка. Подловил нас товарищ Дежкин...
В тишине зажужжал диск. Киценко набрал номер, поднял глаза
к потолку, стал постукивать карандашом.
-- Из Комитета госбезопасности, -- сказал он служебным
тоном. -- Мне, пожалуйста, Спартака Петровича... Пожалуйста...
-- он оглянулся на обоих своих соседей, придвинувшихся к нему.
-- Спартак Петрович? Это из Комитета госбезопасности Киценко.
Вам сдан для сортоиспытания сорт картофеля. По-моему, год
назад. Автор Стригалев... Нет, вы мне скажите, сдан? А вы
вспомните, вот передо мной документ за вашей подписью. Сейчас
дату скажу... Вспомнили? Не можете вы мне выборочку прислать?
Когда сорт сдан. В чем это конкретно выражалось. Да, я это и
имею... Какого числа состоялось решение. Чьи резолюции, какого
содержания. Как движется дело...
Трубка торопливо завибрировала. Спартак Петрович бился на
крючке, что-то горячо втолковывал. Киценко не перебивал его.
Кивал. Он прекрасно вел свою роль.
-- Простите, Спартак Петрович, я повторю ваши слова.
Значит, так. Стригалев, как вы сказали, взят органами.
Известный вейсманист-морганист. Это точно? Академик Рядно
упоминал на семинаре? Вот-т оно что... А кто же представил этот
сорт? Дежкин? Федор
Иванович? Я-асно... Дежкнн представил сорт, -- повторил
Киценко, как будто записывая. -- Что скрыли? Ах, факт взятия
Стригалева! Дежкин скрыл? Дежкин назвался Стригалевым? Ходит по
министерствам как Стригалев! Хорошо, все ясно. Да... Спартак
Петрович, это все? Скажите... Да, я понял. Скажите... Я у вас
разве об этом спрашивал? Вы записали себе то, о чем я вас
просил? Пожалуйста, будьте добры, вот это мне подробнейше и
напишите. И желательно в пределах двух дней...
Киценко положил трубку.
-- Дежкин прав, это крокодил.
-- Еще какой! Классического образца! -- вставил Федор
Иванович. -- Два года назад в этой ситуа-ции он стал бы автором
сорта, представляете?
-- Завтра я еще раз позвоню ему, напомню, -- сказал
Киценко.
Тут второй взглянул на своего собрата и показал пальцем на
часы, что были у Киценко на руке. И сразу оба, спохватившись,
захлопнули лежавшее перед ними дело. Похоже, навсегда. Киценко
сунул эту папку в нижний ящик стола, достал оттуда другую,
потолще, со свисающей лапшой бумажных полосок, заложенных в
страницы. Положил ее перед собой. Затем оба взглянули на Федора
Ивановича. Они уже успели перестроиться на решение чьей-то
другой судьбы.
-- Было очень интересно с вами... -- торопливо сказал
Киценко, этими словами вежливо отсылая Федора Ивановича из
кабинета.
-- И поучительно... -- тем же тоном добавил другой. Федор
Иванович сейчас же встал. На миг те двое и он встретились
глазами. Одновременно что-то подумали. "Кто же они такие? --
протек на заднем плане вопрос. -- Культура молчания.
Закоренелая. Он-то разливался рекой, а они ни слова лишнего.
Нельзя. Если и можно -- все равно нельзя".
Все же они, пожалуй, не из этого ведомства. Он уходил из
комнаты, так и не поняв этих людей. Другой мир. Загадка, сон...
Но и для них он остался невиданной вещью в себе. Об этом
говорило их молчание, в котором тоже бывают оттенки.
-- Что касается вашей жены, -- проговорил вдруг Киценко,
разгадав угрюмость Федора Ивановича. -- Никаких данных мы не
имеем. И не уполномочены
заниматься розыском. У нас вот стоит очередь, -- он
положил руку на новую папку, что лежала на столе.
-- Вот еще что... -- нерешительно заговорил вдруг второй,
как бы нарушая тайну. -- Вы, наверно, знаете Краснова...
-- Смотря какого Краснова... -- что-то толкнуло Федора
Ивановича произнести эти осторожные слова, вытягивающие из
молчаливого человека его секреты.
-- Ну, как же! Ваш председатель научного общества. Вы же
единогласно избрали его два месяца назад!
Это "единогласно" сказало Федору Ивановичу очень многое. И
о нынешнем Краснове, и о тех, кто его выбирал.
-- Вас интересуют факты или мнения? -- спросил он.
-- Факты предпочтительнее.
-- Такой есть факт, -- сказал Федор Иванович. -- На его
правой руке имеется рубец. Вот здесь, на самом виду. В виде
крестика. Говорят, однажды ночью он полез к Ивану Ильичу
Стригалеву на огород, чтоб украсть для академика Рядно ягоду с
картофельного куста. А в ягоде был собран весь талант Ивана
Ильича к полжизни трудов. Но и вор нашелся соответствующий.
Перелез через забор, взялся за ручку калитки -- там был еще
внутренний дворик. А из ручки вылетело четырехгранное острие и
насквозь ему... Такая машинка специально была установлена.
Специально для него трудилась бригада. Академик, инженер и
слесарь высшего разряда. Кроме того, он же не Краснов...
-- Это известно. А вот крестик на руке -- это новое. Это
интересно...
"Другой мир, другие люди. Какой-то сложный сон..." --
думал Федор Иванович, переходя сквозь незримую границу в тихий
полумрак ожидальни, в дальнем конце которой, за открытой
дверью, все так же пылал ярко разгоревшийся день. После
посещения комнаты, оставшейся теперь у него за спиной, после
телефонного разговора Киценко со Спартаком Петровичем как-то
сами собой мгновенно отодвинулись назад постоянные и
болезненные заботы о "наследстве" Ивана Ильича. Ничто уже не
грозило этому наследству. Федор Иванович возвратился в тот мир,
от которого успел отвыкнуть, -- в мир, где не боятся выходить
на улицу, где не охватывают осторожным взглядом все вокруг
себя, где не томятся в напряженной готовности к встрече с новым
поворотом судьбы.
Он провел рукой по лицу, ощутил мягкость чужого,
незнакомого меха на щеках и подумал: "К чему это?". Человек
быстро выходил из пятилетнего сна, возвращался... Нет, сон еще
витал вокруг него: Леночка еще летела где-то в неведомых
завихрениях этого сна. Летела с младенцем на руках, грустно
склоненная к нему. Клещи заботы о "наследстве" отпустили Федора
Ивановича. И сразу словно прекратилось онемение от
замораживающего боль укола. Свежая рана опять не давала
шевельнуться, тяжелое внутреннее кровотечение отняло силы. Он
опустился на свободный стул у стены. Вдруг вырвался нечаянный
резкий вздох: "Леночка...". И не успел еще Федор Иванович
понять, в чем дело, как вздох повторился, еще и еще -- и он
ничего не мог с собой поделать. Слишком долго все это было
взаперти. Сжал губы, кулаки, незнакомая судорога искривила
губы, что-то стало жечь в носу, подступило к глазам. И как
только понял, что это слезы, закрыл глаза, зажмурился плотнее и
затих. Перетерпел все. Только еще раз чуть слышно вздохнул.
И как бы перешел в новый невероятный сон. Вдали, за
открытой на улицу дверью, ярко горел июльский день, и в этом
горне, заслонив его на четверть, показался серый бок
автомашины. Проплыл, остановился. Открылась с той стороны
дверца, и из машины, изогнувшись, выбрался громоздкий человек в
сером костюме с зелеными складками. Сделал один шаг, и складки
костюма стали красными. Пока он поспешно, виляя и прогибаясь,
обошел вокруг своей машины, складки несколько раз изменяли цвет
-- становились красными или зелеными. Потом плечистый,
грузноватый человек вступил в полумрак ожидальни, и весь костюм
стал темно-синим. Игра этих цветовых перемен сковывала
внимание, отвлекала. Благодаря этому человек успел проворно
пересечь помещение и скрыться за той дверью, откуда сам Федор
Иванович только что вышел. И лишь когда дверь закрылась, дошло:
ведь это был он! Тот, кого единогласно избрали два месяца
назад. Председатель всех, кто был внесен в списки кафтановского
приказа, всех уволенных, посаженных, погибших и уцелевших.
Если бы старые клещи не отпустили Федора Ивановича, он не
рискнул бы встречаться с Красновым. А если бы встретился, он,
может быть, даже улыбнулся бы ему. Но клещи исчезли, дите было
